Таким образом, и прямо и косвенно китайская историография свидетельствует о долгой истории гунно-юэчжийских войн, двух периодах в истории гунно-юэчжийских отношений. До конца III в. до н. э. юэчжи имели явное военно-политическое превосходство над гуннами («с презрением относились к сюнну»), которого они лишились на грани III–II вв. до н. э.
Когда и где стали возможными первые контакты между юэчжами и гуннами? Сыма Цянь упоминает сюнну в связи с их набегами на царство Чжао (403–222 гг. до н. э.). Царство Чжао занимало южную часть провинции Хэбэй, восточную часть провинции Шаньси и земли к северу от Хуанхэ до Хэнани [Таскин, вып. 1, с. 124]. Под контролем Чжао находились земли севернее Ордоса, столь ценимые кочевниками монгольских степей. Для противодействия им было создано несколько военных округов. Главным противником Чжао на севере и стали гунны. В середине III в. до н. э. командовал этими округами самый опытный полководец Чжао, Ли Му. В течение многих лет он противостоял гуннам и даже нанес тяжелое поражение самому шаньюю. Лишь в 244 г. до н. э. он был отозван с границы [Сыма Цянь, с. 259–260].
Много раньше на территории Внутренней Монголии, близкой к Ордосу, появились юэчжи, что засвидетельствовано и археологически. Как показала Эмма Банкер, только с юэчжами можно соотнести многочисленные находки во Внутренней Монголии блях с изображенными на них сценами борьбы мифических хищников, вполне пазырыкского облика, хорошо датируемых IV в. до н. э. [Bunker, 1993, с. 99–116; 1997, с. 41–74]. Юэчжи вели активную военную политику не только на западе от Алтая, о чем свидетельствуют некоторые «трофеи» пазырыкских вождей, но и на далеком востоке Великой Степи. Здесь они встретились с очень несхожими по внешнему облику племенами.
Были ли гунны монголоидами? Антропологически подтверждаемая материалами из гуннских погребений Монголии эта монголоидность принималась с той оговоркой, что «ни изображений, ни описаний наружности гуннов и дунху мы не имеем» [Руденко, с. 177]. В отношении гуннов эта оговорка, однако, не вполне корректна. Имеется вполне убедительный иконографический материал, позволяющий найти изобразительный контекст ликам на подвесках пазырыкской узды.
В 121 г. до н. э. император Уди назначил прославленного воина Хо Цюй-бина «военачальником сильной конницы», которая должна была подавить гуннов на их же территории. Действия Хо Цюй-бина были столь успешны, что, несмотря на скорую кончину (117 г. до н. э.), он сумел нанести гуннам невосполнимые потери. Особенно прославила его победа над гуннами у гор Цилянь, на земле «малых юэчжи». Над могилой Хо Цюй-бина «был насыпан холм, по форме напоминающий гору Цилянь» [Таскин, вып. 1, с. 94]. А у подножия могильного холма было установлено 16 скульптурных сцен, отличающихся монументальностью размеров и частично исполненных в технике рельефа [Кравцова, 2004, с. 175–180]. В 1936 г. венгерский антрополог Золтан Такач посетил погребальный комплекс Хо Цюйбина и снял эстампажные копии той группы, которая носила название «Конь топчет сюнну» (высота 1,14 м, длина 2, 60 м). В 1938 г. эстампажи и прорисовки были опубликованы Такачем в Пекине [Takacs, с. 275–277], но великолепный иконографический материал остался вне внимания исследователей. Между тем результаты работ Такача имеют эталонное значение, и мы пользуемся случаем использовать его рисунки именно в этой функции (см. рис. на с. 78).
Иконографическое изображение гунна гробницы Хо Цюй-бина наиболее близко к загадочным ликам на пазырыкской узде (см. таблицу) — те же признаки монголоидности: выдающиеся скулы, низкий лоб, толстые губы, короткий приплюснутый нос, борода и торчащие вверх прямые жесткие волосы. Таким образом, имеются все основания утверждать, что позолоченные головы на пазырыкской узде, украшавшие парадный убор коня одного из юэчжийских вождей, — это головы убитых им воинов-гуннов, из черепов которых были сделаны золоченые чаши — свидетельство жестоких гунно-юэчжийских войн IV–III вв. до н. э.
Не лишено символики то обстоятельство, что сам Хо Цюйбин, умерший в возрасте 24 лет, был по материнской линии юэчжийского происхождения (как и его дядя — знаменитый военачальник Вэй Цин), а свои главные победы над гуннами он одержал на коренных землях юэчжей [Кравцова, 2004].
В ходе этих войн, надолго задержавших западную экспансию гуннов, юэчжи создали во Внутренней Азии свою кочевническую империю и, по оценке Сыма Цяня, «достигли расцвета». Свидетельством гегемонии юэчжей в Великой Степи, когда юэчжийские князья, похороненные на Алтае, сражались далеко на востоке ради власти «над народами, натягивающими лук» [Таскин, вып. 1, с. 43], и стала пазырыкская узда [Кляшторный, Савинов, 1998, с. 169–177]. Прошло менее двух веков, и на Алтае утвердились новые владыки Великой Степи, сделавшие золоченые чаши из черепов вождей своих прежних сюзеренов — юэчжей.
Хозяйство, общественное и государственное устройство гуннов
Даров, которые получали шаньюи от ханьского двора, было совершенно недостаточно для удовлетворения потребностей значительного кочевого населения в продуктах оседлого хозяйства. Поэтому для гуннов более существенным было установление пограничной торговли, которую, однако, не разрешало императорское правительство, видевшее в торговле только инструмент давления на варваров. Позднее суть этой политики четко сформулировал один из китайских историографов: «Нет дани (от варваров) — нет и торговли с ними, есть дань — есть и вознаграждение (т. е. торговля)» [цит. по: Мартынов, с. 234].
Добиваясь открытия рынков на границе, шаньюй начал в 158 г. до н. э. новую серию набегов и опустошил несколько северных округов. «После этого (в 152 г. до н. э.) император Сяо-цзин снова заключил с гуннами мир, основанный на родстве, открыл рынки на пограничных пропускных пунктах, послал гуннам подарки и отправил принцессу, согласно прежнему договору». «Отличаясь алчностью, — добавляет Сыма Цянь, — гунны ценили рынки на пограничных пропускных пунктах и любили китайские изделия» [Таскин, вып. 1, с. 49–50].
Экономика гуннского общества, по описанию Сыма Цяня, весьма примитивна: «В мирное время они следуют за скотом и одновременно охотятся на птиц и зверей, поддерживая таким образом свое существование, а в тревожные годы каждый обучается военному делу для совершения нападений. Таковы их врожденные свойства… Начиная от правителей, все питаются мясом домашнего скота, одеваются в его шкуры и носят шубы из войлока» [Таскин, вып. 1, с. 34–35]. Столь же простой кажется и проистекающая из характера экономики программа отношений с Китаем, сформулированная одним из шаньюев: «Я хочу открыть вместе с Хань большие заставы для торговли, взять в жены дочь из дома Хань, хочу, чтобы мне ежегодно посылали 10 тыс. даней рисового вина, 5 тыс. ху (мер) проса, 10 тыс. кусков различных шелковых тканей, а также все остальное, и в этом случае на границе не будет взаимных грабежей» [Там же].
Однако с представлениями о чисто кочевом характере гуннского общества никак не вяжутся неоднократные упоминания о городках в глубине гуннских земель, о хранимых там запасах зерна; сообщая о суровых для гуннов зиме и лете 89–88 гг. до н. э., летописец замечает: «В это время начался снегопад, длившийся несколько месяцев подряд, скот падал, среди населения начались болезни, хлеба не вызрели, напуганный шаньюй построил молельню» [Таскин, вып. 2, с. 28].
В Забайкалье археологи исследовали один из гуннских городков у впадения р. Иволги в Селенгу. Иволгинское городище, окруженное четырьмя рвами и четырьмя валами, имеет площадь в 75 гектаров, застроенных полуземлянками (открыто около 80 жилищ); там обнаружены следы железоделательного и бронзолитейного производства, а главное — сошники из чугуна и литейные формы для них, железные серпы и каменные зернотерки. Судя по размерам сошников, плуги у гуннов были небольшие, деревянные, и земля вскапывалась неглубоко. Развитию земледелия, однако, препятствовали суровые природные условия страны гуннов, и собственное производство зерна (главным образом, проса и ячменя) никогда не удовлетворяло потребностей довольно многочисленного населения (по расчетам исследователей, около 1,5 миллиона человек).
Основным видом хозяйственной деятельности гуннов всегда было кочевое скотоводство, что подтверждают как сообщения письменных источников, так и результаты археологических раскопок. Первостепенную роль у гуннов играла лошадь. При экстенсивном скотоводческом хозяйстве, когда корма для скота на зиму не заготовлялись, лошадь имела и то преимущество, что она могла круглый год находиться на подножном корму, тебеневать, добывая траву из-под неглубокого снега. Судя по костям, найденным в гуннских погребениях, лошади были типичными монгольскими — небольшого роста, грубого, но мускулистого сложения, с короткой и широкой мордой.
