Молодой американский историк, Давид Каллео, сказал: «Германский Рейх был рожден окруженным». В этом очень много правды, поскольку с самого начала он был окружен другими великими державами. На западе он граничил с Францией и Англией, на юге и юго-востоке с Австро-Венгрией, а на востоке с огромной Российской империей.
Так что с географической точки зрения Германский Рейх был в весьма скверном положении. У него не было свободного пространства, в которое он мог продвигаться — как Англия, Франция; даже Бельгия, Голландия, Испания, Португалия могли двигаться в заморские территории, или как Россия — на восток в азиатские. С другой же стороны Рейх был вдруг теперь великой державой и потому у него тоже был инстинкт великой державы — становиться еще больше. И к тому же еще второе: Рейх некстати был большим. Он был (и это проявилось уже в войнах при его основании) явно сильнее, чем любая другая отдельная европейская великая держава. Но само собой разумеется, что он был слабее, чем коалиция нескольких великих держав или лишь даже всех тех держав, что его окружали. Как раз по этой причине он всегда должен был опасаться таких коалиций. Ведь как раз потому, что например Франция, например Австрия, например Италия и возможно даже Россия ощущали себя слабее, чем Германский Рейх, эти страны склонялись к тому, чтобы искать союзов и вступать в коалиции. И с другой стороны, поскольку они к этому склонялись, то Германский Рейх всегда пытался предотвратить образование таких коалиций, вырвать из них звено, когда он мог это сделать — а именно при необходимости с применением насилия, посредством войны. Не будем забывать: война была в те времена для всех государств ultima ratio[3], последним и самым серьёзным средством политики. Из этой ситуации получилось, что немцы — я говорю это еще раз и позже обосную это несколько более основательно — против воли основателя Рейха склонялись к тому, чтобы считать основание Рейха незавершенным делом; ни в коем случае не завершением своей национальной истории, но как трамплин для никогда точно не определявшегося расширения.
Почему собственно немецкое национальное государство, которое в 1871 году было основано в Версале, было наречено именем «Германский Рейх», а не просто «Германия»? Пожалуй, потому, что оно как раз с самого начала было больше (и в то же время меньше), чем национальное государство «Германия». Меньше: потому что ведь оно исключало многих немцев, оно было «малонемецким», национальным государством лишь постольку, поскольку было в силах Пруссии основать его, и насколько оно согласовывалось с прусским господством: немецкий Рейх Пруссии.
Но поскольку титул «Германский Рейх» скрывал это меньшее, он одновременно означал и большее: а именно европейские, наднациональные универсальные притязания средневековой Священной Римской Империи Германской Нации. «Германский Рейх»: это могло означать либо столько Германии, сколько могла владычествовать Пруссия, либо: столько Европы и столько мира, сколько могла завладеть Германия. Первое было интерпретацией Бисмарка, второе — Гитлера. Путь от Бисмарка к Гитлеру — это история Германского Рейха, и одновременно это история его падения.
Потому что в этой истории является зловещим то, что Германский Рейх почти с самого начала, казалось, стремится к своему собственному разрушению. Своим всё большим и все менее поддающимся исчислению разворачиванием силы он создавал мир врагов, о который он разбился — и между которыми в заключение он был разделен. Но с разделением как по мановению волшебной палочки эти враги перестали быть врагами. Из обоих немецких государств, которые с 1949 года заняли место рейха Бисмарка, с самого начала Федеративная Республика на западе, а ГДР на востоке больше не имели врагов. И сегодня мы живем в эпоху, в которой постепенно также растёт позитивный интерес на Востоке к дальнейшему существованию Федеративной Республики, а на западе — к существованию ГДР. Конец обоих этих уже почти сорокалетних немецких государств во всяком случае не предвидится. И как раз это позволяет нам рассматривать эпоху Германского Рейха издалека, как в подзорную трубу — что ранее не представлялось возможным.
Образование Германского Рейха
Всегда говорят, что Германский Рейх был основан в 1870–1871 годах. Но собственно говоря, это ошибочное представление. Германский Рейх ни в коем случае не был «основан» вдруг, как гром среди ясного неба. Напротив: у него была довольно долгая, более чем двадцатилетняя история возникновения: с 1848 по 1871 год.
Происходит это из удивительно лицемерного союза между прусской политикой в Германии с одной стороны и немецким национальным движением с другой стороны. Этот союз был фальшив не только потому, что Бисмарк заложил его с некоторым перевесом в прусскую сторону, но и потому, что с самого начала это был весьма парадоксальный, невообразимый союз между совершенно противоположными силами.
Пруссия и немецкое национальное движение — и то, и другое были очень молодыми явлениями в немецкой истории. Пруссия как государство существовала лишь с 1701 года, как великая держава — с Семилетней войны 1756–1763 гг., а в качестве собственно немецкой великой державы лишь с Венского Конгресса 1815 года. До этого Пруссия всегда имела сильную направленность в сторону Польши, и в течение десяти лет, с 1796 по 1806 она была прямо-таки двунациональным, частью немецким, частью польским государством. Варшава принадлежала тогда к Пруссии.
Лишь в 1815 году Пруссия была так сказать развернута на Запад, её втолкнули в Германию. Свои польские владения она в большей части (не полностью) потеряла, но за это она приобрела весьма большое западнонемецкое приращение, рейнскую провинцию, которая правда вообще не была связана с прусской основной областью на Востоке. Так Пруссия стала географически неполноценным государством, которое должно было каким-то образом стремиться к тому, чтобы объединить свои земли, и именно в Германии. И одновременно она стала второй немецкой великой державой после Австрии. Очень редко говорят о том, что ту форму, в которой она делала немецкую политику в девятнадцатом столетии, Пруссия собственно приобрела лишь с 1815 года.
Немецкое национальное движение тоже было не намного старше: его становление приходится на эпоху Наполеона. Немецкого национального государства, и это следует уяснить, никогда не существовало до девятнадцатого века. Старая Священная Римская Империя (Германской нации) никогда не была национальным государством, а с тринадцатого века она всё больше растворялась в отдельных малых государствах. Нельзя сказать, что немцы соответствующего времени считали это чем-то особенно неестественным. Так например Виланд еще в конце восемнадцатого столетия в своем предисловии к «Истории Тридцатилетней войны» Шиллера «с достаточными основаниями утверждал, что … преимущества, которые для нас проистекают в целом из этого разделения, намного перевешивают недостатки; или более того, именно благодаря ему мы имеем возможность благодарить судьбу за то, что есть эти преимущества». Тогда не было и речи о том, что теперь Германия безусловно должна стать сплоченной силой, государством — и именно национальным государством, как Франция.
Так что и национальное движение, и Пруссия, как преобладающая немецкая великая держава, впервые вступили в немецкую историю лишь к началу девятнадцатого столетия. И в то время ни в коем случае не как союзники, но напротив, как враги. Для этой вражды было две существенных причины. Причина первая: Пруссия была, если попросту воспользоваться современными политическими определениями, «правой»: всё еще преобладающе аграрным государством с непоколебимым владычеством знати в сельской местности, которое было вооружено современной абсолютистской бюрократией. Обе мы сегодня классифицируем как явно выраженные «правые» силы.
Немецкое национальное движение, напротив, было «левым» движением. Оно с самого начала было нацелено на подражание революционной Франции — а потому также и её прежним связям со свободолюбивыми, либерально-демократическими движениями. Но сильным оно стало лишь благодаря Наполеону. Наполеон вызывал у немцев, прежде всего у немецких политиков и интеллектуалов, а затем всё более и более также и у широкой публики, две различные реакции. Первая была такой: «Это никогда больше не должно с нами случиться!», в то время как другая звучала примерно так: «Мы тоже хотим это когда-нибудь совершить!» Наполеоновская Франция была образцом для немецкого национального движения, а Наполеон его незаконным отцом.
Но одновременно немецкое национальное движение было также антифранцузским движением, потому что французы ведь пришли в Германию не только как образец для подражания и как модернизаторы, но и как завоеватели, поработители и эксплуататоры. Немцы пролили немало крови в наполеоновских войнах, в которых они принудительно вынуждены были участвовать.
