По определению Католической энциклопедии, Библия — это «свод книг, которые признаны Церковью богодухновенными и которые она включила в канон Священного Писания, учитывая важность содержащегося в них божественного откровения (…). Библия как Слово Божье является наивысшей святыней для приверженцев иудейского и христианского монотеизма». К этому можно добавить, что в значительной степени библейское представление о рае перенял также ислам.
В истории человечества есть такие события, которые плохо поддаются датировке. Включение библейских премудростей в традицию и общественную практику в рамках христианской культуры относят обычно к III–IV вв. Тогда же появилось и женоненавистничество, существовавшее в обществе и культуре целые столетия. Последствия его оказались неизмеримо более значимыми, нежели тысячи разыгранных сражений, взятые замки и поверженные знамена. Лишь в XIX в. благодаря давлению феминистских организаций, проявивших отчаянную решимость, невзирая на всеобщее осмеяние и административные преграды, женщины начали потихоньку отвоевывать малую толику своих прав. В 1860 г. женщины старше 30 лет получают право голоса в Великобритании; выставлять свои кандидатуры на выборные должности они получили право только в 1907 г. С 1864 г. женщины могут голосовать в России, с 1865 г. — в Финляндии[4], с 1867 г. — в Австралии, с 1886 г. — в Швеции, а с 1901 г. — в Норвегии. В Италии им пришлось дожидаться 1945 г., во Франции — 1946 г., в Швейцарии — 1971 г., в Португалии — 1976 г., а в Кувейте и вовсе — 1999 г. Нелишним будет вспомнить, что в античном Риме женщины имели право высказываться на форуме по политическим вопросам, а их голос должен был приниматься во внимание сенатом, правда все же мужским. За это и только за это в революционной Франции 1791 г. выступала Олимпия де Гуж. Что же произошло с древнеримских времен вплоть до XIX в., то бишь в течение без малого двух тысяч лет? — Из Библии выполз Змий, надоумил глупую бабу съесть яблоко, в результате чего та заметила, что мужчина-то голый, что повлекло потерю бессмертия… Такой карикатурный пересказ можно было бы счесть неудачной шуткой, если бы та райская история не послужила причиной социальной катастрофы, дискриминирующей половину человечества и растянувшейся на целые столетия, да и сейчас еще по-настоящему не завершившейся. История, которую мы читаем, в том числе и в учебниках, это история мужчин. Глядишь, на полях где-то и промелькнет какая-нибудь королева, Жанна д’Арк или Эмилия Плятер[5], но женщин как полноценной движущей силы истории не существует. А в глубине души каждый христианский самец по-прежнему убежден, что он будет господствовать над самкой. Аминь.
Ганнибал скромно говорил, что он только третий из величайших полководцев в истории человечества после Александра Македонского и Пирра. Однако военной историей он оценен выше. Карл фон Клаузевиц считал его гением, а учебники по боевой тактике вплоть до Первой мировой войны приводили в пример его маневры, называя их образцовыми. В первую очередь, конечно, упоминалась битва при Каннах, произошедшая 2 августа 216 г. до н. э. Напомним вкратце: Ганнибал построил свои войска полукругом, который был выгнут в направлении римской армии. Противник не мог атаковать фланги, поскольку в этом случае центр карфагенян угрожал бы его собственным флангам. Поэтому, что весьма логично, римляне ударили по центру, который в ходе ожесточенного сражения начал понемногу отступать, вплоть до того момента, пока полукруг не прогнулся в обратную сторону. Тогда-то оба его конца оказались на флангах легионов Гая Теренция Варрона и Луция Эмилия Павла, двинулись вперед, и… римляне очутились в котле, выхода из которого уже не было. Согласно Полибию, погибло 70 000 римлян, а еще 10 000 попало в плен. Эти данные можно считать завышенными, а вот оценки Ливия: 46 200 убитых и около 30 000 пленных кажутся историкам вполне достоверными. В любом случае потери были огромны. Считается, что Рим тогда располагал 325 000 человек, способных носить оружие. А ведь предыдущие победы Ганнибала при Треббии (в декабре 218 г. до н. э.) и у Тразименского озера к тому времени уничтожили уже почти 40 000 из этого числа. Если же учесть, что как минимум 40 000 находилось вне Апеннинского полуострова, еще столько же требовалось держать в крепостных гарнизонах, то Рим, даже собрав последние резервы и призвав на борьбу с Карфагеном всех подряд, мог противопоставить Ганнибалу совершенно не обученных ратному делу рекрутов да юнцов со стариками. Казалось, дорога на Вечный город открыта. Окружение Ганнибала так и считало. Магарбал — начальник карфагенской конницы — на пиру после сражения воскликнул, что «через четыре дня будем пировать на Капитолии». Ганнибал попытался было, отмолчаться, а когда от него потребовали ответа, сказал уклончиво, что надо подумать, и вообще сейчас не до этого. Тогда-то Магарбал и произнес свою знаменитую фразу «Vincere scis, Hannibal, Victoria uti nescis» — «Ты умеешь побеждать, Ганнибал, но не умеешь пользоваться победой».
Почему же Ганнибал не пошел на Рим? Вопреки мнению некоторых историков и «что бы там ни говорил победитель под Эль-Аламейном сэр Бернард Монтгомери», как язвительно комментирует Серж Лансель («Ганнибал»; Варшава, 2001), ответ прост. Потому что не мог и не хотел. Не мог? «Город, — рассказывает Жильбер Шарль-Пикар, — представлял собой укрепленный лагерь, окруженный одиннадцатикилометровой стеной, которую армия Ганнибала даже не в состоянии была полностью окружить. Ганнибал, приложивший столько усилий, чтобы взять Сагунт, но так и не решившийся напасть на Эмпорию или Массалу, не мог позволить себе остановить армию перед этой неприступной твердыней (…). Мало того, за год римские стены были укреплены дополнительно, и для их обороны хватило бы двух обычных гарнизонов. И пока по Тибру свободно курсировал не потревоженный римский флот, осада могла тянуться сколь угодно долго».
Не хотел? Захват и уничтожение Рима, что было выше его сил, никогда не входили в планы хладнокровного и расчетливого Ганнибала. Это мы знаем точно из цитируемого Полибием текста договора с правителем Македонии Филиппом. Речь там идет о том, чтобы отрезать Рим от плодородных южных провинций и одновременно лишить его возможности экспансии на север, превратив таким образом во второсортное государство, зависимое от Карфагена. Греческие территории отходили бы союзникам-македонцам, эллинская Сирия Антиоха III Великого запирала бы Средиземное море с востока. Как суммирует Жильбер Шарль-Пикар: «Таков был бы миропорядок, одержи Ганнибал победу». И надо сказать, у этой концепции имелись все шансы на успех. Одного лишь Ганнибал «не мог учесть в своих расчетах — силы римского народа, поскольку это было совершенно новое явление в эволюции человечества. Сам он опирался только на город-государство и царство эллинистического типа. Карфаген единолично контролировал в Африке территорию большую, чем совокупное пространство, занимаемое тридцатью пятью римскими “трибами”. Он тщательно организовал эту территорию и разделил ее на провинции (…). Но Карфаген не смог вызвать в обитателях равнин такой же патриотизм, каким отличались жители столицы (…). Подобной ущербностью страдали все греческие государства, в том числе и пуническое, независимо от своей конституции. Полисы были слишком малы, а их союзы недостаточно прочны (…). Употребляемый, за отсутствием лучшего, термин “государство” на самом деле не годится ни для одной из этих форм, тогда как для римской республики подходит как нельзя лучше». Успех предполагаемой военной кампании был сомнителен, а рассчитывать ни на один из прилежащих к Риму регионов Ганнибалу не приходилось, поскольку связывали их со столицей не только противоречивые интересы, политические и личные притязания, договоры и трактаты, но и то, о чем карфагеняне узнали к своему удивлению и никак не хотели в это верить — чувство гражданской общности. Тридцать пять племен, составлявших римский народ, уже ощущали себя единым целым.
А потому марш на Рим являлся, по сути, предприятием безумным. И что прикажете делать? На пике своей карьеры Ганнибал оказался в тупике. Но выход был. Появилась идея закрепиться на юге Италии, чтобы отрезать Риму возможность экспансии в этом направлении, создать тут сильную базу для флота, что позволило бы Карфагену при поддержке греков господствовать на Средиземном море. Правда, до сих пор пунические войска не овладели ни одним портом… Но, похоже, фортуна еще раз улыбнулась их полководцу. В Таренте началось антиримское восстание, и взбунтовавшийся город призвал Ганнибала на помощь. А ведь Тарент был не просто портом, это — арсеналы, судоверфи, опытные моряки. Ни минуты не сомневаясь, Ганнибал бросил туда все свои силы, способные вести осаду. Город радостно открыл ему ворота. Вот только господствующую над портом крепость продолжал контролировать римский комендант Гай Ливий со своим пятитысячным гарнизоном (не путать с Гаем Ливием Салинатором). Все штурмы карфагенян ни к чему не привели, «что доказывает, — язвительно замечает Жильбер Шарль-Пикар, — насколько бесполезными оказались бы его попытки взять Рим». Следующий год принес Ганнибалу сплошные поражения. Правда, он появился под стенами Рима, но это была лишь демонстрация силы с целью склонить противника к подписанию выгодного для нападавших мирного договора. Бесполезно. Большинство римлян готовы были сражаться до победного конца. Начиная с этого времени — 211 г. до н. э. — боевые действия затянулись. Они велись в основном на второстепенных фронтах: на Сицилии, преимущественно в Испании, на Балеарских островах… И везде медленно, но верно инициатива переходила к римлянам. В 204 г. до н. э. римский полководец Публий Корнелий Сципион, которого называли Сципион Африканский Старший, пришел к выводу, что ситуация позволяет перенести боевые действия на территорию противника. Он высадился в Африке и разбил огромный лагерь в Кастра Корнелиа, неподалеку от Утики в современном Тунисе, создавая тем самым непосредственную угрозу Карфагену. Узнав об этом, Ганнибал вернулся на родину. Обе стороны готовились к решающей битве. Одновременно продолжались лихорадочные поиски возможных союзников. По этой части римляне преуспели куда больше. Карфаген изначально был многонациональным городом мореплавателей и купцов, которые селились на землях, принадлежавших нумидийским племенам, давно жаждавшим реванша. Нумидийский царь Масинисса, славный во всем античном мире своей конницей, решил принять сторону римлян. Дело тут не обошлось без романтической и душераздирающей истории, поскольку как раз в это время Масинисса объявил о своей свадьбе с прекрасной Софонисбе, в которую он уже давно был влюблен. Но беда в том, что невеста была дочерью карфагенского полководца Гасдрубала из рода Барков то бишь родственница Ганнибала, и римляне опасались ее ума и патриотизма. Поэтому Сципион, соглашаясь на военно-политический союз с нумидийским правителем, поставил ему условие: убить свою возлюбленную. Мало того, дабы облегчить ему задачу, послал Масиниссе кубок с ядом, а Софонисба, от которой жених не скрыл страшную правду, стоически этот самый яд и выпила. Одни историки видят в этой трагедии низость Масиниссы, другие, наоборот, — поучительный пример победы государственных интересов над личными. Как бы там ни было, а смерть прекрасной карфагенянки подкрепила римские войска несколькими тысячами отборных всадников. А что для Ганнибала еще хуже, усилила пораженческие настроения в самом Карфагене, в результате чего мобилизация была проведена лишь частично, а некоторые сформированные отряды оказались слабыми и ненадежными.
