Все более тревожные сообщения ежедневно поступали в Кремль по самым различным каналам. Приведем лишь некоторые из них за весенние месяцы 1941 г.
9 марта 1941 г. 1-е управление НКГБ СССР информировало руководство страны, что по сведениям, полученным из Берлина, немецкий журналист Э. Цехлин сообщил нашему «источнику»: от двух генерал-фельдмаршалов ему стало известно, что «немцами решен вопрос о военном выступлении против Советского Союза весной этого года».
31 марта 1941 г. то же управление сообщило наркому обороны СССР, что, по имеющимся в НКГБ СССР данным, «начиная с декабря 1940 г. до настоящего времени отмечается усиленное продвижение немецких войск к нашей границе». Далее в сообщении, состоящем из 21 пункта, подробно излагались полученные сведения о количестве дислокации и перемещении немецких воинских частей к границе СССР.
10 апреля 1941 г. были получены и доложены Сталину и Молотову агентурные данные о содержании беседы Гитлера с югославским принцем, в которой Гитлер заявил, что он решил начать военные действия против СССР в конце июня 1941 г.
30 апреля 1941 г. 1-м управлением НКГБ СССР было получено следующее сообщение из Берлина:
«Источник “Старшина”, работающий в штабе германской авиации, сообщает, что по сведениям, полученным от офицера связи, между германским министерством иностранных дел и штабом германской авиации Грегора вопрос о выступлении Германии против Советского Союза решен окончательно и начало его следует ожидать со дня на день».
Как это не удивительно, но предупреждение о готовящейся агрессии поступило даже от германского посла в СССР Ф. Шуленбурга.
А. И. Микоян[87] рассказывал автору этих строк:
«Когда незадолго до войны в Москву из Берлина на несколько дней приехал наш посол Деканозов, германский посол Ф. Шуленбург пригласил его на обед в посольство. На обеде кроме них присутствовали лично преданный Шуленбургу советник посольства Хильгер и переводчик МИДа Павлов. Во время обеда, обращаясь к Деканозову, Шуленбург сказал: “Господин посол, может этого еще не было в истории дипломатии, поскольку я собираюсь Вам сообщить государственную тайну номер один: передайте господину Молотову, а он, надеюсь, проинформирует господина Сталина, что Гитлер принял решение начать войну против СССР 22 июня. Вы спросите, почему я это делаю? — продолжал Шуленбург. — Я воспитан в духе Бисмарка, а он всегда был противником войны с Россией”.
Обед был на этом свернут и Деканозов поспешил к Молотову. В этот же день Сталин собрал членов Политбюро, и, рассказав нам о сообщении Шуленбурга, заявил: “Будем считать, что дезинформация пошла уже на уровне послов”. Таким образом, без какого-либо внимания было оставлено Сталиным и это весьма необычное предупреждение», — заключил Микоян.
11 июня 1941 г., т. е. за 12 дней до вражеского нападения, от советского резидента «Монаха» из Финляндии поступило очень тревожное сообщение, в котором говорилось, что сегодня утром в Хельсинки подписано тайное соглашение между Германией и Финляндией об участии финских вооруженных сил в войне Третьего рейха против Советского Союза, которая начнется 22 июня.
Шифровка от 11 июня в тот же день была срочно направлена из Наркомата внутренних дел Сталину, но реакции не последовало.
Только через шесть дней начальник внешней разведки П. М. Фитин был вызван в Кремль. Почти дословно он изложил содержание секретной телеграммы из Хельсинки, добавив, что финские войска уже сосредоточиваются полукругом возле нашей военно-морской базы на полуострове Ханко. Как вспоминал Фитин, его тогда удивило отношение вождя к столь важному докладу. По его словам, Сталин проявлял какую-то «вялую заинтересованность и недоверие к агентам и их донесениям. Казалось, что он думал о чем-то другом, а доклад выслушивал как досадную необходимость»[88].
Еще один факт: 14 июня 1941 г. в советских газетах было опубликовано сообщение ТАСС, в котором опровергались появившиеся в западной печати слухи о предстоящей войне и утверждалось, что «Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз», ввиду чего, «по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы».
Сообщение ТАСС неправильно ориентировало советских людей, притупляло бдительность наших войск, породив уверенность, что правительство располагает какими-то данными, позволяющими ему оставаться спокойным в отношении безопасности западных границ СССР.
А на следующий день советский разведчик, немецкий антифашист Рихард Зорге, работавший в Токио, сообщил в радиограмме Центру: «Нападение произойдет на широком фронте на рассвете 22 июня. Рамзай».
К сожалению, и это сверхтревожное донесение ни в чем не убедило Сталина.
В соответствии со строжайшими указаниями Сталина всякая инициатива со стороны командующих округами и армиями по приведению в боевую готовность войск прикрытия стала немедленно пресекаться руководством Наркомата обороны СССР и Генерального штаба. Характерной в этом отношении является телеграмма, направленная 10 июня 1941 г. начальником Генштаба генералом армии Г. К. Жуковым в адрес командующего Киевским особым военным округом (КОВО) генерал-полковника М. П. Кирпоноса, отменяющая приказ занять предполье.
Выступая 13 августа 1966 г. в редакции «Военно-исторического журнала», Г. К. Жуков говорил по этому поводу: «Сталин узнал, что Киевский округ начал развертывание армии по звонку Тимошенко… Берия сейчас же прибежал к Сталину и сказал, вот, мол, военные не выполняют, провоцируют… занимают боевые порядки… Сталин немедленно позвонил Тимошенко и дал ему как следует взбучку. Этот удар спустился до меня: “Что вы смотрите? Немедленно отвести войска, назвать виновных…” Ну и пошло. А уж другие командующие не рискнули. “Давайте приказ”, — говорили они. А кто приказ даст? Вот, допустим, я, Жуков, чувствуя нависшую над страной опасность, отдаю приказание: “развернуть”. Сталину докладывают. На каком основании? “…Ну-ка, Берия, возьмите его к себе в подвал…”»
За десять дней до фашистского нападения всем командующим приграничными округами было приказано «во избежание могущих быть провокаций запретить полеты нашей авиации в 10-км пограничной полосе».
Чем можно объяснить такую позицию Сталина, который упрямо игнорировал любую информацию о реальной военной угрозе, нависшей над страной?
Как свидетельствовал Микоян, говорить со Сталиным «весной и особенно в начале лета 1941 г. о том, что Германия в любой день может напасть на СССР, было делом абсолютно бесполезным. Сталин уверовал в то, что война с немцами может начаться где-то в конце 1942 г. или в середине его, т. е. после того, как Гитлер поставит Англию на колени. Воевать же на два фронта, по его мнению, фюрер никогда не решится. “А к этому времени мы успешно выполним третью пятилетку, и пусть Гитлер попробует тогда сунуть нос”, — уверенно заключал Сталин»[89].
Стремясь всячески оттянуть военное столкновение с нацистской Германией, Сталин опасался дать Гитлеру повод для нападения и поэтому медлил с осуществлением самых неотложных мер по приведению советских войск в состояние полной боевой готовности, хотя агрессор для «обоснования» своего вооруженного вторжения мог найти, сфабриковать любой предлог или вообще обойтись без него.
Были ли тем не менее со стороны политических деятелей, дипломатов, руководителей советской военной разведки, Наркомата обороны и Генерального штаба попытки убедить Сталина, что фашистское нападение может произойти в самое ближайшее время?
19 февраля 1967 г. на встрече с коллективом Института истории АН СССР Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко, который был с мая 1940 г. наркомом обороны СССР, вспоминал:
«В июне 1941 г., за несколько дней до фашистского нападения, когда сообщения по разным каналам о готовящейся агрессии против СССР стали очень тревожными, мне удалось добиться у Сталина согласия принять меня вместе с начальником Генштаба генералом армии Г. К. Жуковым. Обычно “хозяин”, хорошо знавший мой прямой характер, предпочитал принимать меня с глазу на глаз. Мы вручили Сталину большую пачку последних донесений наших военных разведчиков, дипломатов, немецких друзей-антифашистов и др., убедительно свидетельствовавших о том, что каждый день следует ожидать разрыва Гитлером пакта о ненападении и вторжения врага на советскую землю.
Прохаживаясь мимо нас, Сталин бегло пролистал полученные материалы, а затем небрежно бросил их на стол со словами: “А у меня есть другие документы”. И показал пачку бумаг, по содержанию почти идентичных нашим, но испещренных резолюциями начальника военной разведки генерал-лейтенанта Ф. И. Голикова. Зная мнение Сталина, что в ближайшие месяцы войны не будет и стремясь угодить ему, Голиков начисто отметал правдивость и достоверность всех этих донесений…
