Взгляд Аникия Федоровича задержался на незнакомом человеке в монашеской одежде, который, склонившись у окна, острой иглой уверенно наносил на левкас контур святого семейства.
— Кто это? — спросил тихо у приказчика мастерской.
— Монах-расстрига. Вчерась только к нам прибежал. Решил испытать. С хорошей рукой иконописец. Из Сергиева посада.
— За что расстригли?
— Пьет неумеренно. А мастер, по всему видать, отменный.
— Тогда вот что. Ты ему денег дай, сколь попросит, дай. Да чулан в людской отведи сухой. Пусть поробит.
— Исполню, хозяин. — Приказчик согнулся в глубоком поклоне, не столь из почтения, сколько чтобы скрыть скривившую его губы ухмылку. Ай, хитер Аника Строганов! Дать денег пьющему человеку в долг да вволю — он тут же их и пропьет. А пропьет — уже и в кабале. А там — куда уж от нас денется… Хитер хозяин.
А Строганов уже рассматривал иконы, подготовленные к отправке в основанный им Пыскорский монастырь. Он с самого начала распорядился, чтобы венец Богородицы был обрамлен жемчугом. Но на двух иконах жемчуга не было.
— Почему здесь жемчуг не выложен?
— Не хватило, хозяин. Вместо ста сорока горошин жемчужник выдал только сто.
— Позови его сюда.
Слуга поспешно бросился вон. Но приказчик, отвечавший за работы на жемчужных промыслах Строгановых, оказался в отъезде — срочно выехал за очередной партией жемчуга, который строгановские ловцы выковыривали из специально разводимых раковин на заводи в реке Иксе, в четырех верстах от Сольвычегодска.
— Как вернется, поставить его на правеж. Дабы впредь знал — без запаса вести хозяйство неможно.
Аникий Федорович, осердясь, не сдерживался, и кто в такой момент под горячую руку попадал, мог и батогов получить, и просто кулака хозяйского отведать. Потому в мастерской все притихли и низко склонились над работой.
— Ишь, варнак, — уже отходя, проворчал Строганов, но тут же распорядился: — Надо еще проверить — не своровал ли! Ну погоди, коль счета не сойдутся! Сейчас же и проверить его книги!
На залитом предвечерним солнцем дворе отвлекся хозяин на мельтешение дворни, повизгивание горничных девок, выбивавших пыль из ковров, ругань поваренка, у которого собака стянула кость от разделываемой им телячьей туши. Сквозь привычный гомон подворья до слуха Аникия Федоровича донесся отзвук дальнего колокольного звона. Строганов сладостно выделил в его переливах ровный басовитый голос главного колокола Пыскорского монастыря. Этот колокол, выделки именитого мастера, Аникий привез из Москвы. И сейчас, слушая его, вновь порадовался, что не пожадничал, переплатил изрядно, но перехватил у князя этого, как бишь его… И сразу, поймав себя на суетливой гордыне, зачастил мелкими крестиками: «Грешен, грешен, прости мя Господи…»
К Строганову подошел старший его сын — Яков.
— Отец, ты велел мне быть у тебя сразу после обеда…
— Да, пойдем-ка в горницу. Надо, надо поговорить.
Они прошли по длинному ряду светелок, горниц, переходов, пока не пришли в небольшую комнату в глубине дома — кабинет хозяина, куда без спросу не мог входить никто из домочадцев. Здесь даже убирали только в его присутствии.
— Садись, — указал он Якову на резную скамейку. Сам присел возле заморского стола, разделенного на десятки разной величины ящичков, полочек, ниш.
— Ты собрался уже?
— Да, отец, сундучок собран, подарки дьякам и приказным по твоему списку уложены. Иконы боярину укладены в плетенку, а ширинки персидские, шитые золотом, для государя, соболя ему же повезут в возке. На охрану поклажи взял еще десять казаков с фузеями.
— Ты, Яков, вот что, — заговорил Аникий Федорович, поначалу замедленно произнося слова, видно в последний раз раздумывая, стоит или нет завести сейчас этот разговор, поведать сыну сокровенную свою думу. Видимо, порешив, что стоит, он продолжил уже уверенно: — Ты ведь знаешь, посылал я верных людей на Камень к тамошним татарам. Велел им разведать — как живут, что имеют, так ли богаты их места пушным зверем, рыбой, можно ли пашни заводить. Вызнать, что еще там хорошего есть. Потом и за Камень я людей с тем же посылал. Полмесяца назад пришли оттедова людишки-то мои. Все те места осмотрели. И сказывают — благодатнейшие края, привольные, красивые. И все там изобильно. Вот соболя ты царю везешь. Лучше этих соболей я не видывал. Они их оттель принесли. И как взяли-то: татары с большой охотой выменивали шкурки на всякие мелкие железные поделки, бусы, кольца. В местах тех не только зверя и птицы в изобилии. Там и хлеб растить можно. А на Камне, сказывают, татары и железо, и серебро копают… Так вот, надумал я те земли к нашим пристегнуть.
Аникий бросил быстрый взгляд на сына — как он принимает сказанное. Яков сидел недвижно, только в частом помаргивании век выказывалась работа его мысли.
— Так что ты там по приказам-то государевым походи да разузнай, есть ли на пустые те места охотники ими владеть. Может, из ближних бояр кто, из князей. Но пока доброго о тех местах не говори. Пустые, мол, а боле, мол, ничего не знаю…
Аникий примолк, выжидая, спросит ли чего Яков. Тот молчал. Тогда Аникий перешел к другому вопросу.
— Еще тебе есть важная работа. Государь в Ливонии, сказывают, навоевал много пленных. Мне он как-то пообещал для заселения нашей земли из тюрем московских тех пленных отпустить. Ты по тем тюрьмам походи, присмотрись. Нам не всякая сволочь нужна. Кто корабли строить и водить искусны, кто лекарить может, дома, заводы ставить, рудовщики, по ремеслу мастера. Но коль скоро нужного человека присмотришь, не жалей денег, коли придется на выкуп пойти. Помни — умелый человек себя завсегда окупит.
И еще. Намедни в кузне приказчик мне толковым показался. Ты его с собой прихвати в Москву-то, на этом деле испытай: как человека видит, как мастерство отличает… Вот и все, пожалуй. Все ли понятно тебе, что сделать надоть?
Аникий смотрел на сына, на напряженное лицо его, и теплая волна отцовской гордости прогрела ему душу. Яков не бросился сразу ни с заверениями, ни с вопросами. Он, видимо, еще раз примеривал заданную работу и тут же оценивал, всем ли снаряжен, чтобы ее выполнить. «Не зря я их учил, не зря, помнят науку», — подумал Аникий.
Наконец Яков прервал молчание.
— В Москву мне, отец, ехать не впервой. Дорогу в приказы знаю. И государю поклонюсь как должно. Насчет работников тоже обговорено. Кого надо, не упущу. Тогда только надо больше отсюда лошадей и возков брать. Мастеров, по всему, немало прикупим. Не пешком же им тыщу верст идтить. Опять же справу их везти, скарб какой-никакой. Возьму-ка я еще с десяток возков. Да навалю в них соли. Хоть обычно гужом соль возить невыгодно, но здесь внакладе, пожалуй, не будем. По дороге соль понемногу продадим, где подороже. А деньги на покупку лошадей и возков в Москве-то сбережем. Там-то они насколь дороже стоят.
Якову действительно не впервой было выполнять ответственные поручения отца. Он и в приказах всех дьяков нужных знал, и государю сумел приглянуться сметливой и ладной речью. Не терялся, водя караваны и к немцам, и в Бухару. Так что старый Строганов был уверен: все будет исполнено, как задумано.
— Грамоты к царю и в приказы уже написаны, возьмешь их у стряпчего в приказной.
Аникий уже готовился отпустить сына и поднял руку, чтоб перекрестить его, но поднятая рука его напряженно повисла в воздухе. В доме послышался шум, вырвались женские крики; топот бегущих ног стремительно близился к строгановскому кабинету.
— Уж не пожар ли?! Иль татары напали?!
— Нет, отец, тогда бы в набат били, что-то иное.
Наконец кто-то подбежал к двери и, что было неслыханно, без стука, спроса, зова, открыл ее. Аникий Федорович увидел задохнувшегося от бега и собственной смелости челядинца.
— Что?
— Ох, хозяин, — продохнул слуга, — беда!..
— Какая беда?!
Но челядинец только повторял побелевшими от испуга губами:
— Ой, беда, беда…
Аникий злобно толкнул его в грудь, освобождая дорогу, и стремительно выбежал в горницу. На лавке у окна лежала его жена, бледная, с закинутым лицом, видимо, в глубоком обмороке. Вокруг нее испуганно хлопотали служанки, дворовые девки.
— Яков, беги за лекарем! А вы брысь отседа, чего раскудахтались!.. Аришка, расстегни ей ворот-то, расстегни!
Прибежал лекарь-немец, на ходу еще расстегивая свою большую кожаную сумку. Выхватил из нее какую-то склянку, поднес к носу лежащей женщины. Софья слабо шевельнулась, открыла глаза, некоторое время как бы определялась, где она, и тут увидела склоненное к ней лицо мужа. Глаза ее вмиг налились слезами.
— Доченька-то наша…
Успокоившийся было Аникий вновь напрягся.
— Ас ней-то что?
— Сбежала она! — всхлипнув, в голос заревела Софья.
