Французские генералы отправлялись в Испанию прежде всего с мыслью о наживе. Еще в 1807 г. перед отъездом в Португалию генерал Жюно говорил своему начальнику штаба генералу Тьебо: «На нас возлагается миссия, которая не может не принести генералам, принимающим в ней участие, даже денежную выгоду; вы не будете забыты: эта кампания принесет вам 300 000 франков. Я вам их обещаю»[29]. Генералы, и в первую очередь сам Жюно, действительно получили весьма солидную «денежную выгоду». Жюно завладел значительными ценностями, находившимися в таможне, присвоил необработанные алмазы, принадлежавшие государству, реализовал огромную сумму в результате секвестра английских товаров, из которых он вопреки приказу Наполеона сжег только незначительную и наименее ценную часть; наконец, он выдавал лицензии на право выхода коммерческих пароходов из Португалии во все порты, в том числе и в английские. Эти лицензии он продавал по чрезвычайно высоким ценам. Когда генералы стали роптать, что Жюно берет всю «денежную выгоду» себе, он стал давать им также лицензии для продажи. Генералы широко спекулировали на разнице курса франка в Португалии и Франции. В Испании и Португалии французские генералы проявляли большую «любовь» к искусству. Жюно завладел во время той же португальской кампании библией стоимостью в 1 млн. 200 тыс. франков, иллюстрированной лучшими итальянскими мастерами. Генерал Делаборд собрал в Португалии великолепную коллекцию картин. Маршал Сульт вывез из Андалузии, помимо многих миллионов наличными деньгами, также массу картин, которыми он украсил стены своего парижского дворца и замка в Лангедоке.
Мы уже упоминали о грабежах маршала Ланна в Сарагосе. Другие французские генералы также проявили в Испании большой «вкус» к произведениям искусства. Все эти грабежи считались нормальным явлением.
Не все французские генералы «собирали» в походах художественные ценности. Были такие, которые довольствовались и более прозаической наживой. Генерал Клапаред, действуя около португальской границы, выхлопотал для себя специальное поручение: охранять со своей дивизией правый фланг девятого корпуса. Это поручение давало ему возможность предпринимать длительные экспедиции, во время которых он представлял собой верховную власть в местах, занимаемых его дивизией. Здесь он проводил карательные операции против крестьян, накладывая на деревни огромные контрибуции, в которых никому не отчитывался. Генерал Ламотт был более скромен. Он собрал где-то 40–50 голов рогатого скота и хотел продать их интендантству, чтобы покрыть «значительные расходы на шпионаж», которые ему якобы пришлось нести во время кампании.
В более крупном масштабе организовал свои дела генерал д'Арманьяк, губернатор Бургоса в 1808 г. Он спекулировал награбленным зерном, пользуясь дороговизной и голодом, вызванными его же управлением, налагал незаконные пошлины на торговлю, чтобы «возместить свои расходы». Управление генерала д'Арманьяка вызвало разорение Бургоса и всех его окрестностей. Мы имеем описание города после двух месяцев хозяйничания этого «администратора», оставленное его преемником Тьебо: «Уже 60 дней д'Арманьяк управляет в Бургосе, и в течение 60 дней грабеж и опустошение продолжаются с неистовством, которое невозможно себе представить». Бургос являет собой «…самую печальную картину… Оставленный частью жителей город имеет унылый и опустошенный вид и является местами не больше, чем смрадной клоакой: повсюду развалины, голод, отчаяние, чума и как единственный выход — смерть… Проходящие здесь войска вынуждены искать себе пропитание в окрестностях и грабят по приказу. Сам гарнизон имеет только то, что достают ему мобильные колонны. Вследствие этого жуткого положения вещей деревни, подвергающиеся всякого рода ужасам и опустошениям, обезлюдели до такой степени, что вокруг несчастного города образовалась пустыня на 4–5 лье. Нечистоты заполняют на 3 фута и заражают все улицы; чтобы передвигаться, приходится прокладывать себе дорогу лопатой через грязь и отбросы, среди которых еще со времени борьбы за Бургос, 60 дней тому назад, валяется больше 200 лошадиных и 100 человеческих трупов. Ни одна лавка не открывается, нет ни одного рынка; нет, наконец, речи больше ни об администрации, ни о правосудии. Грубость, жестокость, насилие одни составляют право; нет борьбы даже против самых больших преступлений»[30].
Разорение и опустошение целых областей были характерны не только для провинции Бургос и являлась не только следствием алчности и жестокости генерала д'Арманьяка. Это разорение и опустошение сопровождали французскую армию; они являлись результатом проводимой Наполеоном политики — «питать войну войной». В местах, занятых армией маршала Мармона, французы реквизировали весь урожай, что крайне ожесточило крестьян и привело к оставлению ими деревень и полей, особенно в провинции Авила. В Толедо, помимо реквизиции, на крестьян наложили огромную контрибуцию. Король Жозеф укорял Мармона за подобные действия и рекомендовал ему забирать не больше трети или половины урожая. Но из императорской ставки маршалу прямо предлагали использовать «контрибуции и все ресурсы» провинций Толедо, Талаверы, Пласенсии, Авилы, Корни и Сиюдад Родриго для снабжения армии «всем, в чем она может нуждаться».
«Заставьте страну побольше платить и установите примерный порядок», — пишет по поручению Наполеона Бертье 10 июля 1811 г.[31] Но маршал не смог этого сделать. Провинции Саламанка и Эстремадура превратились, как и Толедо и Бургос, в пустыни, две трети которых остались необработанными. Стада скота, которыми славилась Эстремадура, были съедены за три года французскими войсками, и в 1811 г. там уже ничего не осталось.
Французская армия, по удачному сравнению Мармона, сама уподобилась стаду, которое вынуждено менять свое пастбище всякий раз после того, как оно объедает занимаемую ранее местность. Но «пастбищ» нехватило для армии Мармона на огромной оккупированной ею территории. Маршал бомбардировал Жозефа требованиями о снабжении. Жозеф посылал ему продовольствие из центра, что привело к опустошению складов Мадрида, к значительному повышению цен на хлеб в столице и к огромному количеству голодных смертей на улицах Мадрида. Таким образом французская армия всюду несла с собой разорение, опустошение и смерть для испанского народа.
Но испанский народ, как и португальский, не дал французским захватчикам надеть на себя чужеземное ярмо. С приближением французских войск деревни пустели. Население уходило, угоняя с собой скот, пряча все свое имущество, — армия занимала пустыню. Управлять было, собственно, некем, взыскивать контрибуцию — не с кого. Солдаты сами пускались в «экспедиции» за продовольствием. Когда им случалось поймать какого-нибудь местного жителя, его подвергали пыткам, вынуждая указывать, где спрятаны продукты. Нередко эти допросы кончались смертью допрашиваемого. Население жестоко мстило французам за их зверства. Каждый день крестьяне убивали по нескольку солдат, а иногда захватывали и целые части. В Португалии население обрекло на голод французскую армию. Продукты и урожай были сожжены, а поля остались незасеянными. Наступая в октябре 1810 г. на линию Торрес — Ведрас, маршал Массена нашел страну, «все ресурсы которой были уничтожены, откуда жители ушли, оставив позади себя только голод да землю на могилы»[32].
Испанское сельское население решительно отказывалось от всякого общения, а тем более какого-либо сотрудничества с французами. Все французские генералы жаловались на исключительные трудности, например, на трудность организации разведки в Испании. «Каждый житель являлся врагом. Повсюду нас окружала ненависть, которая все скрывала от нас, — писал маршал Сюше. — Обещания и угрозы были почти всегда одинаково бессильны вырвать полезную для нас тайну»[33]. Мармон, сравнивая положение французских и английских войск в Испании, с горечью замечает: «Веллингтону, несомненно, случалось не один раз узнавать раньше меня то, что происходило в двух лье от моего генерального штаба»[34]. Действительно, столь же энергично, как они скрывали от французов нужные им сведения, испанские крестьяне сообщали эти сведения союзникам — англичанам и своим собственным партизанам. Маршала Сюше очень раздражало, что, как только его войска приходили в деревню, крестьяне принимались считать количество французов. Понятно, насколько важно было для испанцев вести счет своим врагам.
Таковы были относительно «пассивные» формы борьбы испанского народа против своих захватчиков. Активной формой этой борьбы была знаменитая герилья («малая война») — понятие, ставшее интернациональным.
Испанский крестьянин — прирожденный партизан в силу условий его жизни. Крепкий и выносливый, настойчивый и смелый, живущий обычно в нищете и способный поэтому легко переносить самые большие лишения, привычный в обращении с оружием и легко хватающийся за него для защиты своей семьи, чести и свободы; проникнутый, наконец, глубоким чувством собственного достоинства, гордости и независимости, — испанский народ не мог дешево продать свою свободу и подчиниться игу французского захватчика. Каждый округ формировал свой партизанский отряд для защиты своей территории и участия в общей обороне. В отряды входило не только все мужское население, но нередко и женское. Партизаны выбирали из своей среды начальника отряда и подчинялись общему руководству местных хунт. По мере того как борьба затягивалась, герильи превратились в постоянные отряды, составленные из остатков разбитых испанских армий, бывших контрабандистов, крестьян, монахов, студентов и др. Отряды были различны по своей численности — от нескольких десятков и даже единиц до нескольких тысяч человек (особенно к концу войны). Численность одного и того же отряда менялась в зависимости от его военного счастья: то уменьшаясь, то увеличиваясь. Крупные отряды были у наиболее прославленных вождей герильи — Мины, Эмпесинадо, Ласи, Вильякамцы и др. Отряд Мины, с 1809. г. и до конца войны удерживавший в своих руках провинции по берегам Эбро, насчитывал в 1812 г. 10 тыс. человек. Резервом герильеров являлось все население, и каждый раз, когда предстояла какая-нибудь крупная или сложная операция, из народной массы выходили сотни и тысячи смельчаков, которые присоединялись к партизанам на время операции и по миновании надобности так же быстро возвращались к своим обычным занятиям. Герильеры прекрасно знали местность, в которой им приходилось действовать, все ее выгодные и невыгодные позиции: леса, горы, ущелья, холмы, рощи и т. д. Кроме того, к их услугам было и население, следившее за каждым шагом французов и поставлявшее партизанам тысячи добровольных разведчиков. Тьебо жаловался, что герильеры «имели на своей стороне все население и вследствие этого знали заранее все наши намерения и каждое наше движение, в то время как свои собственные действия им удавалось скрывать от нас с легкостью, приводящей в отчаяние»[35]. Действительно, ни посулами, ни угрозами, ни пытками французы не могли добиться от испанского населения сведений относительно партизан.
