Таким образом можно было бы предложить такое определение «единой военной доктрины»: это есть принятое в армии данного государства единое учение, устанавливающее формы строительства вооруженных сил страны, методы боевой подготовки войск и их вождения на основе господствующих в государстве взглядов на характер лежащих пред ним военных задач и способы их разрешения, вытекающие из классового существа государства и состояний его производительных сил.
Формулировка эта отнюдь не претендует на конструктивную законченность и полную логическую безупречность. В конце концов дело совершенно не в этом; важно основное содержание понятия, что же касается окончательной кристаллизации его, то это дело дальнейшей практической и теоретической разработки вопроса.
Установив общее логическое содержание понятия «единой военной доктрины», перейдем теперь к вопросу о конкретном практическом содержании этого понятия в применении к реально существующим армиям в различных государствах.
В этом отношении интересно остановиться на примере трех государств, обладающих вполне развитыми и воплотившимися в определенную форму вооруженными силами с ярко выраженными чертами единой военной идеологии (военная доктрина).
Я имею в виду Германию, Францию и Англию. Начнем с первой.
Германия до самого последнего времени была государством с наиболее мощным военным аппаратом, стройной системой организации вооруженных сил и совершенно определенной, единой для руководящих элементов как армии, так и всей страны военной идеологией.
Основной чертой германской военной доктрины в ее технической части (т.-е. чисто военной) является чрезвычайно ярко выраженный наступательный дух. Идея активности, искание решения боевых задач путем энергичного, смело и неуклонно проводимого наступления, проникает все германские уставы и наставления для высших начальников. Эта же идея определила собой и структуру всего германского военного аппарата, выдвинув на первый план разработку оперативных проблем и создав в лице германского штаба мощный и высоко авторитетный орган, руководивший всей работой по разработке военных планов и боевой подготовке войск. Воспитание и обучение всех войск шло в духе этой же наступательной тактики и в конечном результате подготовило такую совершенную по своей структуре и подготовке военную силу, которая после на полях гигантских сражений империалистической войны выявила в полной мере свои выдающиеся боевые качества.
Спрашивается: чему или кому была обязана Германия наличием в ее распоряжении такой превосходной по качеству вооруженной силы? Первый ответ на вопрос уже дан тем, что она воспитывала свою армию на основе единой военной доктрины, построенной в соответствии с выводами военного искусства. Но это только первый ответ. Мы должны спросить дальше: а почему германская армия получила такую доктрину, почему она вся, с верху до низу, пропиталась ею, в то время как, например, в России ничего подобного не было, хотя теоретически знание военного искусства, несомненно, имелось и там?
Ответом на это не может служить указание на исключительные военные дарования германских военных верхов, будто бы силой своего гения открывших тайны побед и составлением германской военной доктрины поставивших свою армию на небывалую высоту. Такое объяснение детски наивно, но его приходится отметить, ибо в статьях некоторых наших военных специалистов сплошь и рядом проглядывает стремление свести суть вопроса о создании военной доктрины к действиям и талантам отдельных выдающихся лиц (см., например, такое определение: «военная доктрина есть пророческий глас военного гения» и т. п. чепуха).
Основные черты германской доктрины отнюдь не являются случайным явлением; они целиком и в полной мере являются производными от общего строя германского быта в эпоху до-империалистической войны.
В самом деле, что из себя представляла Германская империя к началу четырнадцатого года? Это было мощное экономически и политически капиталистическое государство, с ярко выраженной империалистической окраской; государство, проводившее откровенно хищническую политику и, опираясь на свои материальные культурные силы, стремившееся к мировой гегемонии. Наличие крупных конкурентов в лице других империалистических стран (Франция, Англия, Россия и пр.), исторически раньше создавших государственные национальные объединения и успевших захватить лучшие куски общемировой добычи, заставляет капиталистическую Германию напрячь все ее силы в борьбе за мировое положение. Правящий в Германии буржуазный класс всю жизнь страны подчиняет этой основной государственной цели – победе над конкурентами. Пресса, наука, искусство, школа, армия – все организуется и направляется буржуазией в одну точку. Буржуазии удается идейно развратить и подчинить своему влиянию даже значительные слои германского пролетариата – класса, объективно враждебного той хищнической линии поведения, которая проводилась буржуазией. И на этой почве, в этой атмосфере всеобщего преклонения пред армией и флотом на основе активнейшей внешней политики, ставившей армии определенно наступательные задачи, не могло создаться ничего другого, как то, что мы имеем в лице германской доктрины, в личном составе ее генерального штаба и всей германской армии. Армия императора Вильгельма, отразившая собой Германию буржуа и помещиков, уверенных в своей силе и упоенных мечтами о мировом могуществе. «Германия превыше всего». Вот тот девиз, который отравлял сознание большинства германского народа в эпоху империалистической войны. И верные этому девизу германские полки сокрушающим потоком, уверенно, следуя принципам своей доктрины, ринулись на равнины Бельгии.
Первые же столкновения с армиями враждебных стран показали стратегическую и тактическую правильность положений германской доктрины.
Так обстояло дело в Германии. Основной вывод, который можно сделать отсюда, следующий: все военное дело данного государства, в частности, то учение, на основе которого строятся его вооруженные силы, являются отражением всего уклада его жизни и в конечном счете – его экономического быта, как первоисточника всех сил и рессурсов. Никогда германским генералам не удалось бы создать своей военной доктрины, ни даже, если бы это было сделано, не удалось бы привить ее всей толще германской армии, если бы этому не благоприятствовали соответствующие условия германской жизни.
Перейдем теперь к Франции.
Эта страна тоже является представительницей хищничествующего империализма. Так же, как германская буржуазия, Франция всегда была готова захватить чужое добро и действовала в таких случаях ничем не лучше «милитаристической» Германии. Но в действиях французской буржуазии все же имелось существенное отличие от действий своей восточной соседки. В своих спорах с конкурентами из-за добычи ей недоставало той откровенной наглости и самоуверенности, которой отличалась германская правящая клика. Стоит вспомнить лишь конфликты 1905, 1909 и 1911 годов с той же Германией из-за Марокко и ту трусливую хищную и изворотливую политику, которую проводила Франция, цепляясь за ускользавшую из рук добычу и в то же время не имея решимости начать грызню.
Этот своеобразный характер французской внешней политики определялся общими экономическим и политическим положениями III республики. Французская промышленность заметно отставала в своем развитии промышленности от других передовых стран; французское население в течение ряда лет не обнаруживало тенденции роста, и фраза «la population reste stativement» стала обычной характеристикой движения народонаселения Франции по данным ежегодного статистического отчета. Вместо открытого захвата чужих территорий, с риском ввязаться в тяжелую борьбу, французский капитал искал других, более спокойных путей эксплоатации чужого труда, идя широко на сделки всякого рода с иностранным капиталом в целях мирного дележа добычи.
Этот оппортунистический, неуверенный в себе, в своих силах, чуждый активности дух французской буржуазии, стоявшей у руля правления, определял собой и общий характер французской военной политики. Несмотря на наличие во французской армии богатейших военных традиций, начиная с великого Тюреня и кончая Наполеоном, несмотря на данные ими блестящие образцы военного искусства в духе смелой нападательной стратегии, – и тактика, военная доктрина армии III республики далеко уступала германской. Ее отличало чувство неуверенности в своих силах, отсутствие широких наступательных планов, неспособность искать смело решения боем, стремясь навязать свою волю противнику и не считаясь с волей последнего. В своем положительном содержании сущность доктрины, на которой воспитывалась французская армия последней эпохи, заключалась в стремлении разгадать план противника, заняв до этого выжидательное положение, и лишь по выяснении обстоятельств искать решения в общем наступлении. Таковы были существенные черты французской военной доктрины, наложившей свой отпечаток на весь облик французской армии в минувшую войну, особенно в первый маневренный ее период.
