Итак, первый путешественник по России был обрусевшим немцем. А первый русский путешественник — Николай Михайлович Карамзин — отправился на поиски новых впечатлений не в Архангельск или Казань, а в Женеву и Париж.
«Письма русского путешественника» Карамзина стали верстовым столбом с цифрой «один» на долгих дорогах русских путешественников последующих десятилетий.
Авторитетом своего имени, блеском литературного таланта Карамзин придал путешествиям значение достойного и полезного занятия.
«Приятно, весело, друзья мои, переезжать из одной земли в другую, видеть новые предметы, с которыми, кажется, самая душа наша обновляется, и чувствовать неоцененную свободу человека, по которой он подлинно может назваться царем земного творения. Все прочие животные, будучи привязаны к некоторым климатам, не могут выйти из пределов, начертанных им натурою, и умирают, где родятся; но человек, силою могущественной воли своей, шагает из климата в климат — ищет везде наслаждений и находит их — везде бывает любимым гостем природы, повсюду отверзающей для него новые источники удовольствия, везде радуется бытием своим и благословляет свое человечество.
А мудрая связь общественности, по которой нахожу я во всякой земле все возможные удобности жизни, как будто бы нарочно для меня придуманные; по которой жители всех стран предлагают мне плоды своих трудов, своей промышленности и призывают меня участвовать в своих забавах, в своих весельях…
Одним словом, друзья мои, путешествие питательно для духа и сердца нашего. Путешествуй, ипохондрик, чтобы исцелиться от своей ипохондрии! Путешествуй, мизантроп, чтобы полюбить человечество! Путешествуй, кто только может!» (72, 144).
* * *
Карамзин научил своих соотечественников любить путешествия как явление. Но идея путешествовать по России с познавательной целью по-прежнему продолжала казаться нелепой. Одни русские люди ехали «по казенной надобности», другие — по личным делам. Но тратить время, силы и деньги только для того, чтобы посмотреть не Италию или Францию, а свою страну, ее забытые древности и сомнительные достопримечательности, могли только люди «не от мира сего». В повести В. А. Соллогуба «Тарантас» (1840) находим примечательный в этом отношении разговор двух попутчиков, едущих вместе из Москвы в Казань, — недавно вернувшегося из-за границы юного романтика Ивана Васильевича и умудренного жизнью домоседа казанского помещика Василия Ивановича.
«Когда путешественники выехали за заставу, между ними завязался разговор.
— Василий Иванович!
— Что, батюшка?
— Знаете ли, о чем я думаю?
— Нет, батюшка, не знаю.
— Я думаю, что так как мы собираемся теперь путешествовать…
— Что, что, батюшка… Какое путешествие?
— Да ведь мы теперь путешествуем.
— Нет, Иван Васильевич, совсем нет. Мы просто едем из Москвы в Мордасы, через Казань.
— Ну, да ведь это тоже путешествие.
— Какое, батюшка, путешествие. Путешествуют там за границей, в Неметчине; а мы что за путешественники? Просто — дворяне, едем себе в деревню.
— Ну, да все равно. Так как мы отправляемся теперь в дорогу…
— А, вот это, пожалуй» (172, 13).
Пройдет всего четыре дня, и романтически настроенный Иван Васильевич с горечью скажет самому себе: «Теперь я понимаю Василия Ивановича. Он в самом деле был прав, когда уверял, что мы не путешествуем и что в России путешествовать невозможно. Мы просто едем в Мордасы…» (172, 45).
* * *
И все же общий ход развития русского общества приносил плоды. Потребность своими глазами увидеть страну, понять ее добро и зло заставляла отправиться в добровольное странствие многих просвещенных людей середины XIX века. Очарование «Писем русского путешественника» Карамзина, изящный стиль его исторических экскурсий по Подмосковью побуждали новых путешественников записывать свои дорожные впечатления. Литературная мода эпохи окрашивала эти впечатления сентиментальной чувствительностью (64, 253). Однако диапазон предметов, представлявших интерес для наблюдателя, неуклонно расширялся.
Летом 1847 года известный литератор, профессор Московского университета Степан Петрович Шевырев отправился в путешествие по северным губерниям России. Плодом этого путешествия стала книга «Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь». Во введении Шевырев отстаивает саму идею путешествия по России.
«У нас есть люди, готовые осмеять даже мысль о путешествии по России. Выдавая себя за строгих поклонников Запада, они в этом случае, однако, позволяют себе отступать от него, потому что Запад не только не пренебрегает такими путешествиями, но ввел их в моду и беспрерывно обогащает свою литературу их описаниями. Мы также весьма охотно читаем их, но в этом чтении нас не столько занимают рассказы о нашем отечестве, сколько мнение, какое о нас оставили западные путешественники. Данные мы всегда признаем неверными, неосновательными и даже извиняем в том: где же иностранцу, говорим мы, не знающему ни языка, ни истории нашей, собрать верные факты о земле и народе? Но мнение, несмотря на то, для нас все-таки имеет великую цену и важность, хотя логически следовало бы так заключить: данные — неосновательны, след и мнение, из них выведенное, таково же. Но подобное заключение требует другого условия. Надобно иметь для того мнение о самих себе, как наши, а мы покамест его еще не составили — и потому дорожим мнением других, точно так, как всякий человек, не имеющий о себе самостоятельного мнения, хотя с вида и стойкий, зависит от посторонних.
Есть еще причина, почему поклонники Запада считают невозможным путешествие по России. Эта причина, надобно с ними согласиться, самая основательная, она состоит в недостатке комфорта — великого плода европейской цивилизации, столько лестного самолюбию нашей человеческой натуры. Справедливо говорят: в России можно только ездить по делам, а путешествовать нельзя. В самом деле, вы путешествуете только за границей: путешествие там сопровождалось, по крайней мере, прежде всякий день прекрасным завтраком, вкусным обедом, мягкой постелью. Странствуя по России, вы беспрерывно подвергаетесь тем лишениям, которые для иного, скованного привычками воспитания, просто невыносимые несчастья, удары судьбы; вы на самих себе и ночью, и днем чувствуете почти всякий час, как отстали мы в комфорте жизни перед другими — и выносите чувство неприятное, могущее повредить всякой пользе, если бы эта польза была даже возможна. С этим нельзя не согласиться. Кто против этого может спорить?» (214, 9).
Законы жанра требовали от автора путевых записок объяснений относительно причин, заставивших его покинуть дом, и цели, которую он ставил перед собой как наблюдатель. Шевырев говорит об этом ясно и откровенно.
«Мне нужен был отдых от трудов академического года. Я хотел согласить его с занятием по сердцу. Ни на чем нельзя так отдохнуть человеку, утомленному кабинетной жизнью, как на пути скором и деятельном. Здесь мысль, не прерывая своего занятия, живет внешними предметами. Впечатления сменяются быстро, душа, освежившись, бодрей возвращается в свой внутренний мир.
Я имел цель, предположенную в своей поездке, но не пренебрегал ничем, что любопытного попадалось на пути. Пускай рассказ мой будет верной, незатейливой копией с самого странствия. Мыслящая беседа с замечательным человеком, живые речи простолюдинов, местность природы, впечатления городов и сел, памятники Древней Руси, монастыри, храмы, иконы и хартии, деятельность России новой, обычаи и нравы, предания, язык народный и его физиогномия — все взойдет в мой рассказ, без строгого порядка и связи, все, как случилось» (214, 9).
* * *
Стремление лучше узнать Россию, странствуя по ее просторам, для многих стало не только темой летнего отпуска, но важнейшим императивом поведения. Служивший чиновником в Министерстве внутренних дел Иван Аксаков, отказываясь от выгодных в карьерном отношении должностей, в письме отцу в начале 1849 года так формулировал цель своей службы: «Я хочу ездить по России, и только» (2, 480).
«Мы как-нибудь предпримем вместе путешествие по России: надо, чтобы Вы увидали Россию как она есть и остались верны своей любви к ней и веры в нее, несмотря на безобразную подчас действительность», — писал он своей невесте Анне Тютчевой несколько лет спустя (4, 327).
Среди дворянства находились люди, которые уходили странствовать по России, преследуя прежде всего познавательную цель. Об одном из таких оригиналов, князе Юрии Александровиче Оболенском (1825—1890), рассказывает Иван Аксаков в письмах отцу, написанных осенью 1846 года.
«После обеда, часу в шестом, вдруг получаю записку от Юши Оболенского, просит меня к себе. Я чрезвычайно ему обрадовался. Вообразите, что он теперь путешествует пешком по России и сделал до 700 верст. Был в Ростове, в Орле, в Туле; теперь пришел пешком из смоленской деревни своей сестры прямо в Лаврентьевский монастырь, где похоронены его мать и сестра, оттуда в гостиницу, куда я приехал к нему. Из Калуги он пешком же отправляется в Москву. Ходит себе один, с котомкой за плечами… Молодец!» (2, 311).
