К северу от Шетландских о-вов деятельность норвежцев уже не носила военного характера: Атлантика была пустынна, если не считать редких ирландских отшельников. Фарерские о-ва были заселены в начале IX века. В 860 г. буря прибила к Исландии первых норвежцев, и заселение началось около 870 года. В глазах норвежских аристократов, над которыми в то время нависла угроза начинавшегося в их стране монархического объединения, этот огромный остров, относительно благоприятный для животноводства, представлял немалую удачу. В течение всего X в. они в больших количествах устремлялись туда вместе с приверженцами, рабами (часто ирландцами) и стадами и построили там республиканское, столь милое их сердцу, и индивидуалистическое (в этом они знали толк) общество. Традиционные повествования, относящиеся к первым поселенцам, были тщательно собраны в конце XII в. в «Книге о заселении Исландии» (Landnamabok), которая позволяет нам решиться дать этому переселению численную оценку: порядка двадцати тысяч жителей за одно столетие. Остров быстро превратился в центр самой утонченной интеллектуальной культуры: исландская литература, безусловно, была самой яркой на всем средневековом Западе.
На всем этом норвежском пространстве, от края до края, не прекращался круговорот людей, подвижность поселенцев была очень большой, но связи с метрополией оставались крепкими. Между ирландцами и норвежцами имело место глубокое взаимное влияние, например, в сфере поэзии, в такой степени, что в отношении Дублина и Мэна можно говорить о смешанной культуре. Экономический обмен играл более неприметную роль; кроме Исландии, которая остро нуждалась в зерне и лесе, различные колонии сами удовлетворяли свои потребности и явно производили те же самые продукты питания, что и метрополия. Отсюда и относительная заброшенность, постигшая эти западные территории с окончанием натиска викингов.
Деятельность шведов в период этой первой волны очень плохо известна. Мы располагаем довольно ясными сведениями о торговых поселениях в Курляндии, находившиеся у истоков трансконтинентального маршрута, которые упоминались в одном тексте IX в.; на их месте были проведены тщательные раскопки. С другой стороны, нам хорошо известны первые встречи варягов с греками (в 839 г., вблизи Азовского моря) и мусульманами (около 864–884 гг. в Табаристане). Все остальное почти недоступно для изучения. При каких условиях шведские искатели приключений проникли сначала в среду финно-угорских народов в районе Ладоги, затем в еще малонаселенные славянские земли средней полосы России, и, наконец, к тюркам нижней Волги? Каким образом, в симбиозе с местными жителями, они обосновались в городах (особенно Старой Ладоге/Альдейгьюборг при впадении Волхова в озеро Ладога)? Почему в течение IX в. они предпочли своему первоначальному восточному маршруту более прямой путь по Днепру, где завязали тесные контакты со славянами Украины? Все это практически неразрешимые вопросы.
Вторжение шведов в русский мир оценивается скандинавскими и славянскими учеными с радикально несхожих точек зрения. Если же разрубить гордиев узел этого ожесточенного спора, то, похоже, что именно после контактов с тюрками (безусловно, хазарами), шведы задумались о том, чтобы сделаться политическими вождями. Затем профессиональных шведских воинов наняли на службу славянские города, по большей части уже существовавшие до их прихода, и те без особых затруднений захватили в них власть, основав свои династии во всех крупных центрах. Один из них, Киев, находящийся на важнейшем маршруте, ведущем к Черному морю и Византии, быстро получил первенство и мало-помалу объединил под своей рукой варяжские города. Шведы нигде не образовали компактных поселений, но оказали глубокое влияние на военную и торговую жизнь. Именно их следует счесть инициаторами грандиозных русских походов на Константинополь (860, 941 гг.), которые велись с помощью славянского технического средства, лодок-моноксилов, и в основном силами славян, но с энергией, очень напоминающей викингов.
Не все шведы закрепились в русских городах. Искателей приключений привлекали две более удаленные столицы: Константинополь и Багдад. Будучи не в силах войти в первую в качестве завоевателей, они сделали это как наемники, образовав командный состав «варяжской гвардии», служившей василевсу на всей территории вплоть до Сирии, Сицилии и Апулии в X–XI веках (любопытно отметить, что в Апулии варяги использовались против норманнов Нормандии. В варяжскую гвардию входило достаточно большое количество норвежцев (в их числе будущий король Харальд Суровый), и ее слава достигала Исландии; в конце XI в., после поражения при Гастингсе, в нее в массовом порядке вливались англичане (англы и датчане)). На багдадском направлении сменяли друг друга торговцы и пираты, но их экспедиции в Серкланд (скандинавское название мусульманской Азии), по-видимому, никогда не заходили дальше южного берега Каспийского моря или Узбекистана. Только во время великого затишья X в. этот маршрут принес все свои экономические плоды, причем значительные, которые удостоверяются огромным количеством иранских дирхемов51, найденных в Швеции.
За исключением некоторых технических терминов, происходящих из языка военных лагерей, и нескольких имен собственных, бывших в ходу у правящей династии Киева, Рюриковичей, славяне почти ничем не обязаны скандинавам, практически отсутствуют и заимствования в обратном направлении. Представляется, что в этих восточных владениях культурные контакты между скандинавами и славянами были не очень сильны. Между скандинавами и греками или арабами их вовсе не было.
Датчане всегда действовали в одной и той же последовательности, где бы и когда бы они не находились. Толчком, побудившим их к активности, был страх перед завоеваниями Карла Великого в Нордальбингии. За какие-нибудь пятнадцать лет они уже добрались до сердца империи франков, чуть позже — Англии, а затем стали вести себя с почти совершенной закономерностью. В нападениях датчан повсеместно можно видеть смену трех этапов. Первый — это прямой грабеж, который начинается быстрой высадкой на том же берегу, продолжается постепенным освоением внутренней части, начиная с речных эстуариев, чтобы закончиться крупными рейдами на несколько сотен километров от моря, требующими зимовки в укрепленном убежище, на острове, в лагере или городе, поспешно оставленном своими жителями. Когда датчане сталкивались с организованными государствами, начинался второй этап — «датских денег», когда викинги применяли насилие не столько ради непосредственного захвата добычи, сколько с целью запугать население, убедив его откупиться по более высокой цене. При известной сноровке в этом деле одна рядовая кампания могла принести в два или в три раза больше, чем использование предыдущей технологии: перемирие, заключенное на одном берегу Ла-Манша с целью пополнить средства, можно было использовать для того, чтобы на другом берегу начать «доводить до кондиции» население, которое предполагалось эксплуатировать в дальнейшем. Однако викинги должны были обеспечивать занятость своему беспрестанно разраставшемуся личному составу, и, если у противника хватало ума, чтобы мгновенно организовать действенный отпор, нападавшие могли разочароваться в предпринятом ими походе. Наконец, наступал день, когда атакуемые территории оказывались слишком разоренными, и, главное, слишком разобщенными, чтобы какая бы то ни было власть была в состоянии вытянуть из них значительные суммы; тогда начинался, конечно, вполне непроизвольно, третий этап — прямая эксплуатация: датские армии брали землю в свои руки, управляли ею и в большем или меньшем количестве поселялись там, образуя государство. Со всей возможной скоростью они стремились заручиться признанием со стороны государственного права, в лице местного правителя. Наиболее обычным условием являлось крещение, которое датчане принимали без отвращения, но и без убежденности. Нередко имели место и политические условия: принятие феодальной системы, военное сотрудничество, в частности, против конкурирующих отрядов викингов. На эти условия датчане соглашались так же, как и на переход в христианство — с большей или меньшей долей искренности. Однако датские викинги, бесспорно, имели определенный талант к достижению договоренностей. В разных регионах эти этапы проходили в неодинаковое время. Во Фрисландии второй этап начался с 810 г., а третий, связанный с образованием государств, в устье Везера — в 826 г., в низовьях Шельды — в 841 году. Первые налеты на Сену, бесспорно, датируются приблизительно 820 г.; период «датских денег» начинается в 845 г., а в 911 г. договор в Сен-Клэр-сюр-Эпт, по которому Нормандия доставалась Роллону52, отмечает переход к третьему этапу. В Англии первый этап открывается около 834 г. (в том, что касается датчан), второй — приблизительно в 845 г., а третий — в 876 году. Можно было бы подразделить первый этап на подэтапы, исходя из даты первого разграбления города (на Сене в 841 г.) и первой зимовки (на Сене в 851 г.); в рамках второго этапа следовало бы отделить выкупы с одной области, носившие почти частный характер (841 г.), от значительных по сумме «датских денег», собираемых и выплачиваемых государственной властью (на Сене — в 845 г.). Мы видим, что между концом одного этапа и началом следующего имеют место некоторые наложения.
