Ознакомительная версия.
Налаживанию нормальных экономических отношений с другими странами в значительной степени препятствовал нерешенный вопрос о внешнем долге России. Сменовеховцы считали, что наиболее желательным для страны был бы отказ Запада от чрезмерных требований в вопросах выплаты большевистской Россией старых государственных долгов и предоставление ей кредитов на восстановление экономики. Для решения вопроса о внешней задолженности России сменовеховцы предлагали ряд мер. На 1 января 1918 г. внешняя задолженность составляла 4,2 миллиарда золотых рублей довоенного и 7,428 миллиарда золотых рублей военного долга. Но так как военные займы Россия брала во время мировой войны, которую она вела в интересах бывших союзников, то эти страны, по мнению сменовеховцев, большую часть своих затрат компенсировали «территориальными приобретениями и контрибуционными уплатами»[190]. Несправедливость выплаты военной задолженности сменовеховцы аргументировали еще и тем, что военный долг в большинстве случаев есть долг на «право пролития своей крови». «Россия понесла убитыми 41,2 % всех союзнических потерь, и за это Россия оказалась бы еще в неоплатном долгу? Или нынешнее русское правительство не является преемником старого, и тогда союзники признают, что они должны были оплачивать тех бескорыстных людей, которые за них жертвовали жизнью, или же Советы являются правопреемниками старых правительств, и тогда где же союзнические отношения?»[191] По статье 116 Версальского трактата Россия не получила от побежденной Германии контрибуционные выплаты, которые, «по подсчетам финансистов, могли бы составить около 42 миллиардов франков золотом»[192].
Сменовеховцы считали, что «еще довольно большая часть государственного долга подлежит списанию с русских счетов на счета тех самостоятельных государственных образований, которые были выкроены из территории довоенной России, а так как процент населения довольно большой, то и часть долга существенная»[193]. В то же время сменовеховцы предлагали советскому правительству учитывать и то обстоятельство, что в заграничных банках «хранятся принадлежащие России ценности, в разное время секвестрированные или принятые на хранение союзными правительствами. По подсчетам докладной записки в Лигу Наций, эти ценности (золотом и бумажными ценностями) составляют 2680238250 золотых франков»[194]. Исходя из этого, сменовеховцы делали вывод о том, что получилась сравнительно небольшая внешняя задолженность, которая «должна потерять всякий удельный вес среди доводов против возможности предоставления России новых кредитов»[195].
Оставшиеся долги сменовеховцы предлагали конвертировать, а для этого требовалось, чтобы советское правительство добилось бы у мирового сообщества права удовлетворить держателей займов в действующей валюте, а не в валюте 1914 г. Практическую выгоду от этого они видели в том, что вследствие понижения золотого курса европейских валют будут понижаться и платежи в золоте по довоенному государственному долгу. Учитывая, что во Франции было помещено ¾ довоенного долга, а курс франка в начале 1920-х годов упал в два раза, то, соответственно, и выплаты России в золоте уменьшились бы в два раза. Ликвидацию основной части долга сменовеховцы предлагали отсрочить на время, «в течение которого Россия успела бы завершить процесс своего экономического возрождения и оздоровления своих государственных финансов»[196]. Следовательно, и «интересы Франции не в том, чтобы попытаться выколотить консолидированный долг, а в том, чтобы восстановить поприще, на котором французская энергия могла бы создавать новые и новые ценности»[197]. Таким образом, выполнение долговых обязательств России сменовеховцы ставили в прямую зависимость от восстановления экономики, которая сама нуждается в помощи иностранных государств.
Сменовеховцы сделали принципиальный вывод: «Положение о том, что Россия без кредитов со стороны иностранных держав не в состоянии будет достичь сколько-нибудь серьезных результатов в деле экономического возрождения – стоит вне споров»[198]. Самым приемлемым из всех видов кредита сменовеховцы считали денежный долгосрочный заем, так как предоставление других форм кредита (натурального или промышленным капиталом) означало бы зависимость от кредиторов[199]. Однако, с точки зрения сменовеховцев, был бы неприемлемым открытый доступ в страну иностранного капитала, который, «придя в Россию и укрепившись там, постарается забронировать себя от неудобного ему контроля со стороны государства»[200]. Эти суждения опровергают надуманные рассуждения некоторых большевистских деятелей и их последователей в общественно-политической литературе, утверждавших, что для сменовеховцев были характерны планы «передачи России мировому капиталу»[201].
Для сменовеховцев была, наоборот, характерна забота о создании условий, благоприятствующих получению страной иностранных займов. Для этого внешняя политика большевиков должна быть направлена «на достижение реальной экономической связи с западными державами»[202]. Налаживание взаимовыгодных торговых отношений с другими странами позволило бы России сберечь оставшийся золотой фонд, который расходовался бы большевиками «на приобретение предметов первой необходимости»[203]. Вместо золота Россия смогла бы расплачиваться другими товарами, прежде всего продуктами сельского хозяйства. Один из представителей сменовеховского течения писал: «Когда стабилизация внутренних социальных отношений на основе твердой законности, предоставляющей необходимый минимум хозяйственных гарантий, осуществится, русское сельское хозяйство сможет осуществить накопление. С ним начнется экономическое взаимодействие с индустриальными странами Европы»[204]. Россия должна выходить на мировой рынок страной сельского хозяйства, так как «максимальный интерес индустриальная Европа питает к восстановлению экспорта русских сельхозпродуктов»[205]. Если России удастся насытить Европу более дешевой продукцией сельского хозяйства по сравнению с американской и австралийской, то «экспорт европейского капитала в форме продуктов тяжелой индустрии и металлообрабатывающей промышленности не заставит себя ждать. В этом виде он имеет готового потребителя в русском транспорте и металлургической промышленности, которые будут обслуживать восстанавливающееся сельское хозяйство и добывающую промышленность»[206].
Вместе с тем, по мнению сменовеховцев, нормальное развитие внешнеэкономических связей невозможно без «немедленного общего умиротворения вдоль всех русских границ»[207]. Россию нужно «превратить в такой международный фактор, который силой своего влияния устранил бы раз и навсегда возможность враждебных международных коалиций»[208]. Этому могла бы способствовать политика сближения США и России, так как «Вашингтон и Москва вместе – это мир всего мира, прогресс и свобода»[209]. Сменовеховцы также считали, что «Россия должна призвать всю помощь, которую ей может дать энергия и знания германцев… русскому народу нужна дружба и Франции, и Англии, и всего мира»[210]. Большое значение они придавали налаживанию торговых отношений с этими и другими странами. Так, например, сменовеховец С. Андрианов замечал, что Германия, лишенная после войны основных рудных районов, вынуждена ввозить дорогое сырье из Скандинавии и Испании, а высокие ввозные пошлины европейских стран закрыли дорогу на их рынок дешевым немецким товарам. Исходя из этого, им делался вывод о том, что «для промышленной Германии сейчас становится вопросом жизни и смерти связаться как можно скорее и теснее с русским сырьем и с русским потребительским рынком»[211].
Желательным сменовеховцы считали и восстановление нормальных экономических отношений со странами, до революции входившими в состав Российской империи. «Я вполне понимаю эстонцев, – писал в 1921 г. в журнале «Смена вех» С. Стелецкий, – латышей и литовцев, – воспользовавшихся подходящим случаем, чтобы устроиться так, как им нравится. До отделения и Эстония, и Латвия, и Литва жили одной с Россией жизнью. Их связывала общность экономических интересов: поскольку Россия нуждалась в эстонских и латышских портах и в литовских железных дорогах для прямой связи с Западом, постольку же Эстония, Латвия и Литва не могли обходиться без России, как поставщицы почти всей совокупности предметов местного потребления и выгодной покупательницы тех немногочисленных предметов, которые ими производились. Теперь все это, что связано с русским именем, предается безоговорочному остракизму. Как Рига, так и Ревель тянутся к Западу и ищут заморских друзей и союзников, находя, впрочем, только покровителей и опекунов»[212]. Такое положение противоестественно, и в качестве подтверждения сменовеховец приводит высказывание одного из эстонских государственных деятелей того времени, не указывая конкретно его фамилию: «Отделившись от России, с которой у нас было так много общего, мы встретились с множеством затруднений. Это привело очень скоро к тому, что, сохраняя внешне самостоятельность, мы фактически очутились в сфере влияния иностранцев. Наши природные богатства немногочисленны и имеют сильнейших конкурентов за границей. Наша промышленность никакой реальной силы не представляет. Наша торговля в застое. Мы приобрели политическую физиономию, оставаясь чрезвычайно слабыми экономически. Что же остается? Россия. Сближение необходимо»[213]. Примечательно, что аналогичную точку зрения со своей стороны высказал и С. Андрианов, который подчеркивал, что экономика прибалтийских государств «находится в полной зависимости от России. Только русским транзитом живут их порты и торговля, только на русском сбыте может возрождаться их промышленность, всегда рассчитывавшая свой размах на имперский рынок, а не на крохотный местный»[214].
Ознакомительная версия.
