— Мы взяли людей для обороны города, — недовольно ответил Сталин. Хуже, если бы враг захватил Царицын вместе с действующими предприятиями.
— Есть уголь, есть металл, есть даже взрывчатка.
— Знаю об этом не хуже вас, — тяжело ронял Сталин. — Мы не можем вернуть с фронта рабочих.
— Хотя бы минимум. Привлечь женщин, подростков. Обеспечить хлебом.
— Это легко сказать, Николай Алексеевич. Говорим мы много. А что конкретного можете сделать вы?
Начиная разговор, я не думал, что он приобретет такой характер. Но и лицом в грязь не хотелось ударить. Вспомнилось поступившее в штаб донесение о вагонах с черным немецким сукном, которое удалось захватить у казаков. Противнику послали германцы, а попали вагоны к нам. Сообщил об этом Сталину, прибавив:
— Можно шить гимнастерки и шаровары.
Вот как? — голос Иосифа Виссарионовича звучал доброжелательно. Сколько обмундирования можно изготовить?
— До двух тысяч комплектов.
— На целый полк! А какое потребуется время?
— Две недели, примерно, — не очень уверенно произнес я.
— Понимаю, дело для вас непривычное, — улыбнулся Сталин, — товарищ Власик поможет вам, он неплохой организатор.
— Тем, кто будет работать, — полтора фунта хлеба в день.
— Согласен.
— И заинтересовать их. За добросовестное и досрочное выполнение заказа — премия сукном. Два-три метра.
— Не слишком ли? — усомнился Иосиф Виссарионович.
— Мы выиграем во времени и в качестве.
— Хорошо, — утвердил Сталин.
И, ей-богу, я испытывал большое удовлетворение, когда в октябре, в дни сильного наступления белогвардейцев, мы отправили на передовую несколько батальонов. Холодно уже было, а на бойцах не истлевшие (с той войны!) гимнастерки, а новая форма из плотного, теплого материала. Это была заметная польза делу, которому я начал служить.
10
Не забыть бы о другой барже, стоявшей у причала, про которую Власик сказал, что там находится "внутренняя контра". Как я узнал впоследствии, на эту баржу царицынские чекисты отправляли тех, кого считали предателями, опасными преступниками. Наверное, и эта баржа очутилась бы на дне вместе со своим живым грузом (и "концы в воду"), если бы не помешали некоторые обстоятельства.
Конечно, в ту пору я почти совсем не знал особенностей характера Сталина, его устремлений, пристрастий, не понимал подоплеки событий. Все это прояснится некоторое время спустя. И будет правильнее изображать события царицынского периода в основном так, как я воспринимал их тогда.
Приехав в Царицын летом 1918 года, Иосиф Виссарионович много сделал для укрепления обороны города и всего юго-востока республики. Он навел твердый порядок: прекратил свободную торговлю хлебом, пресек спекуляцию, мобилизовал на фронт рабочих. Он и сам трудился без отдыха, и других заставлял действовать напряженно. Благодаря его стараниям белые были отброшены на Дон. Толкаемые его энергией, его настойчивостью и твердостью, довольно регулярно шли в центральные районы страны эшелоны с хлебом, отправлялась каспийская нефть. Даже вагоны с арбузами уходили к северу, к голодающей Москве.
Если меня спросят, выстоял бы тогда стратегический пункт Царицын без Сталина, я отвечу: не уверен. Вполне возможно, что белые захватили бы город, а — не вышло. При всем том мне казалось, что и сам Сталин, и Ворошилов, и другие люди из ближайшего его окружения слишком много времени тратят на заботы, не связанные с укреплением обороны города, тем более с налаживанием быта, экономики. Они непрерывно вели какую-то междоусобную борьбу, отвлекавшую их от главных целей.
В середине августа, в трудные дни, когда передовые отряды белых вышли на подступы к городу и кое-где даже прорвались к Волге, в эти дни в Царицыне начались вдруг во всех штабах аресты, вносившие сумятицу, дезорганизованность. Брали бывших офицеров, служивших теперь в Красной Армии, но не всех подряд, а тех, кто был направлен Троцким, кто был близок к этим посланцам из центра. Их обвинили в принадлежности к контрреволюционной организации, в саботаже, в заговоре и вообще во всех смертных грехах. Особенно — полковника Носовича, присланного Троцким еще весной для налаживания штабной работы. Арестованные оказались на барже под строгой охраной. Но, в отличие от пленных офицеров, избавиться от них было гораздо труднее. У них имелись защитники в Москве, требовалось доказать, что они действительно являются «контрой».
Не будучи знакомым с Носовичем, я расспрашивал о нем людей и составил представление, как о человеке, знавшем штабную работу и трудившемся в Царицыне хоть и без особого энтузиазма, но вполне добросовестно. Другое дело, что, обладая повышенным честолюбием, не имел он прочных нравственных основ (может, растерял их в неразберихе революционного периода). Во всяком случае, установить конкретные факты, подтверждавшие измену Носовича, чекистам не удалось. Казнь (затопление баржи) задерживалась. А тут из Москвы поступила телеграмма с категорическим требованием освободить военных специалистов.
Отпущенный Носович сразу отбыл в штаб Южного фронта, чем и спасся. Потому что в сумятице боев, пока разбирались, кто прав, кто виноват, большая группа военспецов во главе с инженером Алексеевым была все же ликвидирована. Причем столь поспешно, что повторное распоряжение из Москвы освободить «заговорщиков» уже не застало их в живых. Но настоятельные требования центра, к счастью, спасли многих людей из числа тех, положение которых казалось безвыходным. Десятки военспецов вернулись с баржи. Лишь единицы могли двигаться сами, настолько они были истощены, ослаблены пребыванием в тесном, вонючем трюме. Среди этих счастливцев был и мой знакомый по 8-й армии Юго-Западного фронта Дмитрий Михайлович Карбышев, чье имя получило впоследствии мировую известность. Член коллегии по инженерной обороне государства (была такая в восемнадцатом году), он строил укрепления из бетона и брони на подступах к Царицыну, возле станции Гумрак. И, как бывший царский офицер, угодил на баржу.
Какова все же судьба?! От воды суждено было принять смерть Карбышеву. В своей Волге не утонул, нет: заледенел в фашистском концлагере!
Волей-неволей встает вопрос: был ли контрреволюционный заговор, готовился ли действительно в Царицыне мятеж бывших офицеров? А может, это самый первый из тех «заговоров», которые потом изобильно виделись Сталину в течение всей его жизни, а то и специально фабриковались в угоду ему услужливыми приспешниками, затем "успешно ликвидировались", принося бессовестным дельцам лавры и славу?!
Так вот, я прочитал тогда в Царицыне все бумаги, познакомился со всеми обвинениями в адрес «заговорщиков» и могу утверждать, что обвинения были наивны и бездоказательны. Нет фактов, подтверждающих саботаж, подготовку мятежа. К тому же бумаги были состряпаны задним числом уже после того, как Носовича освободили, а Алексеева расстреляли с группой «бывших». Впоследствии и эти бумаги были уничтожены. Как объяснил мне Власик: "Насчет заговора точно, все знали, доказывать времени не было". — "Такая формулировка не имеет юридической силы", — сказал я. — "Революционная формулировка", — беззаботно возразил он. "Не революционная, а бандитская!" Он побагровел от таких слов: — "То есть как это так?" — "Очень просто. Подозреваю — убью: таким правилом может руководствоваться кто хочет, и белогвардеец, и простой уголовник. Что же в этом от революции?"
Вероятно, и Сталин, и Власик, и другие люди, причастные к уничтожению военспецов, не чувствовали твердой уверенности в своей правоте, может быть, даже опасались, что с них спросят. И возрадовались они, узнав, что полковник Носович перешел к белым! А затем оный полковник сам преподнес им оправдательный козырь. Он подал генералу Деникину докладную записку о своей деятельности в красном штабе, особо выделив контрреволюционную работу, в том числе организацию «заговора» в Царицыне. Это главный документ, освещающий те печальные события, но считать его правдивым никак нельзя. Ведь Носович бежал к Деникину не потому, что идеи белого движения были ему очень уж дороги (мог бы перебежать гораздо раньше), а из-за своей трусости и беспринципности. Его арестовали один раз — чудом спасся от смерти. И в штабе Южного фронта находился под подозрением, при первой же неудаче на нем могли отыграться, поставить к стенке. Надежней было перейти к белым, а потом убраться подальше от войны. Но для этого он должен был реабилитировать себя в глазах офицерства, в глазах Деникина. Доказать, что не столько приносил пользу красным, сколько вредил им. А факты пожалуйста: заговор в Царицыне, о котором шумят сами красные. Вот подробности, вот фамилии. Тем более, что эти данные никому не могли повредить: все названные Носовичем люди были уже расстреляны.
Мне казалось тогда, и впоследствии я не изменил своего мнения, что военспецы, бывшие офицеры, пострадали в Царицыне не из-за причастности к заговору, а из-за того, что были присланы Троцким и считались его ставленниками. А Иосиф Виссарионович, я это заметил сразу, относился к Троцкому с неколебимой ненавистью. Эта ненависть распространялась на всех и на все, что было связано с Троцким. Именно поэтому не сложились взаимоотношения Сталина с хорошим человеком, известным нашим генштабистом Андреем Евгеньевичем Снесаревым, которого можно считать самым первым военным советником Иосифа Виссарионовича. Авторитетный военный ученый Снесарев прибыл из Москвы в Царицын в мае 1918 года, чтобы возглавить обширный Северо-Кавказский военный округ. Сталин, как мы знаем, приехал несколько позже и с менее широкой целью — укрепить оборону волжской цитадели. На первых порах эти руководители успешно сотрудничали, помогая один другому. Объединяла общая работа: создание и укрепление новой Красной (для генерала Снесарева просто русской) армии, дабы остановить кайзеровские войска, вышедшие к устью Дона. Однако взгляды кое в чем рознились. Снесарев считал главной задачей борьбу с немцами, а Сталин — не только с немцами, но и, прежде всего, с контрреволюцией, с белогвардейцами. Но взаимное понимание существовало.
