«Прежде, чем протокол давать на подпись обвиняемому, его вначале просматривал следователь, потом передавал начальству повыше, а важные протоколы доходили даже до наркома. Нарком вносил указания, говорил, что надо записать так, а не эдак, а потом протокол давали подписывать обвиняемому».
* * *
23–29 января 1937 года состоялся еще один процесс над ленинскими соратниками — дело «параллельного троцкистского центра». В нем участвовали старые большевики, раскаявшиеся и прощенные оппозиционеры, заслуженные деятели партии «чудес» Пятаков, Радек, Серебряков, Сокольников, Муралов и другие — всего 17 человек. Как выяснилось, и они тоже убивали Кирова, занимались шпионажем, диверсиями, подготовкой террористических групп, строили планы поражения Советского Союза в войне с Германией. Одним словом, «портили чистый воздух» и мечтали о восстановлении «капиталистических порядков».
На суде все они признавались с такой готовностью, что присутствовавший в зале знаменитый немецкий писатель Лион Фейхтвангер (1884–1958) впоследствии написал: «Создавалось впечатление, будто обвиняемые, прокурор и судьи увлечены одинаковым, я чуть было не сказал спортивным интересом выяснить с максимальной степенью точности все происшедшее».
Это в самую точку: Радек, удрученный литературной бездарностью следователя, собственноручно строчил на себя протоколы, Пятаков буйно фантазировал о том, как он тайно летал самолетом в Осло устанавливать связь с Троцким и договариваться о германской интервенции.
Дотошно во всем разобравшись, суд приговорил 13 человек к расстрелу, четверым «навесили срока» и убили чуть позже, в лагерях.
Предавший всех своих друзей и учеников Н.И. Бухарин писал:
«Что мерзавцев расстреляли — отлично: воздух сразу очистился… Коба! Я видел, как дух Ильича почиет на тебе».
Скоро дошла очередь и до Бухарина, морально он был уже мертвец, «душонка, обремененная трупом». Сочинял на досуге письма о любви к Сталину, стихи о счастливой жизни в СССР и обращение к «Будущему поколению руководителей партии»:
«Прошу новое, молодое и честное поколение руководителей партии зачитать мое письмо на Пленуме ЦК, оправдать и восстановить меня в партии. Знайте, товарищи, что на том знамени, которое вы понесете победоносным шествием к коммунизму, есть и моя капля крови».
«Вот с какими гадами мы работали… А если бы не было этих репрессивных методов, они бы не боялись так — тоже надо иметь ввиду», — разводил руками доживший до глубокой старости Молотов.
«Но сейчас говорят, что у обвинения не было никаких фактов, кроме признания обвиняемых, что еще не является доказательством вины», — сомневался беседовавший с ним Феликс Чуев.
«Какое нужно еще доказательство вины», — отвечал Молотов, — «когда мы и так знали, что они виноваты, что они враги!»
В свое время Бухарин сам сформулировал: «В революции побеждает тот, кто другому череп проломит». Товарищ Сталин оказался шустрее, он спиной не поворачивался никогда. Он, настоящий революционер, неутомимо дырявил затылки другим. Кому пулей, кому альпенштоком. Потому побеждал. А воздух становил все чище и бодрее.
По всей стране, «где так вольно дышит человек», разворачивалась полномасштабная охота на «врагов народа» и членов их семей. Центр спускал по административной цепочке квоты на отстрел людей в каждой республике и каждом районе. С мест кричали: «Мало!» и выдвигали встречные планы. Например, первый секретарь ЦК компартии Украины жаловался: «Дорогой товарищ Сталин. Украина Вам посылает ежемесячно по 17–18 тысяч арестованных. Москва утверждает 2–3 тысячи. Прошу принять меры. Любящий Вас Никита Хрущев».
Репрессивная машина набирала обороты. В кровавой мясорубке гибли партийцы и беспартийные, рабочие и крестьяне, школьники и профессора, атеисты и служители культа, домохозяйки и члены Центрального Комитета партии, артисты и чекисты.
На февральско-мартовском Пленуме 1937 года генсек сделал знаменитый доклад: «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников»:
«Надо помнить: никакие успехи не могут аннулировать факта капиталистического окружения… Пока есть капиталистическое окружение, будут и вредительства, террор, диверсии, шпионы, засылаемые в тылы Советского Союза… Надо разбить, отбросить гнилую теорию о том, что с каждым нашим продвижением вперед классовая борьба у нас будет затухать».
Делегаты — члены Политбюро, партийные бонзы и главы народного хозяйства, ретиво, наперегонки отчитывались об успехах в разоблачении вредителей. Им, хозяевам новой жизни, это дело всегда нравилось, им пока было весело.
Стенографистки фиксировали приступы радостного оживления: вечернее заседание 1 марта 1937 года. Вот выступает нарком водного транспорта Пахомов:
«Недавно только стали проверять кадры и уже такой букет. Сердюк — начальник Днепропетровского пароходства, Хандожко — заместитель начальника Енисейского пароходства — я называю фамилии людей, которые уже разоблачены и арестованы (Смех). Зимин — начальник механико-судовой службы, Кувшинов — заместитель начальника Верхне-Волжского пароходства, Бовин — начальник Центруправления Верхне-Волжского пароходства, Самарцев — зам. начальника Московско-Окского пароходства. (СТАЛИН. Бовин тоже арестован?) Тоже арестован, тоже сволочью оказался. (Молотов. Правильно арестован?) Правильно. (МОЛОТОВ. А раньше вы не догадывались?) Нет, не догадывался.
Я не стану занимать ваше время зачитыванием большого списка, у меня этот список имеется на 77 человек. (Смех), из которых 2/3 арестованы. (СТАЛИН. Маловато что-то) Тов. Сталин, я вам сказал, что это только начало. (Смех всего зала).
Мы должны работать по-новому, а для этого мы должны прежде всего раскрыть всех вредителей. Как их можно раскрыть? Если этот факт взять и по-настоящему рассмотреть, по-новому рассмотреть, почему это случилось, то мы дороемся и выявим еще одного-двух сволочей, уверяю вас. А как только двух-трех сволочей поймаем, эти две-три сволочи дадут еще двух-трех сволочей (Смех)».
Вот выдержка из выступления наркома внутренних дел Ежова:
«Например, в Госбанке СССР нами вскрыта довольно мощная троцкистская организация численностью до 20 человек… (ГОЛОСА С МЕСТ. Здорово! Ого!)… По наркомлегкпрому мы, по существу, только разворачиваемся. Хотя уже сейчас у нас осужден 141 активный вредитель и диверсант. Из них довольно значительная группа расстреляна».
Вредители скрывались везде. Взрывы на шахтах, аварии — диверсии и «вредительская охрана труда»; нехватка средств — «вредительская инструкция по кредитованию сельского хозяйства»; не работает канализация — «вредительское составление проекта». Попутно признавались в собственной некомпетентности:
«Нам нужно, товарищи хозяйственники, основательно порыться и разобраться, где тайны и в проектах, и в предприятиях, и в цехах, и в агрегатах… Значит, для того, чтобы у нас не было вредительских вещей, для этого мы должны, во-первых, сами знать и уметь по-настоящему разбираться во всех делах, во-вторых, взять под действительный контроль, под настоящую проверку те решающие вещи, которые нам нужны».
Сталин (он готовится в войне, обеспечивает «надежный тыл», Молотов именно так объяснял Большой Террор) внимательно наблюдал эту вакханалию, вел отбор: с кем можно будет «пойти в разведку», кого пора спустить в подвал, кто еще пригодится. На письменном столе генсека уже не ленинские тома — теоретические споры давно закончены, — а история деяний Ивана Грозного:
«Таким медленным и верным путем были уничтожены все местные уставы. Вече исчезло, дружина обратилась в придворных слуг, во всем зависящих от личного расположения князя. Сам князь и его власть поднялись на недосягаемую высоту, и величие этой власти бросались в глаза каждому, ибо вокруг было ровное поле». На полях — сталинские пометки: «Учитель… учитель»…
Сразу после окончания Пленума последовала генеральная директива ЦК ВКП(б), в которой указывалось, что «теперь слабость наших людей составляет не их техническая отсталость, а политическая беспечность, слепое доверие к людям, случайно получившим партийный билет, необходимость проверки людей не по их политическим декларациям, а по результатам их работы».
Не сразу, но до партийных бояр наконец дошло, что в праве на пулю их уравняли со всеми счастливыми советскими людьми:
«Верхушка была охвачена страхом. Все соревновались в проклятиях бывшим друзьям и врали друг другу, отцу и матери, и детям, только бы продемонстрировать лояльность «усатому». Люди ждали ареста со дня на день и врали даже самим себе, даже в дневниках, надеясь, что их прочтут на следствии».
Смена кадров, приобретавшая характер массовых репрессий, вела к тому, что многие руководители вообще перестали думать, ибо всякая инициатива наказуема, в обстановке «дикой охоты» — смертельно опасна. В обществе насаждалась атмосфера страха, парализовавшая волю, приводившая к моральной деградации. Партийный «генералитет» и партийное «офицерство» впадали в безумие от переполнявших горячечный мозг чувств преданности и ужаса.
