Гульельмо Ферреро - Величие и падение Рима. Том 1. Создание империи

Рим мало что покупал за границей: металлы и керамические изделия для общественных построек в Этрурии, артистические пунические или финикийские безделушки; изделия из слоновой кости, благовония для погребений, пурпур для церемониальных одежд магистратов и незначительное количество рабов. Вывоз был также незначителен: вывозился лес для постройки судов и соль.[5] Рим был мал и беден: даже богатые патриции проводили большую часть времени в деревне и являлись в город только для отправления своих должностей и присутствия в сенате, который состоял из прежних магистратов, назначаемых туда пожизненно сперва консулами, а потом цензорами. Сенат надзирал за магистратами, заведовал государственным казначейством, утверждал принятые центуриатными и трибутными комициями законы и произведенные ими выборы,[6] решал столь частые тогда вопросы войны и мира.

Вся Италия до Лигурии, Эмилии и Романьи, еще населенных, как и долина По, дикими лигурами и кельтами, была усеяна небольшими укрепленными городками, подобными Риму; они охраняли течение рек, наблюдали за равниной с горных высот, защищали горные проходы и являлись издали путевыми знаками для купцов, плывших на своих маленьких судах. Государственное устройство их было аристократическое или демократическое, монархический образ правления был весьма редок. Каждый город владел более или менее обширной территорией; многие между ними образовывали союзы, основывавшиеся на однородности расы или языка; таковы были союзы оскосабельские в Южной Италии, латинские, этрусские и умбрские в центре полуострова; эллинские в прекрасных греческих колониях на берегу моря — в Анконе, Таренте, Неаполе. Однако, несмотря на эти союзы, происходила непрерывная борьба человека с человеком, города с городом, горы с равниной, реки с морем, постоянно возбуждаемая тем, чем обыкновенно возбуждаются войны среди варваров, — нуждой в рабах, в землях, в драгоценных металлах, стремлением к приключениям, гордостью знатных, народной ненавистью, необходимостью самим нападать, чтобы не подвергнуться нападению и, может быть, уничтожению.

Рим, подобно другим городам, был вовлечен в эту нескончаемую борьбу, но находился еще в опасном состоянии слабости, хотя ему уже удалось сгруппировать вокруг себя союз мелких сельских республик Лация, население которого говорило на одном и том же латинском языке. Римская армия состояла из мелких собственников под командой собственников богатых; тот, кто не владел землей, не имел права быть солдатом. Все собственники (а их к середине V в. до Р.Х. приблизительно было до 30 000) в возрасте от 16 и до 46 лет обязаны были являться всякий раз, как консул объявлял набор, и выступать в составе легионов под начальством магистратов, выбранных из зажиточных патрициев.

К несчастью, жестокая ненависть существовала тогда между богатыми и бедными; население слишком быстро увеличивалось на слишком тесной территории; войны часто становились причиной опустошений и разрушений; земля легко истощалась из-за слишком экстенсивного возделывания злаков. В то время как несчастные мелкие собственники были обременены долгами, знатные, семьи которых были весьма многочисленны, захватывали себе земли, отнятые у неприятеля, и увеличивали свои стада в ущерб общественным пастбищам, лишая бедных возможности пользования ими; еще хуже было то, что богатая знать давала деньги под проценты бедным, обращая затем их в рабство на основании закона о долгах. Богатые плебеи ненавидели патрициев также и за то, что они отстраняли их от государственных должностей. Из всего этого возникали ссоры, беспорядки, раздоры, даже в то время, когда угрожала война.

И однако Рим, во главе латинского союза, победил мало-помалу другие города и союзы Италии, потому что в его политическом устройстве была железная дисциплина, способная сдержать такую страшную разрушительную силу нации, как страсть к наслаждению; она же подавляла пороки в богатом господствующем классе, который наиболее легко развращается и распространяет везде пьянство, разврат, любовь к драгоценным металлам и личное тщеславие, желающее получить удовлетворение хотя бы ценой общей гибели.

Римляне были первобытным народом без свойственных последним недостатков, поэтому они и победили столько народов, более цивилизованных, но ослабленных пороками их собственной цивилизации. Древнее римское общество можно сравнить с некоторыми монашескими орденами, где мы находим остроумные комбинации обучения, примеров, надзора и взаимных угроз; благодаря этому небольшая группа людей, подвергая каждого из своих членов тирании мнений и чувств всей общины и отнимая у них все средства жить вне этой группы, заставляла их обнаруживать, по крайней мере в некоторых делах, более ревности, самоотвержения и дисциплины, чем можно было бы ожидать от каждого взятого в отдельности. В древнем Риме всё — богатство, религия, учреждения, суровость законов — было направлено к тому, чтобы, поддерживать и развивать в высших классах это взаимодействие примеров, наставлений и взаимных угроз, к этому были направлены требования общественного мнения, которые безжалостно применялись отцами к детям, мужьями к женам; наконец, сама семья была первой школой этой суровой дисциплины душ.

Римские семьи того времени во многих отношениях были еще пережитками патриархального периода, и в них, как в маленьких монархиях, отец распоряжался самовластно: он один владел имуществом, совершал куплю и продажу, принимал на себя обязательства. Он мог требовать полного повиновения от сына, как от своего слуги, независимо от его возраста и положения. Строптивого сына он мог изгнать, ввергнуть в нищету, продать в рабство, присудить к полевым работам; консула, только что командовавшего на войне легионами, он мог заставить повиноваться, как ребенка, по его возвращении в отцовский дом. Он был высшим судьей жены, детей, внуков, рабов; он сам должен был осуждать их даже на смерть, по суровым нормам обычая, за провинности против семьи, государства или отдельных лиц.[7]

Аристократическая республика новых времен оставила существовать эти маленькие монархии, постепенно ограничивая и поглощая их, но часть работы для поддержания нравственного и политического порядка могла быть выполнена отцами семейств более легко в этих миниатюрных монархиях, чем магистратами в государстве; и отцы семейств становились, таким образом, в действительности органами государства. При такой власти родителям легко было долгое время подавлять в новых поколениях тот присущий юности дух новшеств, который во все времена приносит вместе с прогрессом и порчу нравов. Они могла растить детей по собственному образу и подобию: приучать сыновей к трезвости, целомудрию, труду, религии, точному соблюдению законов и обычаев, узкому, но прочному патриотизму и обучать их основным началам земледелия и домашнего хозяйства. Им легко было приучать дочерей жить всегда под властью мужчины — отца, мужа или опекуна, не имея права владеть даже собственным приданым, быть послушными, скромными, целомудренными, заботиться только о доме и детях; нетрудно было и тем и другим, и сыновьям и дочерям, внушить точное соблюдение традиций, верность древним нравам, боязнь всякой новой роскоши. И горе непослушным и мятежным! Отец и домашний трибунал безжалостно карали сына и жену, ибо традиция давала примеры суровости; и легко было быть суровыми людям, с самого детства имевшим так мало удовольствий.[8]

Получив такое воспитание, знатный римлянин еще в юности делал свои первые военные успехи в рядах кавалерии; в молодые же годы он женился на женщине, которая приносила ему небольшое приданое и от которой он должен был иметь много детей. Затем он начинал медленную и длинную государственную карьеру, выступая кандидатом на разные выборные должности в установленном законами порядке. Но никто не мог надеяться быть избранным народом и утвержденным сенатом, если он не уважал традиций. Всякий римский магистрат был облечен широкими полномочиями; он имел в своем распоряжении многочисленных слуг и получал внешнее выражение отличий и почести; но власть была разделена между большим количеством магистратов, всякая должность была бесплатной и временной, обыкновенно годичной; сверх того, всякий магистрат имел всегда товарища, равного ему по достоинству и власти, который надзирал за ним и сам подвергался такому же надзору; наконец, над всеми стоял сенат. Ни один магистрат не мог нарушить законы и традиции без уважительной причины; все, в свою очередь, должны были повиноваться их приказаниям, но по возвращении в частную жизнь они могли быть призваны дать отчет во всех своих действиях.