Через полтора года после «расстрела Семьи в Ипатьевском доме» (так утверждал Соколов), или «исчезновения Романовской Семьи из Ипатьевского дома» (так формулировали его оппоненты), появляется «Анастасия». Таинственная женщина, судьба которой уже более 70 лет волнует мир.
Краткое изложение этой общеизвестной истории.
В Берлине неизвестная девушка решает покончить с собой: бросается ночью в канал. Ее спасают, помещают в лечебницу, она в депрессии, почти безмолвна. В лечебнице ей попадается фотография Царской Семьи. Фотография эта приводит ее в поразительное волнение, она не может с ней расстаться. И вскоре возникает слух: чудом спасшаяся дочь русского царя Татьяна находится здесь, в берлинской больнице… «Татьяна» – так она вначале себя называла. Но вскоре она станет называть себя Анастасией.
И в этом факте нет ничего уличающего ее как самозванку. Просто сильный шок мог выжечь память. Она не помнила, кто она. Раскопки в памяти – и вот уже ей кажется, она встретилась с собой – она Анастасия…
Она рассказывает историю своего спасения: выстрел, она падает, за нею – сестра, закрывая ее от пуль своим телом… И дальше – бесчувствие, провал в памяти… потом звезды… ее везут на какой-то телеге. Потом путь в Румынию с солдатом, который, как оказалось, и спас ее. Рождение ребенка от солдата… Ее бегство… И все это наплывами, бессвязно…
И при этом она не говорит по-русски. Впрочем, и на это может быть объяснение… русская речь во время чудовищного убийства, когда лежала она, заваленная трупами своей Семьи, навсегда создала некое табу в ее сознании. Она не может произносить русские слова, они воскрешают в ее сознании тот ужас… Но это обстоятельство очень ободряло ее оппонентов. (Хотя, на наш взгляд, женщина, не говорившая по-русски и решившая объявить себя русской великой княжной, должна быть или сумасшедшей или… воистину верить, что она Анастасия.)
Но было и удивительное ее сходство с фотографиями дочери русского царя. И был след сведенной родинки на теле – там, где когда-то свели родинку у юной Анастасии, и одинаковое строение ушной раковины, и сходство их почерков, и, наконец, подробности жизни Семьи, о которых так свободно рассказывала эта таинственная женщина.
Она пыталась отстоять в суде свое право называться царской дочерью и потерпела поражение.
Но когда таинственная «Анастасия» умрет, ее похоронят в склепе романовских родственников – принцев Лейхтенбергских.
Кто она была?
Для меня – женщина, по каким-то ужасным причинам пережившая шок и забывшая, кто она, и всю жизнь пытавшаяся это вспомнить… Она действительно верила, что она царская дочь, но, видимо, не знала точно – которая из четырех… Она объявила себя Анастасией, потому что из всех она больше всего была на нее похожа, но… но до конца жизни она вела мучительные раскопки в своей памяти. И потому при всей уверенности в ней была такая неуверенность. И эта сжигающая мука: все время вспоминать, идти назад туда, в чудовищное прошлое, чтобы пытаться встретиться там, в этом ужасе, с собой и… так никогда и не встретиться.
Но если «Анастасия» объявила себя «спасшейся после расстрела», то впоследствии начинают появляться книги, доказывавшие, что вообще никакого расстрела царских дочерей не было.
Казнены были только царь и наследник. Челядь и несчастного Боткина убили, чтобы создать видимость уничтожения всей Семьи. На самом же деле по требованию немцев, на основании секретных статей Брестского мира царица и ее дочери были вывезены из России. Правда, как мог не знать об этом второй человек в государстве – Троцкий, – участвовавший в заключении Брестского мира и уже в изгнании утверждавший, что вся Царская Семья была расстреляна? (Сколько бы он тогда дал, чтобы это было не так!)
Впрочем, все эти фантастические версии не могли не возникать. Ведь в течение 70 лет после расстрела не было опубликовано ни одного добровольного показания участников расстрела в Ипатьевском доме. И страшная ночь на 17 июля 1918 года оставалась уделом таинственных слухов и легенд.
Начиная свое расследование, я не верил никому – ни Соколову, ни его оппонентам. И я ставил перед собой одну цель – найти добровольные показания свидетелей той страшной ночи. Я был уверен, что они существуют в секретных хранилищах. И только они смогут дать ответ: что же произошло в Ипатьевском доме. Об одном таком документе – легендарной «Записке» Юровского – ходило много слухов.
И я начал выспрашивать своих прежних соучеников по Историко-архивному институту, работавших в архивах. Все, с кем я разговаривал, слышали о ней, но никто ее не читал.
«Вещественные доказательства – орудие казни…»
В конце 70-х годов мне позвонила моя старая подруга. Мы учились вместе в Историко-архивном – и вот через много лет, пугая друг друга изменившимися лицами, встретились. Она села в мою машину и молча положила мне на колени бумагу…
Я начал читать:
«В Музей Революции. Директору Музея, товарищу Мицкевичу.
Имея в виду приближающуюся 10-ю годовщину Октябрьской революции и вероятный интерес для молодого поколения видеть вещественные доказательства (орудие казни бывшего царя Николая II, его семьи и остатков верной им до гроба челяди), считаю необходимым передать Музею для хранения находившиеся у меня до сих пор два револьвера: один системы «кольт» номер 71905 с обоймой и семью патронами и второй системы «маузер» за номером 167177 с деревянным чехлом-ложей и обоймой патронов 10 штук. Причины того, почему револьвера два, следующие – из «кольта» мною был наповал убит Николай, остальные патроны одной имеющейся заряженной обоймы «кольта», а также заряженного «маузера» ушли на достреливание дочерей Николая, которые были забронированы в лифчики из сплошной массы крупных бриллиантов, и странную живучесть наследника, на которого мой помощник израсходовал тоже целую обойму патронов (причину странной живучести наследника нужно, вероятно, отнести к слабому владению оружием или неизбежной нервности, вызванной долгой возней с бронированными дочерями).
Бывший комендант дома особого назначения в городе Екатеринбурге, где сидел бывший царь Николай II с семьей в 1918 году (до расстрела его в том же году 16.07), Яков Михайлович Юровский и помощник коменданта, Григорий Петрович Никулин свидетельствуют вышеизложенное.
Я.М. Юровский – член партии с 1905 года, номер партбилета 1500. Краснопресненская организация.
Г.П. Никулин – член ВКП(б) с 1917 года, номер 128185. Краснопресненская организация».
Значит, все было!!!
Она сказала: «Это копия документа, который находится в закрытом хранении в Музее Революции… Мне сказали, что ты хочешь узнать, как это происходило. Я рада, что даю тебе эту возможность. Но… этот документ скопировали по моей просьбе – и я не хочу никого подводить. Так что ты должен молчать. Впрочем, в ближайшие сто лет вряд ли тебе удастся обо всем этом заговорить. Так что наслаждайся абстрактным знанием, этого достаточно.
– Это и есть «Записка» Юровского?
– Что ты! Это всего лишь обычное заявление, написанное Юровским…
(В 1989 году мне наконец удалось увидеть это «обычное заявление» – оно оказалось написанным от руки характерным почерком коменданта.)
– Нет, нет, – усмехнулась она, – «Записка» Юровского совсем другое. Это большой документ. Кстати, в двадцатых годах он передал свою «Записку» Покровскому.
(Михаил Покровский – руководитель Коммунистической академии, в 20-е годы – вождь советской исторической науки.)
– Ты ее видела – она есть в Музее Революции?!
– Не знаю… – сказала она сухо, – знаю только, что эти револьверы Юровского были изъяты из Музея перед войной сотрудниками НКВД. И все его бумаги тоже. Есть соответствующая запись в описи… Но иначе и быть не могло. Ведь его дочь была посажена.
– Дочь Юровского?! Посажена?
– Ее звали Римма… Была комсомольским вождем, по-моему, одним из секретарей ЦК, отсидела, кажется, больше четверти века в лагерях… Впрочем, если бы эта «Записка» Юровского и была в Музее, тебе, как ты сам понимаешь, ее не дали бы. Документы о расстреле Царской Семьи – это «документы особой секретности».
Она ушла, и я остался с его заявлением. Первым прочитанным мною добровольным показанием участника…
Значит, все правда! Расстрел был! И через 10 лет Юровский продолжает жить этим расстрелом. Он не может написать обычное заявление. Ипатьевский дом преследует его – «бронированные девицы»… мальчик, которого «достреливают»… И если таково «обычное заявление», какова должна быть его «Записка»! Я понимал: она права – в Музее мне ничего не дадут, но…
Биография Юровского в стиле советских «житий святых» была изложена в книге Я. Резника, изданной небольшим тиражом в Свердловске под гордым названием «Чекист».
В этой книге напечатано завещание коменданта. В нем он опять обращается к своему верному «сынку» – помощнику по расстрелу Г. Никулину. Умирая от мучительной язвы, он вновь вызывает призрак страшного Ипатьевского дома:
