Ознакомительная версия.
И письма эти были — за слабым знанием Громбчевским английского и незнанием Янгхасбендом польского и русского — на фарси. Языке, которым оба бывших разведчика владели в совершенстве.
И последнее — о названии. Михаил Африканович Терентьев, участник Большой Игры, ставший ее первым, и на долгие годы главным летописцем,[4] в своих очерках «Туркестан и туркестанцы» вспоминает интересную деталь. После нашего завоевания Средней Азии местные жители уверяли, что зимы в Туркестане после прихода русских стали гораздо суровее — русские, мол, принесли с собой холод. Занятно, как они объясняли этот факт. Аллах, утверждали они, любит русских, иначе не отдал бы нас им во владение. А поскольку русские любят холод, он и сделал климат попрохладнее — чтобы им легче здесь жилось.
Когда я пересказал это своей жене — профессиональному историку, изучающему дореволюционный Дальний Восток, она ответила, что зазейские маньчжуры в Амурской области говорили то же самое — никогда, мол, у них не было таких холодных зим, как после прихода русских.
В этой книге рассказывается о них — людях, приносивших холод. Людях, раздвигавших пределы России.
Они все по-разному жили и по-разному скончались. Сейчас они все мертвы. Но без них не было бы меня.
Эти книги — просто попытка отдать долг. По крайней мере, я попытаюсь.
Вадим Нестеров
Предисловие к первой книге
Эта история началась как роман Майна Рида или Генри Хаггарда. Таинственный туземец, пришедший с юга, под страшным секретом поведал великую тайну о несметных богатствах, манящем золоте, спрятанном в неведомых экзотических землях… И случилось это в самом начале XVIII века, при царе Петре, позже прозванном Великим.
Стоп! — скажете вы. Если мы говорим о Большой игре, о соперничестве империй в Центральной Азии во второй половине XIX века, почему рассказ начался даже не со «времен Очаковских», а гораздо раньше? При чем тут Петр Первый, если до Большой Игры еще почти полтора столетия?
Извольте, объяснюсь. Дело в том, что когда ты начинаешь рассказывать что-нибудь из истории, самое трудное — это выбрать точку отсчета. Начинать рассказ, как известно, следует с начала. А как быть, если этого начала вовсе и нет? Историю не зря во все времена и едва ли не у всех народов сравнивали с рекой,[5] великой рекой времени.
У вод этой реки нет ни начала, ни конца, они постоянно перемешиваются то разливаясь половодьем, то бурля на перекатах. Искать начало бессмысленно, ни одно событие в истории не начинается вдруг. У всего есть своя предыстория, без знания которой ты не поймешь и половины происходящего. Рассказать предысторию? Она тоже не в результате Большого Взрыва образовалась. Поэтому, чтобы не забираться в мафусаиловы времена, историку надо найти разумный компромисс, напрячься и все-таки принять волевое решение — откуда стартуем.
Меня, как вы видите, занесло довольно далеко вверх по течению. Настолько далеко, что в этом томе никакой Большой Игры не будет — не доберемся мы до нее. В первой книге я успею только рассказать о людях, которых называю Предтечами, людях, которые ушли в лучший мир, даже не подозревая о том, какому процессу они положили начало.
Столь ранний старт обусловлен вот чем. У Киплинга в процитированном выше стихотворении «Песнь мертвых», самом, может быть, «имперском» его стихотворении, есть строфа, которая кажется там ни к месту — настолько она выпадает и по размеру, и по смыслу:
…И Дрейк добрался до мыса Горн,
И Англия стала империей.
Тогда наш оплот воздвигся из вод,
Неведомых вод, невиданных волн.
(И Англия стала империей!)
И я подумал — хорошо англичанам, у них все понятно: Дрейк добрался до мыса Горн, Англия получила заморские владения и стала империей. А когда стала империей Россия? Когда Иван Грозный свалил Казанское и Астраханское ханства? Когда мы присоединили Сибирь и Дальний Восток? Когда Петр Великий наделил страну имперским статусом?
Думал долго, и вот к чему пришел. По моему не претендующему на истинность мнению, империей страна становится тогда, когда переваривает, если можно так выразиться, чужие народы. Во-первых, чужие, а во-вторых — народы.
Именно поэтому, например, включение в свой состав казанских и астраханских татар еще не сделало Россию империей. Да, волжские татары были самобытным народом со своими традициями государственности, но они были слишком похожи на великороссов — такой же крестьянский народ, неотличимые от русских деревни с избами, лугами и пашнями, те же бани, те же лапти, те же заботы и те же радости.
А присоединенные в процессе завоевания Сибири «инородцы» — очень сильно отличающиеся, чужие в полном смысле этого слова, — не были народами. Это были мелкие племена, несопоставимые с русскими ни по численности, ни по уровню развития.
Получается, что Россия, формально объявленная империей 22 октября 1721 года, когда, по прошению сенаторов, Петр I принял титул Императора Всероссийского, на деле никакой империей еще не была.
Да, к XVIII веку Россия подошла огромной державой, одной из крупнейших на планете. Но не стоит забывать, что до сей поры, несмотря на гигантские темпы расширения территории, население этой державы осваивало либо незаселенные, либо слабозаселенные пространства. Это было, по большому счету, просто растеканием. Когда зажатое с одной стороны Литвой, с другой — татарами Московское княжество прорвало восточную стенку, люди оттуда просто выскочили на оперативный простор. Да, они совершили беспрецедентный бросок «встречь Солнцу», прошили континент насквозь, от Урала до берегов Тихого океана, за смешной для истории срок длиной в одну человеческую жизнь. Но шли по практически пустой территории, где не было не только государств, но даже сильных племенных союзов.
Московиты брали ничейное, присоединенные Сибирь и Дальний Восток, были, по европейским меркам, незаселёнными пустынями. Поэтому и вопрос — что делать с новыми поданными на новых землях — перед русскими властями практически не вставал. Новоприбывших поданных было так мало, что никаких особых проблем туземцы не доставляли. Схема взаимоотношений была отработана задолго до нас: вы платите ясак, и мы к вам не лезем, живите как хотите. Охотьтесь, рыбачьте, пасите своих оленей, а поднимать хозяйство на новых землях мы будем без вашей помощи, исключительно собственными силами, заселяя пустоши избыточным русским населением. Благо, это оказалось нетрудно — вокруг были все те же привычные леса и реки, да и климат не огорошил неожиданностями. Земледелие в сибирских землях мало чем отличалось от хозяйствования на Русском Севере, тамошние выходцы, собственно, Сибирь большей частью и осваивали. В общем, прижились русские там без особого труда.
Так, растекаясь, потихоньку заняли все пригодные и не сулящие неожиданностей земли. В советское время постоянно говорили о мирном характере присоединения Сибири — мол, все местные народы переходили под нашу руку исключительно добровольно и с песнями, а сами мы были образцом гуманизма — ни капли крови, ни слезинки ребенка. Сегодня, конечно, концепция нашей исключительной травоядности уже скорректирована. Всякое случалось, бывали и жестокие битвы, и (как в случае с чукчами, народом исключительно воинственным и свободолюбивым) масштабные карательные экспедиции.[7] Тем не менее, несмотря на все разоблачения, концепция в основе своей осталась прежней — присоединение Сибири было преимущественно ненасильственным.
А знаете, почему она осталась прежней? Потому что это правда.
Дело не в каком-то нашем миролюбии жителей Московского царства. Они, как я уже говорил, шли преимущественно по пустым землям. И, если сталкивались с сильным противником, (обычно это происходило тогда, когда землепроходцы поворачивали к югу и натыкались на давно обосновавшиеся в лесостепи крупные кочевые племена скотоводов), то чаще всего не принимали боя, а обходили и шли дальше своей дорогой. Потому как, во-первых, людей традиционно не хватало — ватаги первопроходцев были малочисленны до смешного. А кочевники — прирожденные воины по природе своей — были слишком серьезным противником. Ну, а главное — какой смысл лезть на рожон, если земли свободной вокруг столько, сколько стиснутому малоземельем европейцу и во сне не привидится? Зачем копья ломать, если и тебе, и противнику, и правнукам вашим — всем будет с избытком, отрезай себе хоть сто десятин? Всерьез влезли в драку только однажды — зацепившись с маньчжурами из-за Албазина, и то, только потому, что ни одно уважающее себя государство не ушло бы без боя с такой великой реки, как Амур.[8]
В общем, когда свободная земля кончилась, сменившись океаном, и русские завершили свой Великий бросок на Восток, выяснилось, что страна получилась какая-то странная. Великое княжество Московское, из которого все эти ватаги отправились на завоевание Сибири, было нормальным государством — среднеевропейского размера, равносторонним и равнобедренным, нормально вытянутым и по вертикали, и по горизонтали. А теперь… Теперь у наших предков была невероятно длинная страна. Умопомрачительно длинная. Да, они прошили континент насквозь, но именно что прошили его, простегав пол-континента тонкой и редкой ниткой не городов даже, а острогов, крепостей, вытянутых в линию. Россия стала очень узкой страной.
Ознакомительная версия.
