Александр Говоров - Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года

Действительно, прямо по носу на их лодку надвигалась обширная черная посудина. Сербан вскочил с веслом, готовый начать перебранку.

Но черное судно пронеслось мимо, обдавая брызгами своих весел, ни словом, ни сигналом не отозвавшись на протесты Сербана.

- Это и есть каторга, - сказала маркиза. Привычная веселость сбежала у ней с лица, оно вдруг, под полумаской, стало резким и даже злым. - Это каторга, господа. Видите, гребут каторжники в цепях, а лица их загорожены бортиком?

Все присмирели, даже старый генерал-фельдмаршал. Всем пришла на ум пословица: от сумы да от тюрьмы не отказывайся.

- А кто там на этой каторге наверху сидит? -спросил граф Рафалович, который тоже оказался в числе приглашенных и которому как иноземцу русские пословицы на ум не приходили.

- Это Полторы Хари.

- Кто, кто? - вскричали ее спутники.

- Полторы Хари. Это прозвище такое. Он их конвойный начальник. Видите, на васильковом кафтане галун золотой, широкий - офицер.

- Все-то вы знаете, - залебезил Рафалович, поймал на ветру подол широченной юбки маркизы и поцеловал кружева.

- Еще бы мне не знать! - весело воскликнула маркиза и отобрала край платья у любезного графа. - Может, я сама той каторжницей была.

- Шутите! - воскликнули спутники и принялись обмениваться притчами про каторгу, про татей и татебниц. А маркиза сидела задумчивая, в их беседу не вмешиваясь.

И вдруг она вскочила, протягивая руку вслед удаляющейся каторге.

- Глядите, глядите! Кто это там у них? Боже, какое страшилище!

Последний с краю на каторге отбивал такт молотком, чтобы взмахи гребцов были равномерны. На его руке, поднимавшей молоток, поблескивала цепь.

- Наверное, у него ноздри вырваны, - сказал князь Репнин, по-старчески прищуриваясь. - Нет, ноздри, пожалуй, целы. Зато на щеке у него клеймо "тринадцать". Цифрами в Рогервике клеймят за военные мятежи. Вор, видать, первейший!

Настроение было подпорчено. Лодка вошла в протоку, там уже царила фиолетовая тень. Молодой лес в полном безветрии стоял по берегам протоки, и даже плывущая лодка не возмущала спокойствия зеркальной воды.

- "Ун энфейта флореста... - пропела низким голосом маркиза Лена и поправила замысловатую прическу. - Эспельяда до агуас..."

- Что, что? - закричали ее спутники. - Спойте же, спойте!

Лодка ткнулась в песок, и, поскольку гребцы были все-таки неумелые, пассажиры со смехом повалились друг на друга. Антиох еле удерживал рассыпающиеся стопки тарелок.

Там в отдалении от берега виднелся домик с террасой, впрочем, и в других местах укромной протоки стояли теремки, то тут, то там поднимался дымок от гостеприимного очага.

Через малое время на террасе уже кипела итальянская новинка - медный сосуд с трубой, куда старательный Антиох закладывал тлеющие угли, а выливать кипяток нужно было через особый кран.

Маркиза предложила снять маски. Она представила и гостя, который пока был тут незнаком.

Граф Рафалович из Парижа. Государыней приглашен в академики к нам. Он был друг моего покойного мужа, прошу любить и жаловать, синьоры.

Завидев на графе моднейший парик седого цвета, преображенцы приуныли.

Николенька Репнин помогал Антиоху разносить чай и вдруг обнаружил, что его обычное место справа от маркизы Лены занято. Там расположился лейб-гвардии сержант Холявин, и синьора благосклонно на него посматривала. Слева же от хозяйки сосредоточенно пил чай его собственный дед.

- Не мнится ли вам, сударь, - Николенька коснулся плеча Евмолпа Холявина, - что вы не свое заняли место?

Холявин отхлебнул из чашки и посмотрел на маркизу, а та спокойно ему ответствовала взмахом серповидных ресниц.

Тогда Николенька не выдержал.

- А у вас штиблет разбитый! - крикнул он Евмолпу. - Постыдились бы, сударь, в такой одежде в гости ходить!

Холявин вскочил:

- Сударь!

Побежали к лодкам за шпагами. Сербан смеялся, а Антиох, болезненно морщась, пытался отговорить соперников:

- Евмолп, Николенька, вы же первые фехтовальщики в полку, не миновать крови!

Но это только раззадоривало драчунов. Пока дуэлянты легкими прыжками маневрировали по террасе и сталь лязгала в пробных выпадах, старый князь Репнин кивал головой и постукивал костяшкой пальца в тахт их движениям. Маркиза подозвала Зизанью и приказала перекрутить лохон в ее прическе.

Но темп убыстрялся, и начались опасные эсхапады. Боковые выпады и обманные уколы следовали один за другим. Концы шпаг рискованно касались кружевных жабо на груди. Один раз молодой Репнин оступился, пошатнулся. Холявин не растерялся, нанес дегаже - прямой удар. Оказалось, что это особо хитрый обман Николеньки, Евмолпу еле удалось сдержать его ответный удар возле самого эфеса.

- Ух ты! - вскричали братья Кантемиры, а маркиза смеялась, хотя глаза ее поблескивали тревогой.

И вдруг Холявин решительно схватил шпагу Николеньки за клинок левой рукой, а своей шпагой проколол его сорочку прямо напротив сердца и поднял оружие как победитель.

- Оставь клинок, Николенька! - крикнул старый Репнин внуку. - Здесь дерутся не по правилам. Так и зарезать можно.

Поднялся ожесточенный спор, допускается ли прием захвата шпаги противника голой рукой. Маркиза Лена встала, отобрала шпаги у дуэлянтов и отдала их Зизанье.

- Лучше я вам спою, - предложила она. Зизанья вынесла диковинный инструмент, похожий на балалайку или домру, но суженный посредине, будто в талии. Весь в лентах и инкрустациях, называемый "гитара", то есть "цыганка", а еще - "кифара", инструмент Венус, богини любви.

- Я спою вам то, что хотела спеть, когда мы только подплывали сюда, маркиза трогала мелодичные струны. - Это песня из страны моего покойного мужа, есть такой суровый край у самого океана. Там жители все либо нищие философы, либо мудрые пастухи. А наречие их похоже на многие языки - на испанский, на латынь, даже на молдавский. Послушайте, и вы поймете.

Зачарованный лес отражается в зеркале вод.

Отражаются звезды в изгибах пространства,

Здесь не слава, не деньги, не ученое глупое чванство,

Божество в этих копиях странных живет.

Все повернули головы к реке и увидели, как действительно на бледном небе над лесом появились слабые звезды, и зеркальная вода отразила их четче, чем они были на высоте. А песня продолжалась.

Чередою распахнута вдаль галерея веков,

Те же люди, и страсти, и слез человечьих отрада,

От зеркал до зеркал, от блестящих зрачков до зрачков

В бесконечных повторах проходит миров анфилада.

Налетел ночной ветерок, принес свежесть моря, пахло хвоей, дымом костра. Младший Кантемир, вытащив записную книжку, что-то в ней черкал. А гитара звенела.

Обнимая любимую, помни, что случай твой не уникальный,

Как бы ни были вы сумасбродны, любя.

В перспективе времен, в бесконечных повторах зеркальных

Та же женщина тысячу раз обнимает такого ж тебя!

Все молчали, вдумываясь в смысл диковинной песни а старый князь Репнин сказал, покачав головою:

- Наша-то молодость, все в боях, да в походах... Разве было хоть малость времени просто так спеть да подумать? Но мы такие же были, такие же, ничуть не хуже вас.

- Слава богу, хоть не хуже, - тихо сказал Холявин, а маркиза укоризненно хлопнула его по руке.

- Господин генерал-фельдмаршал завтра нас покидает, - сказала она, оборотясь к князю. - Не знаю уж, сеньоры, как он решился, но пришел ко мне... Вы не против, князь, что я рассказываю это?

- А что ж против? - сказал Репнин, ставя чашку на блюдце. - Правда есть правда. Внук мой юный, вот он вам всем известен, есть сумасброд первейший. Одно ему оправдание - в его годы все были сумасброды...

- Виршами заговорил, - опять заметил Холявин и опять удостоился хлопка маркизы.

- Вот я и хотел узнать, не в сумасбродные ли руки я его вручаю, закончил Репнин.

- А я просто пригласила князя поехать с нами, - весело подхватила маркиза, - чтобы он узрел, что мы не вельзевулы и не крокодилы.

- Юного того князька, значите - сказал Холявин на сей раз во всеуслышание, - нам на воспитание оставляют?

Все укоризненно на пего посмотрели, но тут вступил в разговор граф Рафалович:

- И куда же, куда же едете, экселенц?

- В Ригу поеду, - отвечал князь. - Мое сумасбродство в свое время заключалось в том, что я со знаменем в руках и с обнаженной шпагой первым взошел на стену этой Риги...

- Это как же, - заинтересованно расспрашивал граф, - значит, и лейб-гвардия переходит в Ригу?

- Нет, - сухо сказал генерал-фельдмаршал, жуя стебелек травы, и добавил: - Я выхожу в отставку.

Никто не знал, как реагировать на заявление князя. А он вдруг повернулся в сторону невидимого за лесом Санктпетербурга:

- Не в силах более, не в силах. Все сии пирожники, портомои, токари, пекари, обер-красавчики, наглые пришельцы... Разве это та Россия, за которую я шел со шпагой в руке?

И тут вновь звякнули клинки. Оказывается, пока внимание всех было отвлечено словами старого князя, Евмолп и Николенька подобрались к лодке и схватили свои шпаги.