Беседам о революции и реформах.
Начиная с Петра Великого, было немало удачных или неудачных попыток переменить российскую жизнь сверху.
Кратко или подробно мы коснемся многих эпизодов, но сразу скажем, что центром нашего повествования станут события прошлого, которые нам представляются особенно актуальными: реформы конца 1850-х — начала 1860-х годов. О том, что разбор их может сегодня многое осветить, свидетельствуют интересные статьи профессора Г. Х. Попова «Как на Руси отменяли крепостное право» (журналы «Эко», «Знание — сила», 1987 г.); однако в его работе разобрана преимущественно крестьянская реформа 19 февраля 1861 года, мы же постараемся как единое целое представить все нововведения тех лет, затронувшие абсолютно все сферы российской жизни.
Чтобы не повторять каждый раз, что, разумеется, те эпохи и наша совершенно отличаются, что страна была не та, люди — не те, и строй — совсем не тот, будем считать, что автор имеет в виду эту ситуацию постоянно, что она как бы выносится за скобки, ибо более чем очевидна.
Нам важно и интересно сейчас не на отличиях сосредоточиться (они на виду), но на сходстве, тем более удивительном при огромных различиях эпох; на той самой «социальной генетике», соответствующих витках спирали, о которых уже шла речь.
Итак, начнем наш рассказ, который — заранее предупреждаем — после краткого зачина отправится назад, в еще более глубокую предысторию, чтобы только потом снова вернуться в 1860-е — и далее двинуться к «нашим берегам»…
Когда в Лондон в начале марта 1855 года пришло известие о смерти царя Николая I, Герцен воскликнул: «Да здравствует смерть и да здравствует мертвец!»
Новая эпоха началась событием, которое вообще-то могло случиться много позже, — окончанием длительного правления того царя, которого почитатели объявили «незабвенным», а противники — «неудобозабываемым».
Историк вправе задуматься, отчего же последующие события, явная либерализация страны, начало реформ, «оттепель» дожидались случая? Это как будто не делает чести прогрессивному обществу: англичане в 1649-м, французы в 1789-м, россияне в 1917-м не ждали ведь, когда скончаются их тираны…
Разумеется, подспудно путь к реформам начался много раньше: поражение в Крымской войне случилось еще при Николае, и вполне возможно (как полагают некоторые специалисты), что, умирая, этот деспот действительно завещал сыну освободить крестьян: «Гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, нежели снизу». Впрочем, тут вспоминается известный афоризм Ларошфуко: «Старики любят давать хорошие советы, чтобы вознаградить себя за то, что они уже не в состоянии больше подавать дурных примеров»…
Все так. Однако очень и очень показательный факт для понимания всей российской системы, для понимания огромной роли верховной власти, верховного правителя, — что «лед тронулся» только после смены монарха, 2 марта (по новому стилю) 1855 года.
Так же, как совсем в другую эпоху — после 5 марта 1953 года.
98 лет и три дня, разделяющие эти события, позволяют говорить не только о коренном различии эпох.
С марта 1855 года начался, как известно, общественный подъем, «эра реформ», которая продлилась 10–15 лет (можно считать, до «белого террора», последовавшего за выстрелом Каракозова, в 1866 году; можно — до последних буржуазных реформ, завершенных в начале 1870-х).
Не углубляясь пока в тогдашние события, скажем кратко: положение страны, жизнь народа, экономика, политика — все это требовало серьезных перемен в двух сферах. Именно в тех сферах, которые ожидали своего реформатора и в 1953 году, и в 1965-м, и сегодня.
1. Сфера экономическая: в 1850-х годах — это отмена крепостного права.
Можно сосредоточиться на разнице (разумеется, огромной) между тогдашней и сегодняшней экономической реформой. Но можно сформулировать проблему вполне корректным образом: в 1850-х требовалась и частично осуществилась коренная перестройка экономических отношений — от внерыночного, волевого, «палочного» механизма к рыночному…
2. Сфера политическая: здесь в 1850-х годах решалась проблема демократизации, на пути которой — бюрократия, самодержавие.
Еще и еще раз повторю, что мы не играем в сравнения: если через 100–125 лет, совсем в иных условиях, перед страной стоят типологически сходные задачи, тут есть над чем серьезно, очень серьезно задуматься.
Пока же из XIX столетия обратимся назад, к еще более глубокому прошлому.
Крепостное право и самодержавие: к 1861 году их давно уже почти нигде в Европе не было.
А в России в 1649 году Соборное уложение царя Алексея Михайловича окончательно оформило то самое крепостное право, которое нам столь знакомо по «Недорослю» и «Мертвым душам», по салтычихам, фамусовым, плюшкиным…
1649 год, Именно тогда лишился головы Карл I Английский, и в Англии победила буржуазная революция. В остальной Европе картина того времени была довольно пестрой, но историкам давно известно, что к западу от Эльбы, то есть в большинстве государств, крестьяне лично были относительно свободны: в Норвегии, например, крепостного права не было вообще, в других же краях, конечно, мужик платил и кланялся сеньору, но разве, скажем, можно представить Санчо Пансу рабом, продаваемым на аукционе? К востоку же от Эльбы, в Пруссии и Польше, крестьяне жили почти «по-российски», иногда даже хуже, но — до поры до времени: в 1780-х годах личная свобода дарована крестьянам Австрийской империи, в 1807–1813 годах — прусским; Наполеон, не тронув помещичьих владений, оформляет юридические права польских крестьян.
Так обстояло дело с крепостным правом.
Теперь — о самодержавии.
В течение первой половины XIX века практически все европейские короли стали конституционными; но, скажем сразу, — и до того абсолютные монархи Запада все же не были столь абсолютными, как государи и императоры всея Руси.
Можно, конечно, для справедливости заметить, что существовали в мире страны с еще более деспотическими режимами, чем Россия; например, известный правитель Афганистана и Ирана Надир-шах в середине XVIII столетия насыпал целую гору из человеческих глаз, вырванных у своих врагов… Однако об азиатских деспотиях сейчас не будем толковать; констатируем, что 130 лет назад Россия, по сравнению с большинством европейских стран, можно сказать, была страной слабо развитых обратных связей (мы подразумеваем рынок в экономике, гласность и демократию — в политике).
На самые сложные вопросы люди любят ответы ясные, простые; английский историк Крейтон заметил, что «читатели впадают в нетерпение от сложности человеческих дел и подходят к истории в том настроении, как идут на политический митинг».
Простым объяснением «российского деспотизма» была география: еще великий Монтескье учил, что самые тиранические режимы обычно утверждаются над большими пространствами; однако факты порою противоречили: в огромной империи Карла V (1516–1555), над которой, как известно, никогда не заходило солнце (Испания, Германия, Нидерланды, Италия, Южная Америка и другие заморские владения), — в этом государстве все же сохранились разные политические институты, не позволявшие монарху слишком уж «разгуляться». Крупнейшим по европейским понятиям королевством была Речь Посполитая (Польша, Литва, Белоруссия, Украина), но там была скорее не самодержавная монархия, а дворянская анархия.
Просто и ясно объяснял причину российского отставания царь Петр Великий: «Западная Европа раньше нас усвоила науки древнего мира, и потому нас опередила, мы догоним ее, когда в свою очередь усвоим эти науки».
Действительно, многие европейские государства возникли на развалинах Римской империи, на почве, «пропитанной античностью»: за несколько веков до Киевской Руси, в середине V века, уже были налицо королевства франков, англосаксов; несколько позже — вестготское в Испании. Однако ряд государств, у которых Петр был склонен учиться, возникли позже и вдали от Рима; в частности, главный противник — Швеция, где первые короли появляются примерно тогда же, когда и великие князья киевские (античность решительно ни при чем!); однако даже своевольному Карлу XII приходилось считаться с ригсдагом (парламентом), шведские же крестьяне в ту пору — зависимые, но отнюдь не крепостные.
В юности я написал некий труд, где предлагал читателю вообразить, как в XI веке при въезде в столицу киевского князя его слуги и дружинники избивают толпу, издеваются над простым людом. Дмитрий Сергеевич Лихачев, которому попала на отзыв эта работа, отнесся к ней с незаслуженной снисходительностью, но между прочим заметил, что описываемая автором картина отношений между князем и народом Киевской Руси — «куда более вероятна для России XVI века и последующих».
