«КАВКАЗСКАЯ СИБИРЬ»
Государство Шамиля, как мы уже сообщали, делилось на округа, во главе которых стояли наибы. Прав у последних было много. И одно из этих прав — помещать в тюрьму провинившихся в чем‑либо горцев.
Обычно места заключения устраивали при резиденции самого имама. К примеру, тюрьмы имелись в Ведено, Ашильте, Ахульго. В 1859 году с 400 мюридами Шамиль перебрался в Гуниб. Здесь также была построена тюрьма. Вот как описывает ее Николай Тихонов: «Мы постояли у входа в яму, куда вели неровные ступеньки. В этой яме сидели «кавказские пленники». Сидеть в ней было холодно и неуютно. Мы вспоминали грузинского поэта Гурамишвили, которому пришлось познакомиться в свое время с подобной дырой, вспоминали толстовского Жилина»[55].
Вообще тюрьмы в виде дыр, ям, колодцев имелись не только у Шамиля. В нижнеказанищенском доме Джамалутдина, отпрыска рода шамхалов Тарковских, находилась, например, неимоверной глубины яма. Чтобы спуститься на ее дно, требовалась лестница с 83 ступенями. (Попробуй, выберись из такой ямы!) Ямы имелись почти в каждом ауле Дагестана еще задолго до Кавказской войны. В эти своеобразные тюрьмы сажали за различные провинности. Например, три кудухца, не согласные с порядками Шамиля, хотели убежать из аула, но их поймали и спустили в яму. В 1844 году наиб Хаджи–Мурат приказал спустить в яму тех хунзахцев, кто тепло принимал царские войска; наказанные отсидели по 20–30 дней и должны были еще выплатить штраф до 10–14 рублей и т. д.
Грузинские княгини, находясь в плену в Ботлихе, из своей сакли видели, как в соседнем дворе в яму опустили красивую молодую горянку. Каково же было удивление пленниц, когда вслед за женщиной на веревке в ту же яму спустили люльку с ребенком. Оказалось, горянка умертвила убийцу своего мужа. В наказание за это ей определили три месяца ямы. Там же, в Ботлихе, были посажены в яму грузины, попавшие с сестрами–княгинями в плен.
Что из себя представляли ямы, какова была в них жизнь заключенных?
В 1842 году в Кази–Кумухе попали в плен к Шамилю грузинский князь Илико Орбелиани и несколько царских офицеров. Все они были доставлены в столицу имама Ведено 31 марта. 1 апреля их подвели к яме. «Тут будете вы сидеть, — сказали им, — пока не пришлют сына Шамиля..» Спускались по одному. На дне ямы уже находился закованный в цепи армянин, схваченный чеченцами между Кизляром и Моздоком. Эта яма была глубиной 2–2,5 метра и шириной чуть более того. Через единственное отверстие, откуда спускались пленные, проходил воздух. На ночь дыра закрывалась дверцей с большим замком. У ямы стоял сарай, где находились часовые. Теснота, спертый воздух, сырость губительно действовали на здоровье людей. На сутки пленному давали три хинкала, приготовленных из 20 граммов кукурузной муки. Внутри крытой ямы было темно, и только лишь по голосу муллы, призывающего к молитве, арестанты определяли время.
Через три недели, 21 апреля, чуть не произошло несчастье. В этот день разыгралась буря и выпал снег. Сарай под сильными порывами ветра обрушился, завалив обломками двух караульных. Был закрыт вход и в яму, туда перестал поступать воздух. Некоторые из сидевших в ней потеряли сознание, и только вмешательство жителей села спасло пленников от гибели.
Через некоторое время князь Орбелиани и его товарищи тайно вырыли тоннель. Глубокой ночью все бежали из ямы. Но добраться к своим удалось не всем. 9 человек были схвачены и возвращены в Ведено. Всех сковали одной огромной цепью. Жизнь узников стала еще труднее, караул строже, пищи по–прежнему давали мало. Только лишь через 9 месяцев князю И. Орбелиани удалось выехать на родину. Остальные покинули яму кто раньше, кто позже.
Некоторых врагов имам не сажал в ямы, а ссылал в глухие, отдаленные места, которые сами заключенные еще тогда окрестили «шамилевскими сибирями».
В ауле Читль (Четль) Гумбетовского общества находилась одна из «си–бирей». Сам Шамиль описывал ее так: Читль устроен на высочайшей горе, там плохой климат — три месяца настоящей зимы. На этой горе в специально построенных домах жила и стража со своими семьями. Единственная ее обязанность — беречь ссыльных. К местам этим доступ был чрезвычайно трудным.
У подошвы Богосского ледяного массива расположилось селение Акна–да. Через аул стремительно течет река Киль, берущая начало у ледников Богосса. Примерно через 18 километров она вливается в Андийское Кой–су. Киль бурлит в мрачной теснине. На скалах, что высятся по обеим ее берегам, растут хвойные леса. Места здесь и сегодня глухие, безлюдные. Редко встретишь чабана, пасущего овец на альпийских лугах, или работников метеостанции, принадлежащей Азербайджану. Заходят сюда и альпинисты. Недалеко — Аддала–Шухгель–меэр (4150 м над уровнем моря) — высшая точка Богосского массива.
Древние постройки Акнады — молчаливые свидетели исторических событий, происходивших здесь.
Некоторые сакли аула по форме своей напоминают средневековые башни. Они и были предназначены для обороны селения. Кстати, и сейчас у входа в аул возвышается такая сакля–башня с трехсторонним обзором. Есть и трехэтажные сакли. Сам аул стоит на откосе у подножия высокой скалы, на вершине которой, как часовые, маячат сосны. Имам Дагестана загонял в эту глушь, как и в Читль, своих политических врагов. Расскажем об одном узнике, которого запомнили старожилы Акнады и о котором рассказывал, живя в России, Шамиль. Это бывший его наиб Гаджи–Юсуф.
В 1846 году на Кавказ прибыл агент турецкого правительства полковник Гаджи–Юсуф. Родом этот человек был из Чечни, образование получил в Египте, там же дослужился и до высокого чина. Гаджи–Юсуф в совершенстве владел арабским языком и славился хорошими познаниями в инженерном искусстве. В 1846 году полковник написал письмо Шамилю с предложением своих услуг. Гаджи–Юсуф был принят имамом и стал его советником. По поручению своего патрона он, говорят, написал особое положение о наибах. Впоследствии Шамиль назначил его наибом в Чечне. В 1854 году человек этот самовольно вступил в переговоры с представителями Турции и позволил себе порицать действия Шамиля. Хотя он и подлежал смертной казни, имам сослал Гаджи–Юсуфа в Акнаду.
«Сибирью» Шамиля считался и Гамсутль, аул, расположенный на высоте 1700 метров над уровнем моря. Он существует и поныне. Чтобы посетить Гамсутль, надо подняться по узкой тропе прямо в «небо». В наше время жители аула, как и население Акнады, бросают свои сакли и переезжают в удобные для жительства места.
Заканчивая разговор о «сибирях» в Дагестане, хочется отметить следующее: Шамиль ссылал в эти места людей, заслуживавших смертной казни; он оставлял их в живых, помня об их былых заслугах, о пользе обществу, государству, принесенных ими в свое время, ценя их какие‑то человеческие качества.
В конце 1839 года, когда была уничтожена крепость Шамиля Ахульго, казалось, войне на Кавказе пришел конец. Имам, оставленный дагестанцами, едва успел скрыться в Чечне, где также стало спокойно. В крупных аулах находились царские приставы, оказии свободно катили по дорогам Чечни, а сами чеченцы вызывались и безропотно шли на общественные работы.
Год был трудным и для русских войск. Число солдат и офицеров из‑за непрерывных боев и болезней сократилось в несколько раз. Одежда и обувь их износилась. Орудия, из‑за отсутствия лошадей, возили на волах. Штаб–квартиры представляли собой малоприятное зрелище: турлучные землянки, везде теснота, сырость. Не было ни лекарств, ни перевязочных материалов, ни врачей. Смертность в войсках принимала катастрофические размеры. В Темир–Хан–Шуре открыли военный госпиталь, рассчитанный на 15 офицеров и 300 нижних чинов. Но он не смог вместить всех раненых. В медицинском журнале тех лет мы читаем: «В госпитале суп дурной, жидкий и безвкусный. Каша с жучками, тараканами и червяками… Больных, прибывших третьего дня вечером из отряда, вчера в полдень еще не начинали обмывать». На всех больных и раненых было всего 8 медицинских работников, из которых четверо являлись санитарами. Работать им приходилось очень много.
После Ахульго тишина воцарилась на всей Кавказской линии. В декабре 1839 года генерал–майор Пулло без единого выстрела прошел 28 чеченских аулов. Жители, все как один, проявили покорность. За время «прогулки», как тогда окрестили экспедицию Пулло, с чеченцев собрали 4 тысячи рублей, конфисковали 455 ружей, арестовали 97 абреков. В январе следующего года снова была экспедиция в Чечню, и снова та же картина — покорность. Правда, два аула — Казбек–Юрт и Баташ–Юрт — оказали было сопротивление. Расправа не замедлила последовать: их быстро сровняли с землей. И на этот раз экспедиция вернулась с трофеями — деньги, оружие, одежда и пленные абреки. В конце января 1840 года генерал–адъютант Граббе уведомил военного министра «о полнейшем спокойствии на левом фланге Кавказской линии». На всякий случай у населения продолжали отбирать оружие, да заодно прихватывалось и то, что к войне не имело прямого отношения, — ценные вещи повседневного обихода, одежда. Штрафы и подати были узаконены. Иногда по наущению арестовывали ни в чем не повинных людей, с заложниками обращались из рук вон плохо, держали в сырых и глубоких ямах, от чего те заболевали и нередко умирали. На левом фланге «линии» во главе администрации поставили генерала Пулло, которого тогдашние историки охарактеризовали следующими словами: «Генерал–майор Пулло, человек крайне жестокий, неразборчивый в средствах и часто несправедливый»[56].
