Ознакомительная версия.
— Это, рядовой Кузнечевский, не имеет ровно никакого значения. Твой отец раскулачен. Его счастье, что погиб.
— Как же вы тогда меня комсомольским секретарем-то поставили?
— Так ведь пехотный полк — не секретная часть. А потом, кому-то и работать надо. Не всех же по анкетам рассаживать.
После этого случая у меня в жизни еще много чего было. Но стоило мне начать выдвигаться куда-то вверх по служебной лестнице, как тут же находился курирующий меня «майор-особист», который занудно рассказывал мне о моем «законном» месте в моем Отечестве и объяснял, почему я не имею права занять эту должность.
Правда, меня это никогда особо не расстраивало, потому что первостепенными авторитетами для меня всегда были мой отец, отдавший жизнь за Родину во время войны, мама, вырастившая нас со старшим братом после войны, Россия и государство Российское, народ наш русский, а потом, позже, к этим ценностям добавилась моя семья, которую, правда, по-настоящему мне удалось создать только с третьей попытки.
Эти настоящие, с моей точки зрения, ценности я никогда не отождествлял ни с существующей властью, ни с КПСС. Но описанные выше обстоятельства с годами все больше и больше вызывали мой интерес к тому, в каком обществе я живу. Что именно было построено в России после октября 1917-го? Какая социально-политическая система? Была ли альтернатива этой системе? Какое место в ней отводилось моему народу и что сам народ думал о ней? Достоин ли был мой народ той социально-политической системы, в которой он жил столько лет? Почему так долго терпел этот режим? И кто такой, в конце концов, Сталин, с которым все это связано крепкими узами?
Эти вопросы начали занимать меня еще со времени учебы в Бодайбинском горном техникуме, куда я поступил в 1955 году. В библиотеке техникума были представлены все отдельные работы Сталина. До сих пор помню твердые красные тисненные золотом обложки этих книг. Я практически все их вытаскал из библиотеки и не вернул ни одной: никому они не были нужны, а раз так, то я и не возвращал их обратно. Но прочитал. Не все, конечно, понимал, но читал с живым интересом. Более глубоко над перечисленными выше вопросами задумался после того памятного разговора с майором-особистом. Но по-настоящему передо мной встала во весь рост тема Сталина как предмет научного исследования в начале 1960-х, когда я поступил на философский факультет МГУ им. М.В. Ломоносова.
Однако приступить к ее изучению так, как мне хотелось, то есть объективно, я не мог. В 1961—1962 годах литературы о Сталине было сравнительно много, но практически вся она носила обличительный характер и в основном это была публицистика, глубоких исторических работ не было. Меня эта односторонность не устраивала. Хотелось самому разобраться не только в личности Сталина, но и в той политической системе, которую он, как нам всем внушали, в России для нас построил за 30 лет своего управления. А для этого советский социализм нужно было сравнить с каким-то другим, какого мы не знали и видеть не могли.
Между тем в так называемом социалистическом лагере была страна, которая была абсолютно закрыта для публичного изучения, потому что ее руководство строило социализм, радикальным образом отличающийся от советского. А ее руководитель, Иосип Броз Тито, снискал себе славу личного противника Сталина еще при жизни последнего, в 1940-е годы. Этой страной была Югославия.
В 1965 году, будучи студентом 3-го курса философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, я заявил тему критического осмысления югославской общественной системы (никакой другой темы по Югославии, кроме критики, тогда заявить было невозможно). Но в советской научной литературе исследований югославского пути к социализму в форме комплексного подхода тогда просто не существовало. В пропаганде же опыт Югославии противопоставлялся советскому строю. В силу этого правящей тогда КПСС было необходимо иметь в своем распоряжении научную критику югославской теории и практики. Наверное, именно поэтому мне было разрешено начать разрабатывать эту тему и был открыт доступ к литературе так называемого специального хранения в библиотеках Москвы.
Для меня же это была еще и единственная возможность получить доступ к критической литературе о Сталине на английском и сербско-хорватском языках. Пришлось для этого выучить сербско-хорватский язык. В широком доступе учебников не было, изучал языки по английским учебникам, которые удалось найти в букинистических магазинах Москвы.
Моя курсовая работа плавно перетекла в дипломную, на защите которой мои оппоненты, два доцента философского факультета, неожиданно предложили засчитать мой диплом в качестве кандидатской диссертации, на что руководство философского факультета, конечно, пойти не решилось. Единственное, что руководитель кафедры научного коммунизма профессор Ковалев рискнул сделать, так это дать мне рекомендацию в аспирантуру. Но его тут же «поправили»: мне дали так называемый «свободный диплом». В СССР каждого выпускника ВУЗа, за исключением иностранцев, в обязательном порядке обеспечивали направлением на работу. «Свободный диплом» на практике означал получение так называемого «волчьего билета»: меня, обладателя «красного диплома», т.е. диплома с отличием, лишили рабочего места.
Но «на улице» я находился недолго. Вице-президент АН СССР, директор Института философии АН СССР, академик Константинов, научный руководитель моего дипломного проекта, узнав, что я оказался без распределения, написал ректору МГУ академику Петровскому письмо с просьбой направить меня на работу в распоряжение Академии наук СССР. Так я стал стажером-исследователем Института философии АН СССР, а затем младшим научным сотрудником Института экономики мировой социалистической системы АН СССР и уже официально смог продолжать изучение югославского пути к социализму.
В 1972 году я впервые приехал в научную командировку в Югославию и обнаружил в библиотеках Белграда и Загреба не только мощный пласт югославской, но и англоязычной литературы о Сталине и переведенные на югославские языки работы всех репрессированных советских коммунистических деятелей, начиная с Л. Троцкого и Н. Бухарина. А позже, работая в советском посольстве в Белграде, я получил возможность заказывать литературу о Сталине из Парижа, Лондона, Амстердама через своих друзей, профессоров Белградского и Загребского университетов.
Работа над задуманной книгой о Сталине продвигалась успешно, и к 1989 году я подготовил первый ее вариант. Но в это время генерал Д. Волкогонов, бывший начальник политуправления Советской Армии, написавший до этого несколько книг об идеологическом воспитании советского офицера с позиций советского марксизма и никогда Сталина не критиковавший, вдруг заявил с экрана ТВ, что он развенчал генсека, подготовив к изданию книгу «Триумф и трагедия. Политический портрет И.В. Сталина», где впервые широко использовал доселе не доступный никому архив Сталина. Это было действительно первое в СССР публичное исследование, где Сталин остро критиковался на основе обильного цитирования архивных документов. Не эпоха Сталина, не сталинизм как система, а именно лично генсек, которому противопоставлялся Ленин как носитель «правильного» социализма.
Бесспорной заслугой Волкогонова нужно считать тот факт, что он своей монографией взломал плотину научного молчания и ввел в оборот архивные документы по теме.
Правда, и цену за это генерал заплатил большую: пришлось изменить все свои прежние взгляды и перейти в лагерь безудержных критиков не только Сталина, но и КПСС, советской власти, а потом и Ленина. В 1989 году в награду за это он был избран народным депутатом СССР, а потом — в Верховный Совет РСФСР. Такой ценой ему удалось в 1989 году выпустить в свет четырехтомник с критикой Сталина и выйти на западного читателя. К генерал-полковнику Главного политического управления Советской Армии пришли слава и деньги.
Однако на деле исследование Д. Волкогонова отличалось эклектичностью публикуемого материала, отсутствием новых выводов и заключений. Концептуально это был перепев западной сталинианы. И хотя автор был допущен в архивы Политбюро ЦК КПСС, в его книге принципиальных открытий не случилось. За исключением цитат из архивных источников, все остальное ранее было опубликовано как в нашей периодической печати, так и в зарубежных монографиях.
Но после его публикаций книги о Сталине стали у нас плодиться как грибы после дождя. Правда, всему этому потоку недоставало объективности в анализе изучаемого феномена.
На 99% это была даже не критика Сталина, а, попросту говоря, брань в его адрес и сталинизма как системы, по сути, критика советского, а по большому счету Российского государства как политического института.
При этом со временем обнаружилось, что на волне антисталинизма проявили себя не столько критики Сталина, сколько люди, по каким-то причинам ненавидящие Россию как страну, Российское государство в его историческом развитии и более того — презирающие русских как народ, как нацию. Все они неизменно объявляли себя врагами Сталина и сталинизма. Это меня сильно удивило. Получалось, что Сталин, борясь с такими людьми, выходит, боролся не только с противниками созданного им политического режима, но и с врагами России. Это обстоятельство еще более обострило мой интерес к исследуемой проблеме.
Ознакомительная версия.
