Что-то дрогнуло, закачалось!
Тревога! Она растет, ширится от долин до вершин!
Уже никто не помнит того времени, когда от вершин до долин разливалась веселая песня птиц, слышалось в чаще довольное урчание зверей и кругом звенел торжествующий над жизнью голос человека...
Решено! В один из дней Саакадзе направил в Тушети гонца, дабы предупредить Анта Девдрис о близящемся уходе из Картли персидских войск Иса-хана и Хосро-мирзы. Пусть Анта Девдрис, помня уговор с Моурави, будет непоколебим и не поддается никаким требованиям. Благодатный час неизбежен, но пока Иса и Хосро не покинут Кахети, пусть тушины не спускаются по тропе Баубан-билик и не завязывают битву с Исмаил-ханом.
Круто обрывалась над бездной взлетевшая на вершину тропа. Саакадзе, вопреки своей неизменной недоверчивости, решил упрочить сговор с князьями и охотно пошел на переговоры со всеми, кто обещал дать войско.
Итак, все началось сызнова, хотя в повторении уже много раз пройденного мало пользы...
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Подолгу взирал князь Газнели на белесоватые облака, проносящиеся к Шави-згва - к Черному морю. Они заполняли громадные пространства, сами превращаясь в клубящееся море, поглощающее горы, и лишь отдельные вершины торчали, как острова, сопротивляясь свирепой стихии. И внезапно не стало неба, прокатились подземные гулы, готовые вот-вот вырваться из раскаленных глубин и разметать Бенари. И это буйство воздуха и огня усилило чувство беспокойства, охватившее старого князя, ибо он твердо верил, что на отуреченной земле, где нашел приют маленький Дато, в едином союзе действуют все нечистые силы.
"Почему медлят? Почему?" - встречал Газнели каждое утро тревожным вопросом. Ведь решено увезти его внука, надежду рода, в Абхазети. Но утро оставалось глухим и бесстрастно тащило за собой влажный плащ тумана, окутывая им продрогшие леса на угрюмых склонах.
Газнели прикладывал ко лбу, покрытому испариной, шелковый платок и в смятении закрывал узкое окно, за резьбу которого цеплялись серые пряди тумана. Шагая по пустынным каменным переходам, князь не переставал ужасаться: как мог сам он так беспечно пребывать в Тбилиси, в этой пасти дракона?
Теребя свисающие седые усы, он старался унять дрожь и то нервно снимал, то вновь надевал на пальцы перстни с зловеще мерцающими рубинами, то вдруг сурово останавливался перед Хорешани и вслух продолжал свои мысли:
- А разве здесь, под крылом ястреба, именуемого Сафар-пашой, более безопасно? Каждый день, как горячий уголь в мангале, опасен. Мир рушится, боги беспомощны, а глупцы блаженны - ничего не замечают!
- Конечно, в том царстве, где властвует зеленый черт, где, обняв ведьм, под звон тимпанов пляшут козлы, веселее, - вздыхала Хорешани и все-таки мягко настаивала: - Подождем, пока из Константинополя вернется Дато, ведь воздух насыщен тревогой, и, увы, неизвестно, когда еще удастся ему повидать сына. Пусть полюбуется и убедится, что маленький Дато растет таким же беспутным, каким вырос большой.
Хмурился, сопел Газнели, но приходилось покоряться.
Внезапно, к удивлению садовника, князь перенес свои утренние прогулки в конюшенный двор. Прохаживаясь вдоль стен, он прислушивался к шуму, доносившемуся из конюшни: ему ли не знать, к чему ведет перемена в поведении коней! Разве жеребцы не похожи на своих хозяев? В обычное время они спокойно жуют, вкусно хрустя ячменем, фыркают при чистке, с удовольствием купаются в реке, косятся на соперников и горделиво вскидывают головы при встрече с кобылицами. Но вот старший конюх начинает озабоченно осматривать подковы. Повеяло грозой. Вмиг кони, навострив уши, задергают ноздрями, обнюхивая воздух, нетерпеливо забьют копытами, заржут так, что эхо в горах отзовется, и, встряхнув гривой, начнут рваться из конюшни, будто оса ужалила их. Тогда наверняка можно определить: хозяин снял со стены щит и опоясывается мечом.
И разве князь не был прав?
Сначала в полном испуге прискакал какой-то посланец, потом Моурави озабоченно послал куда-то своих гонцов - и началось!.. Даже щиты уже были сняты со стен. Но на рассвете, как ветер с высот, нагрянул Бежан с двумя монастырскими дружинниками. Конюх, сдвинув брови, ворчал, расседлывая взмыленных коней: "Добротные скакуны! Но не следует божьему человеку так безбожно их загонять. Видно, по ласке матери соскучился, близких повидать захотел... Э-эх!.."
Но нет, не ради материнской ласки, не ради встречи с близкими проделал опасный путь отважный монах Бежан, сын Георгия Саакадзе.
Не успели смолкнуть приветствия, не успели застольники опорожнить чаши с вином, как Бежан нетерпеливо попросил отца уделить ему внимание. Оказывается, прогулка по саду не способствует серьезной беседе - шипы помехой, и охотничий зал тоже - чучела птиц мешают. Раскатисто захохотал Саакадзе и по каменной лесенке направился в свою башенку. Бежан, войдя следом, поспешно затворил на задвижку кованую дверь и, волнуясь, зашагал от ниши до тахты.
"Совсем как я", - с усмешкой подумал Саакадзе и умышленно не нарушал молчание.
- Отец, - не выдержав, заговорил Бежан, - неужто ты по моей тревоге не догадываешься, о чем хочу поговорить с тобой?
- Знай, мой мальчик: если бы и догадывался, продолжал бы молчать. Персидская мудрость поучает: "Кто первый заговорит, тот уже проиграл".
- Но, отец, разве грузинская мудрость не возвышеннее: "Блажен утоляющий жажду ближнего".
- Грузинская? Нет, это общецерковная "мудрость". А елейность, как тебе известно, мне всегда была чужда. Но если "ближний" - Бежан - жаждет грузинской мудрости, могу утолить: "Не доверяй овечьей шкуре, под ней нередко укрывается волк". Впрочем, оставим словесный турнир до более спокойного часа. Значит, Кватахеви в опасности?
- Ты угадал, отец! Мы ждем нападения Иса-хана, да испепелит неверного огонь сатаны! За помощью к тебе.
- За помощью? А разве сейчас я сильнее церкови? Почему не повернул коня к католикосу?
- Великий Моурави сейчас сильнее всех, даже сильнее Метехи, даже алчных ханов, даже...
- Со святым отцом уговорились? Церковь не должна вмешиваться?
- Ты угадал, отец! Может, хан предлога ищет, чтоб напасть на монастыри и разорить храмы. Не следует давать разъяренному Иса-хану повода к грабежу.
- Выходит, гнев Иса-хана на меня решили отвести?
- И близко не посмеет приблизиться сатана, узнав, что святая обитель под покровительством меча Непобедимого! - Бежан порывисто открыл дверь, проверил, не подслушивает ли кто, и прихлопнул окно. - Да ниспошлет тебе господь наш...
- Говори со мною как с Георгием Саакадзе, - резко прервал Моурави.
- Вспомни, отец, ведь шах Аббас ополчился на игумена Трифилия за помощь тебе в Марткобской битве. Иса-хан выполняет повеление грозного шаха, стремясь - да не свершится злодеяние! - убить настоятеля Кватахеви и разгромить монастырь.
- Не из-за меня пострадал настоятель, а из-за охраны церкови. Это истина, а, кажется, церковь за истину стоит? - Саакадзе поднял палец к потолку. - Бог учтет дела Трифилия! Что взираешь на меня удивленно? Не ты ли когда-то уверял, что крест сильнее меча? Так кто вам мешает наставить кресты на верхушке стены, которая тянется вокруг монастыря? Такое грозное оружие непременно отпугнет врага.
- Я думал... - Бежан растерянно скомкал платок и сунул за пазуху. - Я думал, отец, тебе дорога жизнь настоятеля Трифилия...
- И не ошибся. Твоя жизнь не менее дорога. Поэтому передай настоятелю, что ему и тебе предлагаю гостеприимство и клянусь окружить его вниманием и защищать своим мечом. Странно, почему не обрадовался мой сын Бежан?.. Я скажу почему! Никогда Трифилий не расстанется с властью, никогда не бросит монастырь, богатый скотом, виноградниками и садами, - ибо монастырь то же княжеское владение, только прикрытое черной рясой. А над крышей давильни орехового масла, где в поту трудятся монастырские глехи, над помещением для выделки прибыльного благовония из роз турача с распростертыми крыльями, как во владениях у князей, красуется крепко вбитый крест. Теперь ответь, почему Георгий Саакадзе, всю жизнь борющийся с алчными князьями, угнетающими непосильным трудом и податью народ, должен защищать черное княжество, величаемое обителью кватахевской божьей матери?
- Отец... теперь я вижу... - Бежан порывисто оглянулся, понизив голос. - Правы пастыри церкови, говоря: "У Георгия Саакадзе опасные мысли". Не открывай их никому.
- Еще бы не опасные! Уж не потому ли пастыри церкови отдают Картли на растерзание "неверным"? Если найдешь нужным, передай Трифилию мое приглашение.
- Передам. Но только это. Аминь!
- Видишь, мой мальчик, я доказал тебе превосходство персидской мудрости: не следовало тебе заговаривать со мною о невозможном. Но все же невольно услугу я вам окажу. Завтра приступаю к тайному делу, и если оно удастся, - а я думаю удастся, - то персы будут далеко отброшены от Кватахевского монастыря.