высочайших, увенчанных ледниками гор… Безжизненные такыры [2] и оазисы, поражавшие сказочным богатством флоры и фауны… Стремительные реки и зеркальная гладь соленых озер… Причудливая изразцовая вязь удивительно прекрасных сооружений Самарканда, Бухары, Хивы и однообразие приземистых дувалов, глинобитных мазанок в убогих кишлаках…
В начале нашего столетия немногочисленные промышленные центры Средней Азии соседствовали с районами, где господствовал родо-племенной строй; тысячелетние города — с новыми железнодорожными станциями. Густонаселенные долины сменялись безлюдными горными хребтами; очаги древнего земледелия с разветвленной системой ирригационных сооружений — пустынными степями, где кочевали редкие скотоводческие хозяйства. Гудки паровозов, ведущих составы по только что проложенным путям, лишь ненадолго нарушали вековую тишину.
В целом Средняя Азия была краем глубокой отсталости. Подавляющее большинство населения занималось сельским хозяйством. Фабрично-заводская промышленность была представлена главным образом небольшими предприятиями по первичной обработке сельскохозяйственного сырья (хлопкоочистительные, маслобойные, кожевенные и т. п.).
Дехкане-земледельцы, являвшиеся основным населением края, испытывали на себе двойной гнет — местных баев и царских колонизаторов. К 1917 г. 64,5 % оседлых сельских хозяйств в Туркестане составляли бедняцкие, которые владели участками до 2 десятин. Около 15 % дехкан вообще не имели посевов, а 35,5 %—рабочего скота. Крестьяне разорялись, попадали в кабалу к баям, ростовщикам.
Скотоводы-кочевники (почти 34 % всех сельских хозяев) также в своей подавляющей массе жили в тяжелой нужде: 11,2 % кочевников совсем ле имели скота. В то же время феодально-байская верхушка (немногим более 3 % хозяйств) владела 30–40 % скота.
Нелегкой была участь нарождавшегося среднеазиатского пролетариата. Если не считать квалифицированной части железнодорожников, большинство рабочих трудилось за гроши в тяжелейших условиях. Среди железнодорожников основную массу составляли русские рабочие, а в промышленности на каждых 100 русских приходилось 70 представителей местных народностей (главным образом узбеков и таджиков).
Условия труда были поистине варварскими. Вот два свидетельства. В. В. Заорская и К. А. Александер, которые специально обследовали фабрично-заводские предприятия Туркестанского края, писали в книге «Промышленные заведения Туркестанского края» (1915), что на местных предприятиях длина рабочего дня практически неопределенна, что на них работают от зари до зари.
А газета «Туркестанский курьер» в декабре 1909 г. так описывала хлопкоочистительный завод: «В заводском здании, в джинном отделении, пылища всегда держится в воздухе невообразимая, на все здание завода имеется 3–4 штуки висячих фонарей с огарками свечей, и это считается освещением, рабочие вследствие этого по всему заводу ходят почти ощупью впотьмах и с клочком ваты в зубах для фильтрации вдыхаемого пыльного воздуха… Еженедельно почти на каком-нибудь из заводов бывает несчастный случай с рабочим, кончающийся тяжелыми поражениями, а иногда и смертью» [3].
Население Туркестанского края не имело элементарных политических прав. Власть безраздельно принадлежала царским чиновникам. Они всячески третировали представителей местных национальностей как «инородцев», «людей второго сорта», облагали их непосильными налогами.
Поразительной была культурная отсталость населения. Оно оставалось почти поголовно неграмотным. В немногочисленных школах обучение велось по преимуществу на русском языке, а узбеки, таджики, киргизы, туркмены, казахи составляли ничтожный процент среди учащихся.
В крае отсутствовало даже подобие современной системы здравоохранения. 212 человек — столько врачей насчитывалось в 1913 г. во всей Средней Азии!
Еще более отсталыми во всех отношениях были деспотические средневековые государства — Бухарский эмират и Хивинское ханство. Время здесь словно остановилось. Социальные и общественные отношения носили застойный феодальный характер.
В Бухарском эмирате более 85 % обрабатываемых земель принадлежало светским и духовным феодалам, эмирским чиновникам. В Хивинском ханстве почти 95 % поливных земель находилось в руках феодалов и духовенства. Дехканин гнул спину под бременем феодальной эксплуатации. Он отдавал значительную часть урожая эмиру или хану в качестве феодальной подати, нес тяготы барщины и других многочисленных повинностей. В Бухаре с крестьян взыскивалось свыше 50 видов различных сборов и налогов.
Бюрократический аппарат не получал регулярного жалованья. Все чиновники — от полновластных правителей областей (хакимов и беков) до последнего писца (мирзо) — жили за счет населения. При такой системе насилие, произвол, вымогательство, взяточничество достигли гигантских размеров. Эта варварская система опиралась па деспотическую власть эмира и хана, власть устрашающую, беспощадную.
За малейшую провинность, не говоря уже о неповиновении, людей подвергали жестоким публичным казням: сбрасывали с высоких минаретов на каменные плиты, вешали на крюках. Тысячи узников томились в подземных тюрьмах — зинданах, кишевших змеями и скорпионами. Распространенной карой было отрезание языка.
Замечательный советский писатель и ученый Садрид-дин Айни, проведший юность в Бухаре, рисует картину публичного наказания на бухарском Регистане. Он рассказывает, как на заполненную народом площадь у эмирского дворца выехали придворные эмира. «На всадниках сверкали шелковые, златотканые и атласные халаты, сверкали пояса, обшитые золотыми и серебряными бляхами и монетами. На поясах покачивались кинжалы в золотых или серебряных пожпах». Бежавшие у стремени конюхи расталкивали людей в бедных халатах, отгоняли нищих. «Покрытые паршой, в золе с головы до ног» нищие были без штанов и рубах — «лишь бедра охватывала веревка, державшая рваную тряпку вместо передника, да со спин свисали рваные грязные халаты…»
Начальник стражи — «князь ночи» — кликнул «исполнителей эмирского гнева» — палачей. Вывели узника. Руки его были связаны за спиной. Палачи сорвали с узника халат и стали бить кизиловыми палками по обнаженной спине. «При каждом ударе кожа приставала к палке, а из раны во все стороны брызгала кровь. После семьдесят пятого удара… державшие узника бросили его израненное тело на землю…»
У смертника руки были завязаны спереди. Осужденного подвели к яме. «К нему деловито и неторопливо подошел один из палачей, держа наотмашь небольшую дубинку. Размахнувшись, он ударил по голеням узника. Тот упал лицом в черную глину. Палач схватил его за бороду и с силой прижал голову к глине. Второй палач вынул из ножен коротенький нож с узким лезвием. Убив узника, он хозяйственно вытер нож о халат казненного и убрал его в ножны».
Через стеклянную дверь Арка (дворца) за казнью наблюдал сам эмир [4].
Народы Средней Азии не имели своей национальной государственности. Они были административно разобщены. Часть узбеков, таджиков, туркмен являлась жителями Туркестанского края, другая — Бухарского эмирата, третья — Хивинского ханства.
Царское правительство сохраняло и культивировало разобщенность народов Средней Азии, стремилось законсервировать их темноту и невежество. Среди населения огромным влиянием пользовалось мусульманское духовенство. Передаваемые из поколения в поколение религиозные традиции и средневековые обычаи глубоко укоренились в массах. Женщины были низведены до положения рабынь, лишены всяких прав. Паранджа — черная накидка, полностью закрывавшая лицо, — вот символ положения женщины в те годы. Применительно к дореволюционному времени невозможно представить женщину-мусульманку без паранджи…
Обездоленные и угнетенные трудящиеся Средней Азии мечтали об освобождении. И когда пролетариат России, руководимый
