в загробный мир; перегибание трупов и перемешивание костей отражает, по всей видимости, страх перед возвращением мертвых.
Агнатическая семья. Обилие орудий, оружия и раковин моллюсков на стоянках доисторического человека свидетельствует о том, что африканцы издревле вели общественный образ жизни. Основной ячейкой берберского общества служила агнатическая семья — патриархальное объединение, основанное на родстве по отцовской линии. Исключительно высокая рождаемость объясняется полигамией. Что же касается общности жен, то это не более как легенда, порожденная, может быть, распространенным среди восточных народов обычаем предоставлять царю право первой ночи и храмовой проституцией. Фрейзер достаточно убедительно доказал, что подобные традиции должны рассматриваться не как оргии сладострастия, а как акт симпатической магии. По представлению первобытных людей, физическая связь мужчины и женщины в определенной ритуальной обстановке была необходимым условием плодородия земли, людей и скота.
Старший в роде пользовался абсолютной властью над всеми членами агиатической семьи, каждый отец — над своей семьей, над женами, которых заставлял выполнять тяжелую работу, над дочерьми, которых продавал как можно выгоднее, над сыновьями, которых женил по своей прихоти и держал в подчинении. После смерти главы семьи власть переходила не к его старшему сыну, а к самому старшему из родственников по мужской линии. Эта система, называемая в настоящее время танистри (от ирландского слова tanaise, означающего «второй»), наблюдалась впоследствии у вандальских королей и тунисских беев.
Сельские республики и племена. Потребности, порождавшиеся пастушеским или земледельческим образом жизни, заставляли создавать более обширные и могущественные объединения, чем агнатическая семья. Пастухи объединялись для совместного использования пастбищ, оседлые землепашцы создавали селения, чтобы защититься от набегов своих извечных врагов — кочевников. Эти селения образовывали небольшие республики, подчинявшиеся совету старейшин, прототипу кабильской джемаа, которая управляет общими делами и наказывает непокорных в соответствии с обычным правом (какун у кабилов, азреф у марокканцев).
«Над семьями агнатов, над группами пастушеских семей, над сельскими республиками стояли племена, представлявшие собой небольшие федеративные государства, созданные для обороны и нападения» (Ст. Гзелль). Однако внутри племени группы агнатических семей сохраняли автономию и направляли своих представителей на общий совет. В периоды войн племя избирало вождя, который старался закрепить свою личную власть и сделать ее наследственной.
Племена терпели поражения или торжествовали победу, увеличивали свою мощь или ослабевали в зависимости от случайностей войны. Часто их раздирали внутренние распри; софы [21] (леф в Марокко) поднимались один против другого, порой объединяясь с софами других племен. Следовательно, племена были непрочными объединениями. Об их географическом размещении до римского завоевания нам почти ничего не известно.
Федерации племен и агеллид. Случалось, что кому-нибудь из вождей с помощью силы или личного авторитета удавалось объединить несколько племен, для которых он становился агеллидом, или, как принято говорить за отсутствием более точного термина, — царем. Вполне возможно, что таким образом создавались туземные царства задолго до государств, история которых связана с Карфагеном и Римом. Федерации племен были еще более неустойчивыми объединениями, чем сами племена. Царь, несомненно, устанавливал свою власть над биляд-аль-махзеном, соответствовавшую в основном области проживания горожан и оседлых жителей равнин, причем полнота этой власти определялась степенью его могущества, но биляд-ас-сиба, населенная горцами и частично кочевниками, неизменно стремилась к тому, чтобы ускользнуть из-под его власти. Племена часто откалывались от федерации, и даже племя самого агеллида, утомленное войнами, основная тяжесть которых ложилась на его плечи, и царскими развлечениями, поглощавшими все его достояние, нередко спешило оплатить свой триумф его смертью.
Власть царя была прямо пропорциональна его престижу. В помощь себе он привлекал не государственных чиновников, а собственных родственников или слуг, но обязательно советовался с вождями племен, мнение которых было тем весомее, чем больше людей стояло за их спиной. Обычно племена, недовольные царем, восставали и убивали его. Поэтому вся дипломатия царя была направлена на то, чтобы расколоть своих противников.
Царь был прежде всего военным предводителем, который командовал воинскими контингентами, поставляемыми его племенем, в основном конницей, а в трудные минуты и гумами, набиравшимися среди других племен. Это были первоклассные солдаты, но недостаточно вооруженные и подчинявшиеся дисциплине в зависимости от того, какую выгоду сулила им затеянная царем кампания.
Наибольшие трудности представляла финансовая проблема. Местные власти, несомненно, взимали натуральные налоги с урожая и поголовья скота в племенах и селениях и денежные — в городах, но царю нередко приходилось довольствоваться добровольными приношениями могущественных племен или препоручать сбор налогов харке, которая попутно грабила непокоренные земли. В распределении финансовых тягот не было никакого равенства.
Во многих странах Средиземноморья существовали такие же институты и обычаи, что и в Африке. Но в таких странах, как, например, Галлия, они быстро видоизменились, впитав в себя привнесенное извне. Магриб же упорно оставался самобытным. Он подчинялся физическому господству чужеземных народов, но не их духовному воздействию. Тем не менее влияние Карфагена, с которым берберы раньше всего установили контакт, так глубоко проникло в их мышление и нравы, что сохранилось даже после его падения.
Финикийцы в Берберии. О начале финикийской колонизации, со времени которой Берберия фигурирует в истории, мы знаем только из малодостоверных преданий. Если верить им, то еще в XII веке до н. э. жители Тира основали фактории на африканском побережье: Утику — в 1101 году до н. э. на западном берегу Тунисского залива и примерно в это же время на атлантическом побережье Марокко — Лике, двойник Гадеса (Кадиса), основанного по поеданию в 1110 году до н. э. Маловероятно, однако, чтобы финикийцы приступили к основанию этих отдаленных поселений, не обеспечив себя предварительно стоянками, которые при тогдашнем уровне мореплавания были необходимы им через каждые 30–35 километров пути. Может быть, прав П. Сэнта, когда утверждает, что в античных источниках не всегда достаточно четко разграничены две фазы финикийской колонизации — фаза исследования, связанная с нерегулярной и сравнительно примитивной торговлей, и фаза колонизации в собственном смысле этого слова, для которой характерно основание постоянных факторий.
Если в последние века II тысячелетия до и. э. финикийские мореплаватели и доходили до Атлантического океана, привлекаемые, с одной стороны, золотом Судана, а с другой — серебром Испании и оловом Касситерид (страна Ваннет?), путь к которым лежал через Таршиш или Тартесс у устья Гвадалквивира, то финикийская колонизация, по-видимому, очень медленно продвигалась с востока на запад. Обосновавшись сначала на берегах Сиртского залива, финикийцы, несомненно, утвердились в Карфагене, прежде чем приступили к основанию настоящих колоний. Так позволяет думать предание, дошедшее до нас благодаря Диодору Сицилийскому и
