Мехмед приказал им заколоть своих коней. Конское мясо не могло использоваться для пропитания турецких солдат, которые ели только баранину. Оно было завернуто в овечьи шкуры и погружено под воду залива Золотой Рог, чтобы позднее послужить пищей христианским солдатам, находившимся на службе у турецкой армии. Из полутора тысяч всадников, составлявших цвет сербской армии, и из их трехтысячной свиты был сформирован полк пехоты в 4500 человек. Его все время держали в арьергарде, но, несомненно, перебросили бы на передний край, если возникла бы такая нужда.
Турсуну не пришлось огибать залив Золотой Рог, чтобы попасть в лагерь Загана-паши на склоне холма за Галатой. Дважды пришпорив коня, он заметил придворного, который мчался навстречу ему, расшвыривая солдат, занимавших свои позиции. Заган-паша, считавший себя единственным верховным советником, пользующимся доверием султана Мехмеда, бросил взгляд на фаворита и даже не остановился.
Визирь поскакал в лагерь султана, и Турсуну ничего не оставалось, кроме как повернуть своего коня и последовать за ним.
Мехмед II сидел на троне, его советники выстроились по правую руку от него. Трон стоял в центре необычайно большого красного шатра султана, вышитого блестящей золотой нитью. В шатре находились великий визирь Халиль-паша, командир анатолийских войск Исхак-паша и командир европейских отрядов Караджа-паша.
Заган-паша прибыл последним. Он простерся ниц перед султаном, после чего занял свое место. По левую руку Мехмеда стояли его военачальники, адмиралы и верховные имамы. Иными словами, тут собрались все влиятельные лица Османской империи. Правитель двадцати одного года от роду, как казалось, не собирался спрашивать мнения или совета старших министров, служивших еще его отцу. Он лишь отдал каждому из них несколько кратких приказов. На этом военный совет и завершился.
Анатолийские войска под командованием Исхака-паши должны были разбить лагерь вдоль участка стены, обращенной к суше — от ее южной оконечности до долины реки Ликос. Лагерь султана, а также янычаров и всадников под командованием Халиля-паши следовало разместить к северу от долины Ликоса, направив все силы на военные ворота Святого Романа. Европейские войска под командованием Караджа-паши должны были встать лагерем дальше к северу — от Харисийских ворот до участка стены, окружающего императорский дворец.
Далее султан приказал, чтобы нерегулярные войска расположились позади двух главных армий. Полк Загана-паши, укомплектованный солдатами из разных отрядов, должен был разбить лагерь в холмах Галаты — к северу от залива Золотой Рог до самого Босфора. Иными словами, он окружит Галату.
Эти приказы были лишь окончательным подтверждением указаний, отданных ранее. Военачальники склонили головы в подтверждение. Однако они смогли только молча уставиться на Мехмеда, не веря своим ушам, когда он произнес:
— Завтра утром вся армия передвинется на расстояние полутора километров от стены.
В этот день армия только закончила разбивать лагерь на расстоянии четырех километров от города. Теперь же Мехмед приказывал солдатам свернуть лагерь и на следующий день снова разбить его, но уже в полутора километрах. И все же ни один из старших министров, включая великого визиря Халиля-пашу, не осмелился подвергать сомнению приказы молодого правителя.
На следующий день, едва закончив утомительный труд по перенесению лагеря на расстояние полтора километра, армия получила новый приказ султана:
— Завтра утром вся армия передвинется на расстояние в четыреста метров от стены.
Причины такого изменения приказов были неясны далее самому великому визирю. Но Турсун, никогда не отлучавшийся от своего господина даже на мгновение, все понял.
В течение первого дня устройства лагеря, когда был сооружен лишь шатер самого султана, а все прочие только ставились, явилась группа генуэзских представителей во главе с магистратом Ломеллино, чтобы приветствовать Мехмеда. Во время аудиенции внимание повелителя по какой-то причине сосредоточилось на одном-единственном человеке, которого он попросил остаться после ухода остальных. Этот человек, которого то ли застала врасплох неожиданная вежливость повелителя, то ли движимый беспокойством о судьбе генуэзской колонии, добровольно и правдиво ответил на все вопросы.
В ходе этого расспроса Мехмед узнал: хотя византийская армия тоже имела несколько пушек, сплошь и рядом бывало так, что при поджигании фитиля не только не происходило выстрела, но само орудие взрывалось, разрушая участок стены, на котором оно было установлено.
То сообщение совпадало со сходной оценкой итальянского ученого и знатока древностей Чириако д’Анкона, который был хорошо знаком с положением дел в Константинополе. Его султан недавно принял как почетного гостя.
То, что вражеские пушки не представляли никакой угрозы, было единственной причиной переноски лагеря под стены города. Разумеется, легче передвинуть лагерь сразу на расстояние 400 метров от стен, а не заставлять солдат делать это дважды. Даже Турсун не мог понять, почему султан сделал это.
Однако стало ясно, что атмосфера при дворе султана полностью отличалась от той, к которой привыкли при покойном правителе. Турсун знал: советники и слуги больше боялись его господина, чем любили его. Поистине загадочным оказывалось то, что все, от придворных до последнего пешего воина, служили Мехмеду, словно его собственные руки и ноги. Армия из 150 000 человек раз за разом трижды устанавливала лагерь без каких-либо беспорядков или жалоб.
Приблизившись на расстояние 400 метров, они почувствовали почти физическое ощущение подавленности из-за огромных размеров городской стены. Утром 7 апреля Турсун сопровождал султана, который делал смотр всей армии после того, как лагерь был окончательно разбит. Фаворит заметил группу военачальников, смотревших на них с высоты внешней стены близ военных ворот Святого Романа. В центре группы находился всадник верхом на белом коне, в темно-красном плаще, развевавшимся по ветру. Несомненно, это был сам император.
Казалось, Мехмед тоже заметил его. Он дерзко направил своего черного коня к стене, и юному пажу оставалось только последовать за ним.
Если Мехмед II и отличался молодой отвагой, он все же был не таким человеком, чтобы забыть о предосторожностях. Султан не подъезжал к стене настолько близко, чтобы стать досягаемым со стороны врага.
Посмотрев некоторое время на человека на вершине стены, он повернул коня. Турсун, тоже повернув коня, чтобы последовать за ним, услышал, как султан пробормотал себе под нос:
— Похоже, правитель империи никуда не ходит без своего белого скакуна.
Тяжелая тишина надолго воцарилась среди жителей и защитников Константинополя после прибытия врага. Церковные колокола не звонили во время службы. Даже люди на улицах, казалось, старались двигаться как можно тише. Все, что было слышно, — это шум, издаваемый вражеской армией, продвигающейся вперед под городскую стену, неразборчивый гул, похожий на шум ветра.
Николо, затаив дыхание, смотрел сквозь брешь в Харисийских воротах, как турецкие солдаты распространяются по равнине под ним, словно вода во время паводка. Как и все остальные, включая и командование западных войск, он не понимал, почему турки дважды раз за разом переносили свой лагерь.
Хотя ему случалось до того видеть турецких солдат, Николо не мог не удивиться тому, сколь бедным было обмундирование их командиров. Ни один из них даже не носил доспехов. У простых солдат дело, само собой, обстояло еще хуже.
Напротив, доспехи защитников были столь хороши, что могли бы послужить образцом искусства западных оружейников. Сверкающие, словно серебро, стальные кирасы воинов, выстроившихся на гребне стены, представляли собой великолепное зрелище. С первого взгляда было видно: это миланские доспехи высочайшего качества, хотя носили их по большей части не венецианцы и не генуэзцы, а византийцы.
Венецианские и генуэзские купцы привозили доспехи в Константинополь из Милана, славящегося своими оружейными мастерскими на весь Запад.
Однако Николо, хотя этого и можно было ожидать от высокообразованного врача, не позволил себе поддаться на ложное утешение. На стороне плохо вооруженных турецких солдат, казавшихся сверху крошечными, словно муравьи, оказалось огромное численное преимущество.
Доктор попытался оценить их количество, сосчитав солдат в ближайшем лагере, а исходя из этого числа, решил прикинуть их общее количество. Предположив, что войска, стоявшие вокруг Галаты, на другом берегу залива, которые ему были не видны, составляют до четверти армии, Николо смог с уверенностью оценить численность османской армии в 160 000 человек.
Хотя посол Минотто и адмирал Тревизано были согласны с оценкой Николо, имелись и другие мнения. Флорентийский купец Тедальди полагал, что они насчитывают 200 000 человек. Франдзис, наперсник императора, настаивал на примерно такой же цифре. В целом оценки греков были высокими: кардинал Исидор полагал, что турок 300 000. Находились и такие, кто считал, что их 400 000 человек.
