За четверть века до описываемых событий, 8 июля 1579 года, в Казани произошло обретение Чудотворной Казанской иконы Божией Матери.
Великие чудеса явились от нее… Уже на следующий день прозрел перед иконой слепой Никита…
Но икона Казанской Божией Матери даровала и чудеса духовного прозрения. Словно спадала пелена с глаз, и ясно видели люди, что надлежит делать, чтобы спастись самим и спасти Отечество.
И самое первое чудо, совершенное Иконой, – священник Ермолай, который первым поднял Чудотворный образ, чтобы показать народу.
Пятьдесят лет было ему тогда.
Большая часть жизни оставалась за спиною, но вот он взял в руки Чудотворный образ, и словно спала пелена с глаз современников, и сразу – во всей духовной мощи явился облик святителя Гермогена…
Мы уже говорили, как бесстрашно выступил он против попытки самозванца узурпировать православные обряды и обычаи, но главный святительский подвиг ему еще предстояло совершить…
И совершать его предстояло в духовном противостоянии недругам Руси и православия, какой бы сан и какое бы звание ни носили они…
1
Еще валялись на Красной площади трупы Григория Отрепьева и Петра Басманова, а воровского патриарха Игнатия уже лишили сана и заключили в Чудовом монастыре. В вину ему вменялось нарушение православных обрядов во время коронации и бракосочетания самозванца с Мариной Мнишек.
Теперь надобно было избирать и нового царя, и нового патриарха.
Московским вельможам, замешанным в свержении Годуновых и службе романовскому холопу, хотелось выбрать царем такого же, как они, измаранного клятвопреступлениями боярина, который не мог бы потом попрекнуть их. Подходили для этого и обласканные самозванцем Романовы, и князь Василий Голицын, который удавил со стрельцами царя Федора Годунова и его мать – царицу Марию…
Но был еще и князь Василий Шуйский…
Портреты его у историков романовской эпохи всегда почему-то смахивают на карикатуру.
Одни историки рисовали Шуйского толстым («роста малого, толст», – утверждал Н.М. Карамзин), другие – тощим («худенький, приземистый, сгорбленный старичок», – говорил Н.И. Костомаров)… Но всегда, хотя будущему царю было чуть больше пятидесяти лет, изображали его стариком… Всегда – несановитым и некрасивым… Всегда – с большим, широким ртом; с подслеповатыми, больными глазами…
Еще большую суровость проявляли историки в оценке моральных качеств Шуйского…
«Донельзя изолгавшимся и изынтриговавшимся» называл его В.О. Ключевский.
«Мелочной, скупой до скряжничества, – говорил про Шуйского Н.И. Костомаров, – завистливый и подозрительный, постоянно лживый и постоянно делавший промахи, он менее, чем кто-нибудь, способен был приобресть любовь подвластных, находясь в сане государя».
Спору нет…
Из-за небольшого роста князь Шуйский мог казаться полноватым, почти толстым…
Испорченные неумеренным чтением глаза действительно быстро уставали и часто бывали красными. Шуйский вполне мог казаться подслеповатым…
Он очень бережливо относился к государевой казне, иногда бывал мелко, не по-царски, скуп… Особенно удручала
бояр скупость Шуйского, когда они сравнивали ее со щедростью Григория Отрепьева, который в три месяца своего правления сумел практически опустошить государеву казну, скопленную за несколько веков московскими государями… [24]
Все это так…
Сложнее с лживостью…
Разумеется, изображать человека, вся жизнь которого протекала возле трона, образцом прямоты и простодушия было бы неосмотрительно.
Но не будем забывать, что это ведь Василий Шуйский обличил самозванца. И это все меняет. Человека, поднявшегося за правду на плаху, уже невозможно назвать лжецом, даже если он и говорил когда-то неправду.
Кроме того, встречая суровые отзывы о царе Василии Шуйском, не нужно забывать, что большинство историков XIX века почитало либеральный атеизм главной духовной ценностью, а православное самосознание русского народа считало неискренним и лживым… Неискренностью они называли и тот мистицизм, без которого трудно представить себе Шуйского. Чрезвычайно умный и начитанный, он простонародно искренне верил в чудеса и чародейства… Это тоже трактовалось как лживость…
Подобные оценки, разумеется, далеки от истины.
Гораздо более точной представляется нам характеристика, данная Василию Шуйскому A.C. Пушкиным: «II montre dans I'histoire un singulier melange d'audace, de souplesseet de force de caractere» [25] .
Чтобы обнаружить смелость и силу характера, а заодно разумность и предусмотрительность в действиях Шуйского, достаточно только отказаться от нелепой привычки вопреки исторической истине во что бы то ни стало защищать доброе имя Романовых…
«По убиении расстриги, – вздыхает ангажированный врагами Шуйского летописец, – бояре начали думать, как бы согласиться со всею землею, чтобы приехали из городов в Москву всякие люди, чтобы выбрать, по совету, государя такого, который бы всем был люб. Но Богу не угодно было нас помиловать по грехам нашим: чтобы не унялась кровь христианская, немногие люди, по совету князя Василия Шуйского, умыслили выбрать его в цари».
Так, наверное, и было…
Москвичи еще слишком хорошо помнили, что сановитый Голицын, командуя полком правой руки под Кромами, перешел на сторону самозванца и участвовал в бесчеловечной расправе над Годуновыми, а помаргивающий красноватыми глазами Шуйский бесстрашно обличал самозванца, стоя перед плахой на Лобном месте…
Москвичи не успели еще позабыть, как осанистый красавец Филарет (Романов) принимал знаки митрополичьего достоинства из воровских рук, а сгорбленный книгочей Шуйский поднимал против еретика восстание, и это за ним шли в Кремль восставшие москвичи, чтобы уничтожить объявленного царем романовского холопа…
Верховные бояре тоже помнили, что в глазах народа эти достоинства превозмогут сановитость и осанистость, и решили перехитрить народ.
19 мая 1606 года бояре вышли к народу, что с раннего утра толпился на Красной площади, и предложили избрать патриарха, который встанет во главе временного правления и разошлет грамоты, созывающие «советных людей» из русских городов для выборов царя.
Расчет был простым.
Бояре собирались поставить в патриархи Филарета, и этот свой патриарх помог бы избрать им и своего царя.
Но и москвичи знали, что бояре пророчат в патриархи Филарета Романова, и прекрасно понимали, какие выборы царя устроит этот ставленник своего холопа-самозванца.
Поэтому-то голоса бояр потонули в недовольном гуле толпы, из которого вдруг взметнулся решительный голос:
– Прежде да изберется царь! Царь нужнее патриарха!
Народ одобрительно зашумел, и тут же было выкрикнуто имя князя Василия Ивановича Шуйского…
Больше в Москве после правления Григория Отрепьева выбирать было некого.
К сожалению, тогда московские бояре уже вошли во вкус шляхетской вольности, и, вынужденные под давлением народа согласиться на избрание царем Василия Шуйского, они обговорили это согласие значительным ограничением царских полномочий.
Согласно заключенному договору, царь не имел власти лишать кого-либо жизни без приговора Думы, обязался не подвергать гонению вместе с виновными их невиновную родню. Наконец, царь обязывался не давать веры доносам. Если донос оказывался ложным, царь обязан был наказать доносчика.
Шуйский не мог не понимать, что подобное ограничение царской власти, поощряя боярские измены и мятежи, превратится в постоянный источник угрозы безопасности Руси.
Поэтому Шуйский попытался перехитрить бояр.
При венчании на Царство, как пишет летописец, он всенародно присягнул, «чтобы ни над кем не сделать без Собору никакого дурна».
Мысль разумная. Присягая Собору, Шуйский сбрасывал с себя зависимость от Боярской думы. Но, разумеется, понимали это и бояре, которые зорко следили за новым царем, чтобы не потерять своей власти.
– Такого никогда, государь, на Руси не велось! – зашумели они. – Ты, государь, такой «новизны» не вводи…
Конечно же, если бы Шуйский был избран, как Годунов, у него, возможно, и хватило бы сил оборвать голоса предателей, но он ведь действительно в цари был лишь выкрикнут…
«Этому провозглашению толпы, только что ознаменовавшей свою силу истреблением Лжедмитрия, никто не осмелился противодействовать, и Шуйский был не скажем избран, но выкрикнут царем, – говорит С.М. Соловьев. – Он сделался царем точно так же, следовательно, как был свергнут, погублен Лжедмитрий, скопом, заговором, не только без согласия всей земли, но даже без согласия всех жителей Москвы; умеренная, спокойная, охранительная масса народонаселения не была довольна в обоих случаях, не сказала своего «да»: гибельное предзнаменование для нового царя, потому что когда усердие клевретов его охладеет, то кто поддержит его? На московском престоле явился царь партии, но партия противная существовала: озлобленная неудачею, она не теряла надежд; к ней присоединились, т. е. объявили себя против Шуйского, все те, которым были выгодны перемены, и всякая перемена могла казаться теперь законною, ибо настоящего, установленного, освященного ничего не было».
