Как только Анна Леопольдовна превратилась в первую персону в государстве, она стала делать то, чего раньше не могла из-за покойной императрицы. Первым делом возле нее появился ее старый знакомый – саксонский посланник граф Линар. На сей раз его амурная игра была несколько усложнена: граф, приехав в Петербург, продолжал при каждом удобном случае изображать глубочайшую влюбленность в Анну Леопольдовну, но одновременно стал откровенно волочиться и за Юлией Менгден.
Наконец, с благословения регентши, он сделал предложение ее фрейлине, но было решено, что пока они останутся втроем, ибо невозможно было разлучить двух любящих женщин. Таким образом, возник классический треугольник, который вскоре распался, ибо Линар срочно уехал в Дрезден, взяв с собой кучу денег и шкатулку с бриллиантами, которые, как говорили, он повез дрезденским ювелирам, для того чтобы сделать корону для Анны Леопольдовны, желавшей превратиться из регентши и великой княгини в российскую императрицу.
Во время поездки Линар получал нежнейшие письма от Анны Леопольдовны, а в Петербурге уже видели в нем нового Бирона и полагали, что Антон Ульрих вскоре же станет не более чем марионеткой в руках всесильного фаворита.
Между делами и французскими романами
Через месяц после ареста Бирона и его немногочисленных сторонников Анна Леопольдовна затребовала к себе дело казненного в 1740 году кабинет-министра А. П. Волынского и приказала вернуть из ссылки его детей и всех, кто остался в живых из его сторонников. Столь же милостиво отнеслась она ко всем ссыльным, прошедшим в годы правления Анны Иоанновны через Тайную канцелярию.
Из ссылки были возвращены и все уцелевшие члены семей князей Голицыных и Долгоруковых.
Анна Леопольдовна простила недоимки на сумму более 140 тысяч рублей и простила приговоренных к смертной казни «инородцев», если они перейдут в православие. Она разрешила всем мирянам, желавшим уйти в монашество, сделать это, а бывшие церковные и монастырские деревни и земли, находившиеся в ведении Коллегии экономии, возвратить их прежним владельцам. Кроме того, сама Анна Леопольдовна щедро жаловала немалые деньги многим монастырям.
Но вместе с тем следует признать, что юная женщина не была готова к управлению огромной страной, расположенной между Атлантическим и Тихим океанами, населенной сотней народов со своими многовековыми традициями, обычаями, с собственной историей и культурой. Остерман составил для правительницы план первоочередных задач и основополагающих принципов во внутренней и внешней политике. Во внутренней политике Анна должна была «все выслушивать и все исследовать», прежде чем ею будет принято то или иное решение, в политике внешней не сближаться ни с одной европейской державой, преследуя «свои особенные фундаментальные выгоды».
Перечень первоочередных конкретных дел был велик, а времени для них у Анны Леопольдовны не хватало: чтение французских романов и немецких стихов, игра в карты с иноземными послами, долгие часы в апартаментах задушевной подруги Юлии Менгден мешали заниматься совещаниями в Сенате и заседаниями в Совете и Кабинете министров, не позволяя выявить все потенциальные возможности молодой правительницы.
Отставка Миниха
В то время как Линар занимался ювелирными забавами, в верхних эшелонах власти начались новые баталии. Миних, арестовавший Бирона и занявший пост Первого министра, продолжая оставаться президентом Военной коллегии, стал внушать Остерману и его сторонникам большие опасения из-за почти необъятной власти, сосредоточившейся в его руках. Чтобы создать фельдмаршалу достаточно серьезный противовес, Антону Ульриху присвоили звание генералиссимуса, князю Алексею Михайловичу Черкасскому – генерал-адмирала, и, таким образом, Миних перестал быть бесспорно первым военным России.
К тому же его противницей была и регентша, и, что не менее опасно, граф Остерман – хитрый, умный, очень осторожный и дальновидный политик. Воспользовавшись тем, что Миних в декабре 1740 года заболел, Остерман сумел внушить регентше мысль, что это надолго, что фельдмаршал не только болен, но и стар, и нуждается в покое и уходе от непосильных для него государственных дел.
С этого момента Брауншвейгская чета начала откровенно пренебрегать Минихом: регентша не принимала его, отсылая к мужу, а тот, если и удостаивал фельдмаршала краткой и холодной аудиенции, то подчеркнуто вел себя с ним, как с подчиненным, давая понять старому воину, что перед ним не только герцог, но и генералиссимус.
Не выдержав нового для себя унизительного положения, Миних в марте 1741 года подал в отставку, и она была принята.
За всеми этими коллизиями внимательно следили все противники Брауншвейгской фамилии и ее окружения. Ими прежде всего были гвардейские офицеры. Они сделали ставку на цесаревну Елизавету Петровну и составили «комплот» (так на старофранцузский манер именовали иногда заговор).
Заговор цесаревны
Брауншвейгская фамилия, ее немецкие и русские сторонники располагали кое-какими сведениями о готовящемся заговоре, но как минимум недооценивали его опасности для себя. Остерман знал, что одним из заговорщиков является французский посол маркиз Иоахим Жак де Шетарди, имевший прямое указание своего правительства всячески способствовать приходу к власти Елизаветы Петровны. Другим иностранным дипломатом, сориентированным на то же самое, был известно враждебный России шведский посол Нолькен, становившийся, таким образом, естественным союзником де Шетарди. Хуже обстояло у правительства дело с осведомленностью о своих собственных, отечественных, заговорщиках. По-видимому, подозреваемых было много, так как в гвардии каждый второй мог почитаться сторонником Елизаветы, и потому никаких действий до поры до времени российские власти не предпринимали.
Весной 1741 года в Петербурге распространились слухи о раскрытии заговора, об ожидаемом заключении Елизаветы в монастырь, и даже о ее предстоящей казни. Говорили, что Елизавета и ее очередной фаворит – Семен Кириллович Нарышкин – тайно обвенчались, и теперь у новой августейшей четы появилось намерение завладеть российским троном. Дело кончилось, однако, не тюрьмой, а высылкой Нарышкина в Париж. Разговоры прекратились из-за того, что 24 июля 1741 года началась очередная война России со Швецией, и общественное мнение теперь оказалось полностью поглощено военными действиями, происходившими неподалеку от Петербурга. Но война – войной, а заговор – заговором. Тем более что в него потихоньку вовлекались все новые люди, среди которых немаловажную роль стал играть еще один иностранец – лейб-медик Елизаветы Петровны Арман Лесток.
Француз-протестант Иоганн Герман Лесток, на французский лад – Арман, в России – Иван Иванович, родился в Ганновере, куда его родители уехали из-за религиозных преследований. Его отец – искусный хирург, ставший в Ганновере врачом герцога Люнебургского, – обучил своему ремеслу и Иоганна Германа, сразу же проявившего немалые к этому способности. Однако молодому Лестоку было тесно в немецкой провинции, и он уехал в Париж, поступив врачом во французскую армию. Но здесь молодому, красивому, жадному до удовольствий и бедному лекарю хронически не хватало денег. К тому же Лесток был безудержный волокита и повеса, и его амурные приключения следовали беспрерывно. Страдая от бедности и невозможности удовлетворить желания, он отправил в 1713 году письмо в Петербург, предлагая свои услуги хирурга, и получил приглашение из Аптекарской канцелярии при Коллегии иностранных дел. По прибытию в Россию он был представлен Петру I и так понравился царю своим нравом, внешностью, образованностью, что тут же был назначен лейб-хирургом его величества. Лесток вскоре стал своим человеком у царя и царицы и завсегдатаем их застолий. А когда Петр и Екатерина в 1716 году более чем на год отправились за границу, Лесток был назначен лейб-хирургом Екатерины и провел рядом с ней все путешествие, давая немало поводов к довольно нескромным пересудам.
