Вот что писал об этом Жуков:
«1937 год в истории советского народа и Советских Вооруженных Сил занимает особое место. Этот год был тяжелым испытанием идейной крепости советского народа, идущего под знаменем марксизма-ленинизма вперед к коммунизму.
Двадцать лет существования Советской власти, двадцать лет тяжелой борьбы и славных побед, одержанных советским народом в борьбе с внутренней контрреволюцией и внешними врагами, развитие экономики и культуры, успехи, достигнутые на всех участках строительства социализма, продемонстрировали величие идей Октябрьской революции.
…Своей борьбой, своей кровью народ доказал непоколебимую преданность делу нашей ленинской партии. Однако советскому народу и партии пришлось тяжело поплатиться за беспринципную подозрительность политического руководства страны, во главе которой стоял И. В. Сталин.
В Вооруженных Силах было арестовано большинство командующих войсками округов и флотов, членов Военных советов, командиров корпусов, командиров и комиссаров соединений, частей. Шли массовые аресты и среди крупных честных работников органов государственной безопасности.
В стране создалась жуткая обстановка. Никто никому не доверял. Люди стали бояться друг друга, избегали встреч и разговоров, а если нужно было — старались говорить в присутствии третьих лиц — свидетелей. Страх породил небывалую по размерам клеветническую эпидемию. Клеветали зачастую на кристально честных людей, а иногда на своих близких друзей. И все это делалось из-за страха оказаться человеком, подозреваемым в нелояльности. И эта тяжелая обстановка продолжала накаляться.
Большинство людей от мала до велика не понимало, что происходит, почему так широко распространились среди нашего народа аресты. И не только члены партии, но и беспартийные люди с недоумением и внутренним страхом смотрели на все выше поднимающуюся волну арестов, и, конечно, никто не мог открыто высказать свое недоумение, свое неверие в то, что арестовывают действительных врагов народа и что арестованные действительно занимались какой-либо антисоветской деятельностью или состояли в контрреволюционной организации. Каждый честный советский человек, ложась спать, не мог твердо надеяться на то, что его не заберут этой ночью в тюрьму по какому-нибудь клеветническому доносу.
По существующему закону и по здравому смыслу органы должны были бы вначале разобраться в виновности того или иного лица, на которого поступила анонимка, сфабрикованная ложь или клеветническое показание арестованного, вырванное под тяжестью телесных пыток, применяемых следственным аппаратом по особо важным делам органов государственной безопасности. Но в то тяжкое время существовал другой порядок — вначале арест, а потом разбирательство дела. И я не знаю случая, чтобы невиновных людей тут же отпускали обратно домой. Нет, их держали долгие годы в тюрьмах, зачастую без дальнейшего ведения дел, как говорится, без суда и следствия.
В 1937 году был арестован как «враг народа» командир 3-го конного корпуса Данило Сердич. Что же это за «враг народа»?
Д. Сердич, по национальности серб, с первых дней существования Красной Армии встал под ее знамена и непрерывно сражался в рядах Первой Конной армии с белогвардейщиной и иностранными интервентами. Он был храбрейшим командиром, которому верили, и смело шли в бой за ним прославленные бойцы-конармейцы. Но вот и Сердича арестовали. Кто из хорошо знавших Сердича мог поверить в его виновность?
Через несколько недель после ареста комкора Сердича я был вызван в город Минск, в вагон командующего войсками округа.
Явившись в вагон, я не застал командующего войсками округа, обязанность которого в то время выполнял комкор Мулин, который месяца через два сам был арестован как «враг народа», хотя он был старым большевиком и многие годы просидел В царской тюрьме за свою революционную деятельность В вагоне меня принял только что назначенный член Военного совета округа Голиков Филипп Иванович (ныне Маршал Советского Союза)…
Задав мне ряд вопросов биографического порядка, он спросил, нет ли у меня родственников или друзей, которые арестованы. Я ответил, что не знаю, так как не держу никакой связи со своими многочисленными родственниками Что же касается близких родственников — матери и сестры, то они живут в настоящее время в деревне в Угодско-Заводском районе И работают в колхозе в деревне Стрелковка. Из знакомых и «друзей много арестованных. Голиков спросил:
— Кто именно? Я ответил:
— Хорошо знал арестованного Уборевича, комкора Сердича, комкора Вайнера, комкора Ковтюха, комкора Кутякова, комкора Косогова, комдива Бориса Верховского, комкора Грибова, комкора Рокоссовского.
— А с кем из них вы дружили? — спросил Голиков.
— Дружил с Рокоссовским и Данилой Сердичем С Рокоссовским учился в одной группе на Курсах усовершенствования командного состава кавалерии в Ленинграде и совместно работал в 7-й Самарской кавдивизии. Дружил с комкором Косоговым и комдивом Верховским при совместной работе в инспекции кавалерии. Я считал этих людей патриотами нашей Родины и честнейшими коммунистами, — ответил я.
— А сейчас вы о них такого же мнения? — глядя на меня в упор, спросил Голиков.
— Да, и сейчас.
Голиков резко встал с кресла и, побагровев, грубо сказал-
— А не опасно ли будущему комкору восхвалять врагов народа?
Я ответил, что не знаю, за что их арестовали, но думаю, что произошла какая-то ошибка Я почувствовал, что Голиков настроился по отношению ко мне на недоброжелательный тон, видимо, он не был удовлетворен моими ответами. Порывшись в своей объемистой папке, он достал бумагу и минут пять ее читал, а потом сказал.
— Вот в донесении комиссара 3-го конного корпуса Юнга сообщается, что вы бываете до грубости резким в обращении с подчиненными, командирами и политработниками и что иногда недооцениваете роль и значение политических работников Верно ли это?
— Верно, но не так, как вам пишет Юнг, — ответил я — Я бываю резок не со всеми, а только с теми, кто халатно относится к выполнению порученного ему дела и безответственно несет свой долг службы. Что касается роли и значения политработников, то я не ценю тех, кто формально выполняет свой партийный долг, не работает над собой и не помогает командирам в решении учебно-воспитательных задач; тех, кто занимается критиканством требовательных командиров, занимается демагогией там, где надо проявить большевистскую твердость и настойчивость.
— Есть сведения, что без вашего ведома ваша жена крестила в церкви у попа вашу вторую дочь Эллу. Верно ли это? — продолжал Голиков.
Я ответил:
— Это очень неумная выдумка Поражаюсь, как мог Юнг, будучи неглупым человеком, сообщить такую чушь, тем более что он, прежде чем писать, должен был бы произвести расследование.
Дальнейший разговор был прерван приходом в вагон исполняющего должность командующего войсками Округа Мулина. Раньше я никогда не встречался с Мулииым, но слышал о нем немало хорошего. После предварительного короткого разговора Мулин сказал:
— Военный совет округа думает назначить вас на должность командира 3-го конного корпуса. Как вы лично относитесь к этому предложению?
Я ответил:
— Готов выполнять любую работу, которая мне будет поручена.
— Ну вот и отлично, — сказал Мулин.
Член Военного совета Голиков молча протянул Мулину донесение комиссара 3-го конного корпуса Юнга, отдельные места которого были подчеркнуты красным карандашом.
Мулин прочитал это донесение и, немного подумав, сказал:
— Надо пригласить Юнга и поговорить с ним. Я думаю, что здесь много наносного. Голиков молчал.
— Езжайте в дивизию и работайте Я свое мнение сообщу в Москву. Думаю, что вам скоро придется принять 3-й корпус.
Распростившись, я уехал в дивизию и принялся за работу.
Прошло не менее месяца после встречи и разговора с Голиковым и Мулиным, а решение из Москвы все не поступало. Я считал, что Ф. И. Голиков, видимо, сообщил обо мне в Москву свое отрицательное мнение, которое у него сформировалось на основе лживого донесения Юнга. Откровенно говоря, я отчасти даже был доволен тем, что не получил назначения на высшую должность, так как тогда шла какая-то особо активная охота на высших работников со стороны органов государственной безопасности. Не успеют выдвинуть на высшую должность, глядишь, а он уже взят под арест как «враг народа» и пропал, бедняга, в подвалах НКВД. С другой стороны, дела в 4-й кавалерийской дивизии шли по-прежнему хорошо, и я радовался за дивизию.
Однако вскоре все же был получен приказ наркома обороны о назначении меня командиром 3-го конного корпуса…
Через две недели мне удалось детально ознакомиться с состоянием дел во всех частях корпуса, и, к сожалению, должен был признать, что в большинстве частей корпуса в связи с арестами резко упала боевая и политическая работа командного состава, понизилась его требовательность к личному составу, а как следствие понизилась дисциплина и вся служба. В ряде случаев демагоги подняли голову и пытались терроризировать требовательных командиров, пришивая им ярлыки «вражеского подхода» к воспитанию личного состава…
