Темень кромешная, в небе ни звездочки, ветер, снег стал хлестать. Хлещет и хлещет, твердый, как дробь, спасу нет. И как только в такую метель старшина Свист блиндаж отыскал - уму непостижимо. Подошел ко мне, усики потрогал и доложил:
- Так что блиндаж, товарищ старший лейтенант, неподалеку нашел. Может, переберемся?
Блиндаж давно обвалился, разрушился, вход в него был завален снегом.
Снег мы быстро разгребли, протиснулись внутрь - ничего, жить можно. Не дует, не мочит, только плесенью уж очень пахнет и сыро.
- Прекрасное убежище, - похвалил капитан Шариков и добавил в рифму: Привет тебе, уютный уголок, ты спас меня, я обогреться смог.
- Уголок что надо, - согласился старшина Свист.
Я приказал солдатам наломать веток, разостлать на полу и лечь отдыхать, а двоих выставил снаружи часовыми - нести службу по охране границы. Смена часовых через каждые два часа. Подъем в семь ноль-ноль.
Набилось нас в блиндаже как сельдей в бочке. Солдаты улеглись вповалку, каждый со своим оружием; мы с капитаном и старшиной расположились поближе к выходу.
Старшина меня тихонько спрашивает:
- Товарищ старший лейтенант, а что делать с оставшейся селедкой и хлебом? Может, раздадим?
- Оставить, - шепнул я. - До завтра. Все может быть.
Старшина промолчал.
Лежим, не спим. Снаружи ветер воет, снег в блиндаж задувает.
Старшина кряхтел, кряхтел да и вызвался идти на поверку нарядов. Я разрешил.
Он поднялся. Опустил на полушубке воротник, чтобы слышать лучше, вышел. Комья снега из-под ног его сыпались вниз.
Мы с капитаном долго ворочались с боку на бок. Я думал о санях с палатками и продуктами и все ждал, что вот сейчас часовой или старшина подбегут к блиндажу и доложат о приближении к острову злополучных саней. Но никто на подбегал. Свистел ветер, снежная дробь хлестала снаружи.
Капитан включил карманный фонарик, пошарил лучом по заплесневелому потолку, по стенам. И вдруг приподнялся на локтях, достал из кармана очки, торопливо надел их, впился в какую-то надпись на бревнах.
- Что вы там нашли? - спрашиваю.
- Смотрите, что тут написано, - громко прошептал капитан.
Я тоже приподнялся. В свете фонаря виднелись вырезанные ножом слова: "Смерть фашистам! Да здравствует Ленинград!" И дальше шли подписи: "старшина второй статьи Худяков, матрос Дзюба, матрос Бары..." Окончание фамилии было неразборчивым, зато ясно виднелась дата: "7 ноября 1941 г.". Еще ниже другой рукой было написано: "Положение наше хуже губернаторского. Привет Марусе". Подписи не было. Может, это вырезал Худяков, может Дзюба, а может, тот, третий, с непонятной фамилией "Бары..."
Мы помолчали, прислушиваясь к завыванию ветра.
- Вы были на фронте? - спросил Шариков.
Я ответил, что когда началась война, мне было десять лет.
- Простите, я упустил из виду, - извинился Шариков. - А мне пришлось. Под Ленинградом. Всю блокаду.
Я с уважением посмотрел в ту сторону, где он лежал. Почему-то мне раньше и в голову не приходило, что этот близорукий вежливый капитан мог быть защитником Ленинграда. Теперь мне стало многое понятным в его поведении.
Я ожидал, что он начнет рассказывать о разных блокадных эпизодах, но капитан только промолвил задумчиво:
- Да, было дело... Вот на зрение подействовало. После блокады пришлось очки надеть. Без них не могу читать.
И он заснул, положив очки рядом с собой.
...Утром нас разбудил грохот канонады. Пушечные залпы катились по заливу, сотрясая воздух. Я выбрался из блиндажа и ахнул. Лед взломало. Тот самый лед, по которому мы добирались сюда и по которому должны были проехать сани, трещал по всем швам и разламывался на наших глазах. Между льдинами образовались трещины и полыньи, над черной водой курился пар. А ветер свирепствовал с неимоверной силой, швыряя в небе низкие косматые облака. На горизонте в открытом море бушевал шторм. Он и сыграл с нами злую шутку.
Мы стояли на самой высокой точке нашего острова и смотрели, как вокруг него грохотал и крошился лед.
- Сани, братцы, сани! - крикнул кто-то.
От невидимого в тумане берега к нам двигалась черная точка.
- Куда? Назад! - крикнул я, как будто и впрямь на аэросанях могли услышать мой голос.
Но водитель сам увидел, что ему не проехать. Сани медленно двинулись вдоль черной, курящейся паром воды, выбирая дорогу к нашему острову. Но это было безнадежное дело. В любой момент они могли быть отрезанными от материка, и водитель это, видимо, сообразил. Покружившись еще немного вдоль трещины, сани полным ходом покатили к берегу, увозя с собой палатку, провизию, рацию и железную печку.
Да, вот такие дела. Полтора десятка вооруженных, голодных людей стояли вокруг меня и глядели, как удаляются от них блага жизни. Никто не кричал "Сарынь на кичку!" На всех нас оставалось две селедки и одна буханка замерзшего ржаного хлеба.
- Что случилось?
Я узнал бодрый голос капитана Шарикова и обернулся к нему. Он смешно моргал близорукими глазами.
- Мы, кажется, отрезаны? - произнес Шариков громко.
Старшина Свист, стоящий со мной, потрогал свои усы.
Я коротко объяснил капитану, что с нами случилось и что нас ожидает, и заключил без улыбки:
- В общем, положение наше, действительно, хуже губернаторского.
- Пустяки! - возразил капитан. - Прилетит вертолет, сбросит продукты и мы заживем как боги. Гораздо хуже, что я лишился очков.
- А где они?
- Да, понимаете, ночью я машинально положил их рядом с собой, как это делаю дома. А вот сейчас, когда из блиндажа вылезали солдаты, кто-то наступил на них, и я долго искал в темноте, пока нашел вот эти жалкие остатки. - Он вынул из кармана роговую оправу без стекол.
Старшина сочувственно крякнул и грозно посмотрел на столпившихся вокруг солдат. Те конфузливо пожимали плечами и отворачивались, только один из них, низкорослый и щуплый, как школьник, насмешливо сказал!
- Подумаешь, очки! Тут скоро концы отдавать будем, а товарищ капитан об очках... - и зло сплюнул под ноги.
Это был рядовой Цвириков, солдат первого года службы, тот самый, что падал несколько раз в торосах на пути к острову, потом горланил "Сарынь на кичку!", а потом, в блиндаже, норовил забиться в самый теплый угол - я приметил его. И мне стало стыдно за него перед капитаном, так стыдно, хоть проваливайся сквозь землю.
Старшина свирепо повел усами, а капитан Шариков спокойно так, негромко спросил в наступившей тишине:
- Как ваша фамилия, товарищ солдат?
- Цвириков, - ответил тот.
- Откуда вы родом, товарищ Цвириков? - спокойно продолжал капитан.
- Ну, из Ленинграда, а что?
- Так... Прошу за мной товарищ Цвириков. Прошу... Прошу...
И они пошли к блиндажу, а вслед за ними двинулись и все остальные.
В блиндаже капитан включил фонарик, осветил надписи и вежливо попросил Цвирикова:
- Прочтите, пожалуйста, мне без очков не видно.
Цвириков прочитал те самые надписи и, присмиревши, отошел в сторонку. Потом надписи прочли все. Проходили мимо капитана и при свете фонарика читали. Один за другим.
...Через полчаса старшина Свист разделил одну селедку и половину буханки на равные дольки и роздал всем пограничникам.
Потом я приказал им почистить оружие и составить его в козлы.
Затем был тщательно осмотрен остров, и на нем были обнаружены еще три блиндажа и не было найдено ни одного клочка земли, куда бы ни попали снаряд или бомба.
А в девятнадцать ноль-ноль, как и положено по уставу, я провел боевой расчет, объявил кто и когда выходит на службу. Был выстроен весь гарнизон, за исключением часового.
Вот так мы и начали нашу службу на острове...
* * *
- А как же с продуктами и всем прочим? - спросил я старшего лейтенанта Гаврилова, когда он кончил рассказывать.
Мы шли берегом залива, по песчаной отмели, и холодные серые волны набегали на нее с глухим шелестом. Погода менялась через каждые пять минут. То солнышко, то тучи, то снег. Свинцовые воды в заливе морщинились белыми гребешками волн.
- Насчет продуктов? - переспросил Гаврилов. - Ну, ясно-понятно, прилетел вертолет, и мы зажили как боги.
- В тот же день?
- Нет, на следующий. В тот день ни один вертолет из-за бурана не мог подняться.
- А море потом замерзло?
- Залив, - поправил меня Гаврилов. - Замерз.
- Скоро?
- Через неделю. Замерз, как миленький. Это вот только в нынешнем году долго не замерзает. Уже март, а мы еще на берегу прохлаждаемся.
- Сожалеете? - неосторожно спросил я.
Старший лейтенант усмехнулся:
- Ну, чего ж тут сожалеть? На берегу все-таки лучше.
Впереди, из-за сосен показалось здание заставы.
Я провел здесь три дня и сегодня должен был уезжать.
- В Ленинград? - поинтересовался Гаврилов, когда я сказал ему об этом.
- В Ленинград.
- Интересный город! - похвалил он и добавил: - Ну что ж, счастливого пути. Кстати, если будет время, зайдите к Валерию Семеновичу Шарикову. Он там живет после демобилизации.
