В 1941 году профессора Питера Гейла, преподававшего ранее в университете голландского города Утрехта, каким-то чудом выпустили из Бухенвальда и интернировали его в оккупированной нацистами Голландии. Оставшееся до конца войны время он посвятил своему капитальному научному труду, в котором анализировал все, что было написано о Наполеоне виднейшими историками. В этой монографии, озаглавленной «Наполеон: за и против», профессор Гейл утверждает, что невозможно не сравнивать императора и фюрера, поскольку сходство между ними слишком бросается в глаза. По словам Гейла, он «стал ненавидеть в Наполеоне диктатора еще задолго до того» как Гитлер своим зловредным присутствием начал отравлять нашу жизнь». Однако, пишет Гейл, «при упоминании имени императора рядом с именем фюрера чувствуешь себя виноватым, и хочется просить у Наполеона прощения».
Автор этой книги ни в коей мере не ставил своей целью превзойти в чем-то профессора Гейла. В данном случае ее следует рассматривать лишь как скромную попытку провести сравнение между двумя историческими личностями.
Никто не станет оспаривать тот факт, что Гитлер был куда более жесток и причинил людям куда большие страдания, нежели император. Такой либерал, как лорд Актон, назвал даже Наполеона «самым великолепным гением из всех когда-либо появившихся на земле», и его образ все еще вдохновляет людей, разительно отличающихся друг от друга. Никто не отрицает, что своим становлением современная Франция обязана именно Наполеону, в то время как от Германии фюрера не осталось ничего, кроме прекрасных автомобильных дорог. Хью Тревор-Ропер сравнивает ум последнего с «каким-то варварским монолитом, отразившим в себе гигантскую силу и гений злодейства».
Но даже и в этом случае сравнений не избежать. Каждый был пришлым чужаком в приютившей его стране, и каждый сам себе пробил дорогу — император был выходцем из мелкопоместного дворянства, потерявшим связи со своим сословием, а фюрер являлся деклассированным мелким буржуа. Они появились ниоткуда и стали «спасителями» своих новоприобретенных отечеств. Наполеон был не французом, а корсиканцем и смог избавиться от своего итальянского акцента лишь когда ему перевалило за тридцать, ну а Гитлер до конца жизни говорил, как австриец. Каждый был одиночкой, презирающим все остальное человечество. Император считал, что купить можно каждого, будь то мужчина или женщина, а Гитлер провозгласил: «Я пришел не для того, чтобы сделать людей лучше, а чтобы сделать их хуже» (мадемуазель де Сталь писала о том, что главной отличительной чертой правления Бонапарта было «глубочайшее презрение к духовному богатству человека как индивидуума»). Наполеон и Гитлер не выносили интеллектуалов и подавляли свободомыслие при помощи цензуры и тайной полиции. Император и фюрер добились быстрого экономического роста и процветания своих стран, восстановили пошатнувшееся национальное самосознание, а затем завоевали почти всю Европу, сочетая методы безжалостной дипломатии и прямого военного насилия. Обоих погубило вторжение в Россию. В Гитлере эхом отразился страх Наполеона (о котором тот впервые заговорил вслух в ссылки на острове Св. Елены), что «Европой будут править казаки». Но после того как немецкие армии пережили зиму 1941 года, фюрер похвастался: «Мы стали хозяевами судьбы, которая погубила другого человека 130 лет назад».
По общему признанию, кумиром Гитлера, если таковой у него вообще имелся, был Фридрих Великий, творец «прусского духа» - этой гремучей смеси милитаризма, государственной чиновничьей бюрократии, дисциплины и точности. Фюрер считал, что Наполеону не удалось достигнуть ничего подобного. И хотя в тяжкие минуты раздумья он черпал вдохновение в образе старого короля, вместе с тем ему не могла не прийти в голову мысль о подобии многих его проблем проблемам человека, о котором он сказал как-то раз Гиммлеру как об «этом уникальном гении военного искусства, корсиканском Наполеоне».
Император и фюрер были игроками и играли до самого конца, не задумываясь над тем, что за проигрыш придется платить их народам. «Завоевания сделали меня тем, кто я есть, и лишь благодаря им я могу существовать», сказал Наполеон Бурьену. «Мелочи жизни, пустяк» — так он выразился, когда ему доложили о больших потерях его войск в сражении под Прейсиш-Эйлау. Оба призывали в армию детей, Наполеон брал пятнадцатилетних в 1814 году, а Гитлер пошел в этом еще дальше в 1945 году, используя гитлерюгенд и уличных боях. Император хвастал: «Мне наплевать, даже если я потеряю миллион солдат», а фюрер как бы вторил ему: «Я могу послать цвет немецкой молодежи в ад войны, не испытывая ни малейшей жалости». Угрозу Наполеона («Я похороню мир под развалинами моей империи») повторил в несколько иной форме Гитлер: «Нас могут уничтожить, но, если это случится, мы потянем за собой и весь мир, объятый пламенем». Первый опередил фюрера в подготовке «конца света». В 1814 году он издал приказ, согласно которому запрещалась всякая эвакуация из Парижа, даже если городу угрожало полное разрушение. Наполеон намеревался биться до последнего.
Кое в чем Гитлер превзошел императора. Тревор-Ропер называет его «Руссо, Мирабо, Робеспьером и Наполеоном его собственной революции, он был ее Марксом, Лениным, ее Троцким и ее же Сталиным». Из всего ряда перечисленных деятелей наибольшее сходство Гитлер имел с Наполеоном. Однако необходимо согласиться с Гейлом в том, что император лишь выигрывает от такого сравнения с фюрером — самые худшие из его преступлений не могут быть поставлены и близко с безжалостным истреблением Гитлером евреев.
Существует и еще одна тонкая, еле уловимая связь между этими двумя личностями, которая становится явной лишь при одновременном анализе их поступков. Эту связь можно обнаружить в трудах зловещего гения науки о наилучших способах истребления людей Карла фон Клаузевица, принадлежавшего к когорте титанов военной мысли, которым удалось возродить из пепла прусскую армию после унизительного поражения, нанесенного ей Наполеоном в 1806 году. В среде профессиональных военных он считался выскочкой из-за своего буржуазного происхождения и сомнительного дворянства (его отцу незадолго перед этим удалось добиться правд добавить к своему титулу приставку «фон») и поэтому всегда чувствовал себя чужим в офицерском корпусе, состоявшем из представителей древних прусских родов. И это несмотря на то, что сам Клаузевиц имел бесспорные личные заслуги, получив первое офицерское звание в возрасте двенадцати Лет. Все объясняется тем, что постоянный интерес Клаузевица к новым веяниям в области стратегии заслужил ему репутацию «якобинца». Главной заботой Клаузевица было создание военной науки, способной на практике осуществить концепцию «нации, постоянно готовой к войне». Эту концепцию первыми разработали и применили французы; однако он предвидел будущие грандиозные войны и прилагал все усилия к тому, чтобы. Пруссия вышла из них с триумфом. Клаузевиц был сторонником территориальной экспансии Пруссии, а его взгляды на судьбу Польши как самостоятельного государства мало чем отличаются от взглядов Гитлера и даже в чем-то их предвосхищают. Есть основания утверждать, что немалую роль в причинах зарождения обоих мировых войн сыграло его учение, имевшее много сторонников, При этом выводы Клаузевица носят весьма двусмысленный характер, и подлинную их суть трудно уловить — он сам писал о том, что его работы «могут иметь бесчисленное количество интерпретаций». Самым худшим интерпретатором учения Клаузевица оказался Гитлер.
При сравнении императора с Гитлером в глаза сразу же бросается неоспоримое влияние на последнего взглядов Клаузевица на деятельность Наполеона. Большинство биографов фюрера ссылаются на его приверженность учению прусского генерала, однако до сих пор этот аспект рассмотрен недостаточно, как и вопрос, о влиянии на него трудов Наполеона. Клаузевиц же на себе испытал методику Наполеона, когда в 1812 году служил в штабе Кутузова, в 1813 году в штабе Блюхера, а в 1814 году был начальником штаба у генерала Вальмодена, командира русско-германского корпуса, являвшегося частью Северной армии под командованием Бернадота. Он преклонялся перед гением Наполеона, отбросившего «правила цивилизованного ведения войны». Даже если ему и не удалось полностью постигнуть стратегию императора, он ухватил ее основополагающие идеи, создав, по сути дела, из разрозненных высказываний и заметок Наполеона nеорию его военного искусства.
