Перед совещанием, как писал в своих "Воспоминаниях" Шпеер, стояла задача "послушать легендарных людей, которые хотели сообщить о решающем военном оружии". В то время Германия уже начала испытывать военный и экономический кризис.
Военные и политические руководители Германии после легких побед в Польше, Норвегии и Франции считали военный успех в Европе предрешенным. В 1940 г. в речи по случаю оккупации Франции Гитлер дал установку сокращать производство боеприпасов. В феврале 1941 г. журнал "Дер дсйче фольксвирт" писал:
"Германия вступила в последний этап борьбы со столь подавляющим превосходством своей военной мощи, что результат этой борьбы не может вызывать сомнений".
Первые месяцы войны против СССР, казалось, подтверждали правильность этой оценки. Однако разгром немецких армий под Москвой выявил крупный стратегический просчет гитлеровского руководства, вызванный недооценкой сил СССР.
Генерал Гальдер и другие германские военачальники впоследствии высказывали мысль о том, что в их глазах война против Советского Союза была проиграна уже под Москвой. Генерал Йодль в конце войны признавался перед своими сотрудниками в том, что он сам "с весны 1942 г. знал, что войны Германии не выиграть". Гитлеру, по его мнению, также было ясно, "что после зимней катастрофы 1941-1942 гг. достичь успеха было невозможно".
В Германии срочно пересматривали планы производства вооружения; потребовались дополнительные сырьевые ресурсы и финансирование, освоение новых производственных мощностей. Был издан приказ: осуществлять лишь те разработки, которые могут дать эффект в ближайшем будущем. Нужно было найти законные пути для проведения ядерных исследований.
На совещании докладывал Гейзенберг как научный руководитель Уранового проекта.
Гейзенберг доходчиво изложил содержание понятия "ядерные превращения", остановился на перспективах, подчеркнув, что "исследования за предыдущие три года не дали возможности высвободить для технических целей то большое количество энергии, которое сосредоточено в атомном ядре". Были предложены варианты применения атомной энергии и обсуждена перспектива получения взрывчатого вещества.
О путях извлечения урана-235 он сказал, что "еще не достигнут окончательный прогресс" ; о плутониевом варианте - следующие слова:
"Я хотел бы в этом месте упомянуть, что по положительным результатам, полученным в последнее время, кажется, не исключается, что сооружение уранового реактора и способ, указанный Вайцзеккером, однажды могут привести к получению взрывчатого вещества, которое превзойдет по своему действию все известные до сих пор в миллион раз".
Доклад произвел сильное впечатление.
- Скажите, профессор, каков будет примерный размер бомбы, способной уничтожить миллионный город? - деловито интересуется фельдмаршал Мильх, Дело в том, что в. отместку за бомбардировку Кёльна неплохо было бы стереть с лица земли Лондон. Одно меня тревожит: сможет ли наш бомбардировщик поднять громадную бомбу?
- Она будет не больше ананаса, - отвечает Гейзенберг.
Эти слова вызывают восторженный и тревожный ропот в зале. Мильх спрашивает снова:
- А наши враги тоже работают над этим оружием?
- Конечно, - отвечает Гейзенберг. - Они сосредоточили усилия на урановой машине, производящей энергию, и, без сомнения, скоро создадут такую машину. А после этого года через два они сделают свою первую бомбу... Необходимо, если воина с Америкой продлится еще много лет, считаться с тем, что техническая реализация энергии атомного ядра однажды может сыграть решающую военную роль.
- Ну, до этого мы разобьем их всех наголову, - успокаивает Мильх. Теперь скажите, профессор, когда Германия получит обещанное вами новое оружие?
- Нужно учесть ограниченность экономических возможностей. Германии... До сих пор не найдено эффективных способов разделения изотопов урана... Создание самоподдерживающейся реакции упирается в проблему чистого металлического урана и особенно тяжелой воды. Нет, нет, о бомбе в ближайшие месяцы и думать нечего, для изготовления атомной бомбы потребуются годы!
Такая неопределенность не устраивала Шпеера: он вынудил Гейзенберга точнее высказаться о сроках. Гейзенберг ответил, что научное решение не будет трудным, но решение производственно-технических проблем должно занять не менее двух лет, и то при условии, если каждое требование ученых будет выполняться.
С такой перспективой можно было согласиться, ибо срок был невелик. Кстати, примерно такой же срок потребовался американским ученым от момента подписания приказа о приобретении земель для строительства реакторов и плутониевого завода (8 февраля 1943 г.) до взрыва плутониевой бомбы (август 1945 г.).
Хотя решение об интенсивном развитии Уранового проекта не было принято, Шпеер оказал проекту поддержку: были выделены денежные средства, фонды на дефицитные материалы, утверждены минимальные сроки строительства бункера для атомного реактора в Берлине, изготовления металлического урана и поставки оборудования для разделения изотопов.
Желая объяснить свои половинчатые решения, Шпеер в 1969 г. писал, что его якобы не устраивал названный Гейзенбергом срок. Подлинной же причиной было неверие военных властей в осуществимости планов создания атомного оружия, предложенных учеными. В 1969 г. Шпееру не хотелось сознаться в проявленной им в 1942 г. недальновидности.
23 июня 1942 г. Шпеер докладывал Гитлеру о мерах по обеспечению армии вооружением. Вопрос об атомном оружии (он представлялся Шпееру несущественным) он включил лишь шестнадцатым пунктом доклада и ограничился следующей записью об этом в своем дневнике:
"Коротко доложил фюреру о совещании по поводу расщепления атомов и об оказанном содействии".
Именно тогда Гитлер впервые получил более или менее конкретную информацию о планах создания атомного оружия: Шпеер сообщил ему, что для этого потребуется не менее пяти лет, но точно не объяснил, что оно будет собой представлять и какова будет его разрушительная сила.
Выпущенный из тюрьмы нацистский военный преступник Шпеер по-новому интерпретировал эти события: ученые нечетко доложили о возможности создания атомного оружия, сведения об этом проекте были переданы Гитлеру, но "он отклонил его", а Шпеер, насколько мог, выполнил свой долг перед рейхом.
Но так или иначе, в 1942 г. в Германии сложилась ситуация, которая исключала возможность создания атомной бомбы: на Восточном фронте немецко-фашистские войска терпели одно поражение за другим, промышленность была перегружена военными заказами, авиация союзников все чаще совершала налеты на немецкие города. И хотя ученые действовали в прежнем направлении, они не могли наверстать время, упущенное в 1940-1941 гг., тем более что Шпеер и Совет вооружения не решились безоговорочно принять и поддержать программу Гейзенберга.
Так, может быть, опасность, ядерной катастрофы для Европы миновала уже в 1942 г.? Нет. Немецкий Урановый проект продолжал представлять огромную угрозу для народов. Пока одни ученые занимались "интересной физикой", другие - исследовали воздействие радиации на человеческий организм. И ничто не помешало бы нацистской верхушке, уходя с исторической сцены, "хлопнуть дверью" - провести радиоактивное заражение территории Европы и сделать ее непригодной к жизни на долгие годы...
...Берлин горел. Гейзенберг шел по знакомым районам, стараясь держаться середины улиц. В некоторых местах пожарные пытались хоть как-то бороться с огнем, но большинство зданий горели, предоставленные самим себе. Накануне состоялось заседание Воздушной академии, на котором выступали с докладами ведущие немецкие физики-атомники, в том числе Гейзенберг, Гаи, Боте. К концу заседания началась воздушная тревога, и все спустились в бомбоубежище министерства авиации, в здании которого проводилась конференция. Налет такой силы Гейзенберг переживал впервые. Несколько бомб попало прямо в здание министерства, и было слышно, как рушились стены и потолки. Никогда прежде Гейзенберг не чувствовал так отчетливо, что и его жизнь может оборваться каждую минуту. Это была страшная ночь, наполненная кошмарами. Свет погас, и только иногда в углах вспыхивали карманные фонарики. Вскоре в убежище внесли стонущую женщину, и санитары занялись ею.
После окончания налета, уже под утро, Гейзенберг и другие еле выбрались из убежища через запасный выход. Вся площадь была освещена горящими зданиями. Гейзенберг решил пойти пешком в Фихтеберг, где он жил в то время у родителей жены. К нему присоединился Бутенанд, биохимик одного из институтов Общества кайзера Вильгельма. Часть пути они проделали вместе, а когда Бутенанд свернул к Дадему, Гейзенберг пошел один. Далеко позади остались Хауптштрассе, Рейнштрассе, Шлоссштрассе, у Гейзенберга несколько раз загорались ботинки, когда он попадал в лужи горящего фосфора. Он шел в состоянии какой-то прострации, инстинктивно выбирая нужное направление. Похожее состояние уже было у Гейзенберга однажды, в январе 1937 г., когда он был вынужден продавать на улицах Лейпцига так называемые знаки зимней помощи. Для него, профессора Лейпцигского университета и Нобелевского лауреата, такая деятельность была оскорблением и вынужденным компромиссом. Он ходил с кружкой для сбора денег, стараясь не смотреть в глаза знакомым людям, и испытывал чувство бесконечного одиночества.
