Вступив в должность, он тут же получил секретную инструкцию (0055/ОП), в которой говорилось: «…эвакуировать, согласно приказанию Главнокомандующего, надлежит только войсковые части с оружием в руках, с патронами, но без лошадей и тяжелых грузов. Семьи офицеров должны следовать на судах со своими главами семейств»{8}.
Этим же распоряжением предписывалось также «установить точное число гражданских лиц, которые подлежат эвакуации», но при этом оговаривалось, что «таковых не должно быть более одной тысячи человек». Указывалось, что первый этап эвакуации следует планировать на Константинополь{9}.
Однако, как отмечает в своем очерке капитан I ранга Н.П. Гутан, события развивались так стремительно, что при подготовке к эвакуации даже угля и воды не смогли загрузить сколько планировалось…»{10}. Тем не менее адмирал М.А. Кедров старался предусмотреть все, в том числе и резерв судов, если часть их будет выведена из строя подпольщиками. По его указанию все пароходы должны были так становиться к причалам, чтобы в любой момент сняться со швартов. Необходимо было учесть, что многие суда до последнего времени занимались коммерческими перевозками или выполняли задачи по снабжению армии и флота, и их трюмы не были свободными. К примеру, на «Рионе» находилось 5,5 тысячи тонн мануфактуры, кожи и обуви, «Инкерман» был полностью загружен железом, а «Херсон» снарядами. В трюмах других судов были бензин, зерно, сырье для промышленности. В последний момент для подготовки транспортов к приему войск и беженцев в Севастополе были сформированы команды из гардемаринов и артели из офицеров, но времени оставалось так мало, что эта мера решить проблему не смогла.
«12 ноября, — пишет капитан I ранга Н.П. Гутан, — командующий флотом послал срочную телеграмму № 0063 генералу Кутепову (командующий 1-й армией. — Н.К.), генералу Абрамову (командующий Донским корпусом. — Н.К.), комкору конного, начдиву Кубанского и комкору Донского: "Пароходы для войск расставлены в портах согласно директивам Главкома. Эвакуация может быть обеспечена только если: на Севастополь отступает первый и второй корпуса, на Ялту конный корпус, на Феодосию кубанцы, а на Керчь донцы. Если войска будут отступать иначе, то эвакуация будет сорвана"»{11}.
Штаб Врангеля, безусловно, предусмотрел и меры безопасности, так как красные части «сидели на хвосте» у отступающих белых. Поэтому командующий флотом в приказе № 0059 от 12 октября 1920 г. предупредил: «Если по судам, ведущим погрузку, красные батареи будут вести огонь, то судовой артиллерией поражать только те, которые находятся вне города, в противном случае, открывать огонь только по личному разрешению Главкома»{12}.
Чтобы не допустить утечки информации, связанной с проведением эвакуации, начальник штаба Черноморского флота контр-адмирал Н.Н. Машуков отдал приказ: «На всех судах, впредь до выхода в море, закрыть радиотелеграфные рубки и выставить к ним часовых»{13}. Он же сообщал, что момент отхода транспорта от пристани должен самостоятельно выбирать не командир части, которая эвакуируется, а старший морской начальник на данном судне.
Погрузка раненых, а также тыловых частей и учреждений во всех портах началась заблаговременно, по мере готовности судов, и уже тогда стало ясно, что эвакуируемых будет не 72 тысячи человек, как предполагалось, а как минимум в два раза больше. Решили задействовать наряду с транспортными и боевые корабли Черноморского флота, а по согласованию с союзным командованием использовать еще иностранные суда: американский пароход «Фараби», греческие «Сфинос» и «Кенкен», французский «Текла-Болен», итальянский «Глория», польский «Полония», а также семь английских, американских и французских миноносцев и французский крейсер «Вальдек Руссо».
Предвидя возможное нападение красных на иностранные суда, принимающие войска Врангеля и беженцев, французский адмирал Дюмениль направил советским властям и верховному командованию советских войск телеграмму следующего содержания: «По приказу Главнокомандующего все войска Русской армии на юге России и гражданское население, желающие уехать вместе с ним из Крыма, могут уезжать… Я дал указание всем судам, находящимся под моей властью, оказать помощь в эвакуации и предлагаю вам дать немедленный приказ вашим войскам, чтобы они не мешали вооруженной силой проведению погрузки на суда. Я сам не имею никакого намерения разрушать какое бы то ни было русское заведение, однако информирую вас, что если хотя бы один из моих кораблей подвергнется нападению, я оставляю за собой право использовать репрессивные меры и подвергнуть бомбардировке либо Севастополь, либо другой населенный пункт на Черном море»{14}.
Основная нагрузка пришлась на Севастополь. Сюда подходили главные силы: части Корниловской, Алексеевской, Марковской и Дроздовской дивизий, штаб армии Кутепова, штабы стрелковых корпусов. Здесь же эвакуировался штаб Главнокомандующего. Несмотря на протесты капитанов, суда вскоре были загружены сверх всякой меры. Транспорт «Херсон», например, принял части Дроздовской и Марковской дивизий, множество отдельных, в том числе бронепоездных, команд, часть Самурского полка, кавалерийские части. Всего свыше семи тысяч человек. Кроме того, он взял на буксир пароход «Тайфун» и баржу, тоже перегруженные. И все же свыше ста человек алексеевцев, когда в город уже входили красные части, девать было некуда. Врангель лично приказал поместить их на тоже перегруженный транспорт «Саратов», где находился со своим штабом Кутепов. Как вспоминает в своем дневнике Г. Орлов, Кутепов «…дал им 10 минут на погрузку, а все их личные вещи приказал выбросить за борт»{15}.
Далеко не всем покидавшим Россию это решение далось легко. Иногда на пристани возникали полные трагизма сцены. Тот же Орлов так описал одно событие. Когда уже отчалил последний пароход «Дооб», на пристань прибежала мать артиллериста-марковца подпоручика де Тиллота. Она умоляла сына не уезжать. Тот сначала не соглашался, но потом все же внял мольбам матери и вплавь вернулся на берег{16}. Как потом стало известно, он пять лет спустя эмигрировал из России при почти детективных обстоятельствах. В мае 1925 г. группа заговорщиков, в которую входил и де Тиллот, захватила идущий из Севастополя в Одессу пароход «Утриш» и ушла на нем в Болгарию.
Другую полную трагизма ситуацию описал С. Смоленский.
Во время погрузки в Севастополе, когда у пристани уже не оставалось кораблей, а к ней подходили все новые группы, собралась огромная толпа в тысячи человек. Смоленский приводит цитату из дневника капитана Стаценко, свидетеля этих событий: «…чего ждать? Вопрос казался всем неразрешимым. "Авось", кто-нибудь возьмет, "авось", что-нибудь подвернется. Но находились все же такие, которые не выдерживали "игры нервов": с проклятиями уходили от пристани. Были другие. Они окончательно расставались со всем — стрелялись. Был момент, когда отовсюду раздавались выстрелы один за другим. Нашел психоз. Только крики более стойких: "Господа! Что выделаете? Не стреляйтесь! Пароходы еще будут. Все сможем погрузиться и уехать!" — смогли остановить малодушных. На моих глазах офицер нашего полка застрелил сперва своего коня, а затем пустил себе пулю в лоб. Пор<учик> Дементьев, бывший со мною, стал просить меня дать ему мой револьвер. "Обожди еще. Стреляться рано, — ответил я ему. — Подожди прихода красных, тогда я и тебе, и себе пущу пулю в лоб"»{17}.
О большом смятении чувств уходящих в изгнание говорит хотя бы такой факт. Всем погрузившимся было предложено еще раз подумать над своим решением — пожелавшие еще могли вернуться на берег. После этого все суда, находившиеся на внешнем рейде, обошла самоходная баржа и, собрав раздумавших покидать Россию, вернула их на пристань. Тем не менее когда корабли шли к Босфору, неожиданно члены команды буксира «Язон» ночью перерубили буксирный канат, соединявший его с пароходом «Елпифидор», и вернулись в Россию.
О том, как вел себя в этой обстановке Врангель, все очевидцы едины во мнении — действовал он твердо, энергично и уверенно. В день ухода кораблей из Севастополя он приказал снять с охраны города юнкеров-сергиевцев, построил их на площади у Главного штаба, поблагодарил за службу и сказал: «Оставленная всем миром, обескровленная армия, боровшаяся не только за наше русское дело, но и за дело всего мира, оставляет родную землю. Мы идем на чужбину, идем не как нищие с протянутой рукой, а с высоко поднятой головой, в сознании выполненного до конца долга»{18}.
После этого он снял свою корниловскую фуражку, поклонился земле и отбыл на катере на крейсер «Корнилов». За ним погрузились на «Херсон» юнкера. Последним от берега отчалил начальник обороны Севастопольского района генерал П.Н. Стогов. Около 15 часов 14 ноября Врангель на катере обошел суда, стоявшие на рейде Севастополя, всех поблагодарил за службу и еще раз предупредил, что впереди новые лишения и неопределенность. Из города уже доносилась пулеметная и ружейная стрельба. Однако еще и в ночь на 15 ноября небольшая часть запоздавших частей была снята с берега у Стрелецкой бухты.
