В основном мы брали белый груздь. Выбирали грузди среднего размера, не перезревшие, тут же на реке их чистили и разделывали, промывали, складывали в кадушки с солью и специями, кадушки закрывали сверху деревянными кругами и везли домой. Когда подъезжали к дому, нужно было подняться от речки вверх по крутому берегу. Тогда подкладывали доски и волоком тащили бочки наверх, а потом опускали их в погреб со льдом.
Ездили мы и за ягодами. Самые ягодные места находились на побережье Байкала. Там было много черники, смородины, но вручную собирать их было трудно, и папа сделал ковшики из толстой проволоки наподобие гребня, его заводили в кустик, приподнимали, и в нем оставались одни ягоды. Помню, однажды мы собирали ягоды и вдруг услышали какое-то кряхтение и чавканье. Оказалось, что рядом промышлял мишка. Мы закричали от страха, но он испугался не меньше нас и убежал.
Собирали мы и кедровые орехи, отправляясь за ними в одни и те же знакомые места. Подниматься за шишками по голому стволу кедра трудно и небезопасно. Поэтому сооружали специальные колотушки с длинными ручками, которыми били по дереву, и с него сыпался град шишек. Нужно было только беречь голову. Кедровых шишек собирали по нескольку мешков, потом привозили их домой, высыпали и шелушили. Кедровые орехи опять собирали в мешки и складывали в сухой чулан. Когда кому-нибудь из нас хотелось орехов, мы поджаривали их на сковородке, и они становились очень вкусными. И еще у нас в Сибири распространена была жвачка из кедровой серы. Смолу, стекавшую с дерева, собирали: она очень полезна для зубов - не дает образоваться камню, и мы всегда с удовольствием ее жевали (не очень думая о камне).
Запомнились мне и разные бытовые сценки тех лет. Например, как у нас на рынке крестьяне торговали молоком, которое привозили в мешках замороженным, насаженным на лучины, как эскимо. Молоко наливали в эмалированную кастрюлю с лучиной, выставляли на мороз, а потом вынимали, складывали в мешок и везли на базар.
Недалеко от нашего дома, на берегу, находились рыбные ряды, специально выстроенные бурятами. Здесь раскладывали привезенную рыбу под навесом от дождя. Буряты прибывали на своих парусных баркасах издалека, с реки Селенги. Они плыли через Байкал по Ангаре и привозили в Иркутск знаменитый байкальский омуль и селенгу - более крупную разновидность омуля. Эта рыба водилась в Селенге, куда шла на нерест, и от этой же речки получила свое название. Мы, вездесущие мальчишки, которым нужно было все знать, знакомились с бурятами, и те относились к нам очень дружелюбно. Мы поднимались на их шхуны, все в них рассматривали, и однажды я увидел на одной из шхун на большом кукане несколько живых осетров килограммов по двадцать пять, по тридцать. Их тоже привезли на продажу.
Одно из ярких впечатлений детства - ледостав Ангары. Это происходило, как я уже говорил, в середине января. Помню - ночью начинался шум оттого, что торосы нагромождались друг на друга. И когда мы утром подходили к реке, нашему взору открывались фантастические ледяные замки, которые возвышались на ней.
Когда Ангара замерзала настолько, что по ней можно было ездить на лошадях, на реке устраивались ледяные горы. Они были не только изо льда. Во льду делали проруби, вставляли в них четыре бревна и, когда они вмерзали в лед, обшивали тесом и делали на них площадку из досок, к которой вела лесенка. А с другой стороны шел пологий спуск, политый водой. На этих горах мы проводили очень много времени.
Отец работал инженером на железной дороге. Но он был еще и замечательным мастером на все руки: занимался слесарным и токарным делом, работал как столяр и плотник. По договоренности с местным спортивным обществом "Динамо" он изготовлял норвежские коньки. Мастерил отец и всевозможные рыболовные снасти: блесны, крючки, из эбонита и бакхета вытачивал катушки для спиннингов. Все это он делал так тщательно, что трудно было отличить самоделки от заводского производства. Это тоже был приработок, который в семейном бюджете составлял немаловажную статью дохода.
Навыки различных ремесел передались и мне. Правда, когда я был еще мальчишкой, я не очень интересовался занятиями отца. Я любил играть в футбол или в бабки. Еще была интересная игра, которая называлась "жестка". Из шкуры оленя или какой-нибудь другой вырезался кружочек, к нему прикреплялся кусочек свинца, и эту жестку нужно было подбрасывать ногой как можно больше раз. Но когда в Москве, уже будучи артистом Большого театра, я стал строить дачу, вот тут и проявилось умение, переданное мне отцом.
Мои братья помогали отцу в его токарных и слесарных делах, работали по переезде в Москву по этим специальностям на заводах, но потом тоже стали певцами.
А сестры, воспитанные, хорошие девочки, помогали матери по хозяйству. Наша дружная семья притягивала многих людей, и дом всегда был полон друзей и родственников. Среди подруг моих сестер оказалась будущая блестящая певица, которая много лет пропела в Радиокомитете, Надежда Апполинариевна Казанцева, народная артистка РСФСР. Мы с ней были членами художественного совета Всесоюзного радио и, встречаясь, часто вспоминали наш Иркутск.
Не могу не заметить, что в Иркутске выросла и другая замечательная певица - Варвара Дмитриевна Гагарина, также народная артистка РСФСР, с которой я подружился, когда поступил в Большой театр. А в организации в Иркутске "Молодого театра" в 1920 году принимал активное участие будущий известный актер и режиссер Николай Павлович Охлопков. Когда он ставил у нас в Большом театре "Декабристов", я напомнил ему, что мы земляки. Он так обрадовался, что бросился ко мне с объятиями.
...Не забуду праздники, которые проводились у нас в доме. Например, веселый радостный праздник Пасхи или Рождество. Мы, ребята, ждали елку, и ее, огромную, пушистую, привозили из леса. Она возвышалась до потолка, восхищая игрушками и канителью, лентами и грецкими орехами, которые мы красили в золотой и серебряный цвет. Висели конфеты, на ветках горели свечки, а внизу стояли Дед Мороз со Снегурочкой и лежало много всяких подарков.
Сибиряки, крепкие, трудолюбивые, мужественные люди, любили и отдыхать. Праздничное застолье длилось обычно по три, четыре дня. Время проходило в шутках и разговорах, в пении песен: "Славное море", "Глухой неведомой тайгою", про Ермака, которыми я заслушивался и думал: "Какая же красота, когда поет целый хор!"
В нашей семье вообще очень любили пение и театр. Ни до революции, ни в первое десятилетие после нее в Иркутске не было постоянной артистической труппы. Но в помещении городского театра, внешне и внутренне красиво отделанного, с хорошей акустикой, часто выступали приезжие драматические и оперные коллективы.
Мать и отец не пропускали эти гастроли. Они старались не только выразить внимание и благодарность особенно понравившимся им артистам, но и подружиться с ними, поэтому многие певцы бывали у нас дома. Прошло уже более шестидесяти лет, а я так живо помню, как к нам приходил замечательный тенор Лабинский. В те годы он пел в Мариинском театре в Ленинграде, в Большом - в Москве и, наряду с Собиновым, исполнял ведущие роли. Огромного роста, красивый, всегда веселый и улыбающийся, он, когда входил, произносил одну и ту же фразу: "К вам пожаловал тенор исполинский, Андрей Маркович Лабинский".
Когда спустя много лет мы переехали в Москву, дружба с ним не прервалась. Андрей Маркович бывал у нас в гостях, а родители бывали у него. Приходили к нему и мои братья и сестры. У братьев были хорошие голоса баритоны, у Анастасии - высокое меццо-сопрано, у Галины - сопрано. Они занимались у Андрея Марковича, брали у него дома частные уроки. И иногда меня, подростка (мне только исполнилось двенадцать лет), брали с собой. Я сидел в уголке и слушал. Андрей Маркович был доброжелателен, с удовлетворением занимался, уроки его проходили очень интересно, и когда он провожал к двери очередную группу учащихся, то говорил: "Вы меня не забывайте. Адрес мой известен. Моховая восемь, милости просим".
У Лабинского было много хороших учеников, которые потом стали известными певцами. Например, Владимир Николаевич Прокошев, о котором я буду рассказывать позже. Он пел сначала в провинциальных театрах, потом в Музыкальном театре имени К. С. Станиславского, а затем и в Большом театре. Он часто и систематически занимался с Андреем Марковичем. И какая роковая судьба! Во время войны гитлеровцы бомбили Москву, совершали налеты на город, и в один из таких дней Прокошев занимался с Лабинским у него на квартире. Когда объявили воздушную тревогу, Прокошев спустился в бомбоубежище. А Андрей Маркович не захотел этого сделать. "Я здесь останусь,- сказал он.- Не пойду, ничего не случится".
Но случилось. Бомба попала в дом, и он вместе с женой был погребен под грудой камней.
Вспоминаю, как восхищались мои родители и другим певцом, которого они слышали в спектаклях "Фауст" и "Русалка",- замечательным басом Василием Михайловичем Луканиным. В ту пору это был очень известный артист. Правда, он пел не в Москве, а в Киеве, Харькове, Ленинграде. Он тоже приходил к нам в гости. Когда певец закончил свою карьеру в Кировском театре, то стал профессором Ленинградской консерватории. Один из его учеников - Евгений Евгеньевич Нестеренко.
