Марк Абелес - Антропологические традиции

Очевидно, что в истории антропологии началась новая эпоха. Обнаружилось, с одной стороны, что далекий «другой», попав в сети глобализации, стал близким — и, напротив, что «близкий» может отныне находиться в центре внимания антропологии. Мой собственный пример может свидетельствовать об этой эволюции: во время моей первой экспедиции в Эфиопию в 1974–1975 гг. рекомендованным жанром исследования было монографическое описание изучаемой группы. К тому же большинство таких монографий были очень похожи друг на друга: изучались «системы родства», «политическая система» и пр. Сегодня, чтобы стать антропологом, нет нужды отправляться к антиподам. Некоторые африканисты работают сегодня над такими проблемами, как организация гуманитарной помощи, взаимоотношения различных групп и неправительственных организаций; другие интересуются положением беженцев; третьи — проблемой насилия и конфликтов. Если говорить обо мне, то я занимаюсь исследованием французской и европейской политики: участвуя в первом исследовании, посвященном проблемам местной политики, я ясно осознал необходимость учитывать взаимосвязи между локальными и общемировыми тенденциями. Это осознание вылилось в интерес к культурным и политическим процессам, на базе которых формируется новая Европа. Все эти изменения уровней, на которых ведутся антропологические исследования, порождают целый комплекс эпистемологических и методологических проблем. Преподавание антропологии во Франции строится сегодня с учетом данного обстоятельства.

В институциональном плане больших изменений не произошло: наряду с уже существовавшими в Национальном центре научных исследований и в университетах центрами было создано несколько новых, таких как САМС, SHADYC, LAHIC, LAIOS[19]. Необходимо отметить, кроме того, что за пределами ограниченного круга антропологов существует настоящий общественный интерес к новым подходам в нашей дисциплине. Журналисты пишут об исследованиях в областях урбанистики, спорта и политики. Эти исследования привлекают внимание своим оригинальным взглядом на проблемы повседневности. Фигура антрополога по-прежнему в определенной мере интригует общественное мнение. Стоит Марку Оже назвать свою книгу «Этнолог в метро» или мне опубликовать работу под названием «Этнолог в Ассамблее», и интерес журналистов обеспечен. Идея о том, что антрополог становится энтомологом своего собственного общества, выглядит соблазнительной. Этим отчасти объясняется общественный интерес к подобным работам. От антрополога во Франции ожидают также некоторой литературной одаренности. В идеале он должен уметь рассказать о своем путешествии вокруг собственного дома, превратив его в «достопримечательность». В некотором смысле можно утверждать, что образ антрополога не претерпел во Франции существенных изменений с эпохи пионеров этой дисциплины. В то время как мы заняты куда более сложными проблемами, которые находят отражение в специальной литературе, публика по-прежнему видит в нас немного чудаковатых искателей приключений, обладающих талантом видеть свежим взглядом обыденный мир.

Эта привязанность общественного мнения к образу антрополога, восходящему к эпохе, когда экзотика и ориентализм вписывались в русло доминирующей идеологии, не должна заслонять собой тот факт, что дисциплина наша переживает глубокую трансформацию. Конечно, территориально-географический подход, забота о сохранении ведущей роли этнографических методов, недоверие к теоретизированию еще широко распространены: они свидетельствуют о стремлении к консервации status quo во имя защиты самой дисциплины. В этом же ряду идей — общественные ожидания относительно вклада антропологии в создание всемирного наследия. Так, бывший президент Ж. Ширак инициировал создание Музея первобытного искусства, который должен был заменить собой Музей человека, представляя публике во всем богатстве накопленные в течение ряда десятилетий коллекции. Предполагается, что антропологи должны стать в этом проекте педагогами, преподающими культурное многообразие. Их задача — способствовать развитию у французов любознательности и терпимости по отношению к «другому». С созданием Музея первобытного искусства возобновилась традиция, определяющая место антропологии на стыке культурного, эстетического измерений и идей эпохи Просвещения.

В ответ на это относительно статичное и консервативное представление зарождаются два новых направления антропологических изысканий. Первое некоторым образом продолжает леви-стросссовскую традицию изучения человеческого духа: это когнитивная антропология, изучающая способы производства и трансляции культурных представлений. Работы Дана Спербера по эпистемологии представлений, Паскаля Буайе по религии отмечены желанием создать истинную «науку о Человеке», что предполагает не только сближение антропологии и когнитивной психологии, но и, в конечном итоге, возвращение «гуманитарных» наук в лоно наук «естественных». Это направление находит отклик среди нового поколения антропологов, несмотря на определенный скептицизм, связанный с его позитивистской направленностью.

Другое направление, вызывающее большой интерес у молодого поколения антропологов, неотделимо от осознанной необходимости изучать острые проблемы современности. Отсюда множащиеся исследования влияния глобализации, экологических аспектов жизни общества, проблем идентичности, насилия и постколониализма, новых структур власти, возникающих на постнациональном уровне. Этот список можно было бы продолжить: достаточно предположить, что новые поля деятельности немедленно влекут за собой размышления по поводу места антрополога в обществе, противоречия между его гражданской позицией и необходимостью сохранять дистанцию в отношении тех процессов, которые он изучает. Эти дебаты эпистемологического свойства требуют также открытости к другим дисциплинарным подходам, как и поиска международного диалога с западными и не только западными антропологами, которые имеют дело с теми же объектами и задаются теми же вопросами.

Как мы видим, антропология во Франции за время своего существования пережила серьезную эволюцию. Тем не менее она по-прежнему занимает несколько маргинальное положение в академическом мире. Однако благодаря тому, что антропологи имеют возможность большую часть своей энергии тратить собственно на исследования, это небольшое в численном отношении сообщество производит внушительное количество высококачественных научных трудов. К тому же существующий в обществе образ антрополога, пусть даже он все меньше и меньше соотносится с его реальной работой, по-прежнему обеспечивает широкое распространение результатов этих трудов. Сегодня антропология находится на перепутье, но можно предвидеть, что существующая динамика позволит ей уверенно развивать новые направления.

Balandier 1962 — Balandier G. Afrique ambiguë. P., 1962.

Balandier 1963 — Balandier G. Sociologie actuelle de l’Afrique noire. P., 1963.

Condominas 1974 — Condominas G. Nous avons mangé la forêt. P., 1974.

Jaulin 1972 — Jaulin R. La paix blanche. P., 1972.

Leiris 1934 — Leiris M. L’Afrique fantôme. P., 1934.

Levi-Strauss 1955 — Lévi-Strauss C. Tristes Tropiques. Plon, 1955.

Сергей Валерьевич Соколовский — ведущий научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН, главный редактор журнала «Этнографическое обозрение». Среди текущих научных интересов: антропологический дискурс, право и коренные народы; история и теория антропологии. Автор ряда книг: Образы Других в российских науке, политике и праве (М., 2001); Перспективы развития концепции этнонациональной политики в Российской Федерации (М., 2006) и др.

Отечественное науковедение и историография социальных наук полны трюизмов. Избежать их при обращении к рассмотрению проблематики этих обширных исследовательских областей практически невозможно: они так прочно пристали к пестуемым в этих дисциплинах формам жизни и нарративам, что слились с ними и стали восприниматься как существенная, если не центральная характеристика цехового языка, как сердцевина профессионального жаргона, абсурдного для постороннего наблюдателя, но ставшего неприметным для своих. Я и не стану их избегать, о чем читатель, видимо, уже догадался, прочитав заглавие этого опуса.

Один из трюизмов, сопровождающих почти каждое введение в историю отечественной «антропологии» (ранее именовавшейся этнологией, а еще раньше — этнографией, а век назад — народоведением), — это заявление, что она уникальна, самобытна и, стало быть, отличается от всех аналогичных и родственных, но по-разному именуемых научных дисциплин зарубежья, в частности — от британской социальной антропологии, американской культурной (иногда весьма неуклюже именуемой у нас «культуральной») антропологии, французских этнологии и антропологии и немецких Volks- и Völkerkunde, сегодня все чаще под влиянием англоязычной традиции обозначаемых термином «социокультурная антропология».