Как уже изложено, Шаховский, между прочим, передавал о своем разговоре с Женей Чеберяковым относительно того, как его и Андрюшу Ющинского испугал в усадьбе завода мужчина с черной бородой. По словам отца Жени Василия Чеберякова, Женя сообщал ему, что за несколько дней до обнаружения трупа Ющинского он играл с Ющинским в усадьбе завода Зайцева, но за ними погнался Мендель Бейлис, и они разбежались. Кроме того, Василий Чеберяков показал, что однажды, за неделю приблизительно до того дня, когда был найден труп Ющинского, Женя, придя домой из усадьбы Зайцева, рассказывал ему, что к Бейлису приехали два каких-то еврея в необычных костюмах. Этих евреев Женя видел молящимися. Сейчас же после того, когда стало известно об обнаружении трупа Ющинского, евреи те, как сообщил Женя, оставили квартиру Бейлиса. (Л. д. 287 — т. III.)
Допросить Женю Чеберякова относительно виденных им в квартире Бейлиса двух евреев не представлялось возможным, так как эти сведения были получены судебным следователем уже после смерти Жени, внезапно заболевшего дизентерией и умершего 8 августа 1911 года. Сестра же Жени 9-летняя Людмила подтвердила на следствии рассказ его об упомянутых евреях. По ее словам, она и Женя отправились за молоком к Бейлису, увидели в квартире его двух евреев, которых очень испугались. Она заметила, что на одном из них была черная накидка и высокая шляпа из черной материи на голове. Кроме того, Людмила Чеберякова показала судебному следователю, что Андрюшу Ющинского она видела в последний раз за неделю до обнаружения его трупа. Ющинский пришел тогда к ним в 8 часов утра и пригласил Женю отправиться в усадьбу завода Зайцева кататься на “мяле” (сооружение для растирания глины). С Ющинским и Женей пошла также она, Людмила, ее младшая сестра Валентина и несколько знакомых детей, из которых она помнит Евдокию Наконечную. Проникнув в усадьбу завода через дыру в заборе, они стали кататься на “мяле”, как вдруг увидели, что к ним бежит Мендель Бейлис с двумя евреями. Они, дети, соскочив с “мяла”, бросились убегать. Ей, Людмиле, и тем детям, которые находились ближе к забору, удалось скрыться. Ющинский же и Женя были настигнуты и схвачены Бейлисом. Однако Женя как-то вывернулся и также убежал а Ющинского, как она заметила, Бейлис тащил за руку по направлению к заводской печи. Сестра ее Валя, которая не могла так быстро бежать, как она, Людмила, и потому дольше пробыла в усадьбе Зайцева, передавала ей, что видела, как Ющинского потащил к печи Бейлис, а также те два еврея, которые вместе с ним гнались за мальчиками. (Л. д. 263 — т. II; 13 — т. V.)
Евдокия Наконечная, заявляя, что она неоднократно каталась на “мяле” с другими детьми и, между прочим, с Ющинским и что на них часто кричали тогда заводские рабочие, показала, что она не помнит случая, чтобы их согнал с “мяла” Бейлис. (Л. д. 19 — т. V.)
Валентина Чеберякова осталась на следствии недопрошенной. Заболев внезапно почти одновременно с Женей дизентерией, она также умерла через несколько дней после смерти брата. (Л. д. 271, 273об., 276 — т. II.)
Данные Менделем Бейлисом на следствии объяснения сводятся к тому, что ни Андрюши Ющинского, ни Жени Чеберякова он не знал, с матерью же последнего был знаком. Он служил приказчиком на заводе Зайцева, и иногда приходилось ему выгонять из усадьбы завода мальчиков, которые затевали там игры. Евреи в необычных костюмах к нему не приезжали. Отец его был хасидом, однако сам он человек нерелигиозный и работает по субботам. Лет пять тому назад он ездил из Киева в имение Зайцева наблюдать, как пекут “мацу”, и затем доставлял ее в Киев, где по поручению Зайцева развозил ее с “пейсаховым” вином родным Зайцева. Письмо на имя жены он передал Казаченко, но не просил его отравить или подкупить кого-либо из свидетелей. Казаченко говорил, что он может помочь ему и передавал, что ему известно из газет о показаниях “Лягушки” и “Фонарщика”. Письмо писал от его имени Александр Пухальский, и в этом письме он, Бейлис, хотел попросить жену дать Казаченко деньги за доставку письма, а не на расходы по розыску свидетелей. (Л. д. 160 — т. II; 368 — т. II; 378 — т. V.)
На основании изложенного мещанин города Василькова Киевской губернии Менахиль-Мендель-Тевьев-Бейлис, 39 лет, обвиняется в том, что по предварительному соглашению с другими лицами, с обдуманным заранее намерением, из побуждения религиозного изуверства для обрядовых целей лишить жизни мальчика Андрея Ющинского 12 лет 12 марта 1911 года в городе Киеве, в расположенной по Верхне-Юрковской улице усадьбе кирпичного завода Зайцева, схватил игравшего там с другими детьми названного Ющинского и увлек его в помещение завода, где затем сообщники его, Бейлиса, с ведома его и согласия, связав Ющинскому руки и зажимая ему рот, умертвили его, нанеся ему колющим орудием 47 ран на голове, шее и туловище, причинив поранения мозговой вены, шейных вен, артерии и левого виска, а также поранения твердой мозговой оболочки, печени, правой почки, легких и сердца, каковые повреждения сопровождались тяжкими и продолжительными страданиями, вызвали почти полное обескровление тела Ющинского, т.е. обвиняется в преступлении, предусмотренном п. 13 и 2 1453-й ст. Улож. о наказаниях.
Вследствие этого и согласно 201-й ст. Устава уголовного суда мещанин Менахиль-Мендель-Тевьев-Бейлис подлежит суду Киевского окружного суда с участием присяжных заседателей.
В.В. РОЗАНОВ
Жертвенный убой[821]
Мне однажды пришлось присутствовать на еврейской бойне и видеть убой скота по правилам еврейского ритуала. Передаю голый факт во всей его наготе.
Случилось это так.
Лет шесть тому назад я, связанный службою, проживал в крупном центре Юго-Западного края, на три четверти населенном евреями.
Во время частых загородных прогулок мое внимание привлекло странного вида здание с длинными фабричного типа корпусами, обнесенными высоким плотным частоколом, каким принято обносить остроги и места заключения. Вскоре я узнал, что это городская бойня и бездействующий альбуминный завод. Интересуясь вопросами городского благоустройства и будучи знаком с постановкой столичных боен, я решил осмотреть местную городскую бойню, совершенно упустив из виду, что город населен преимущественно евреями, что вся торговля находится в руках евреев, а следовательно, и городская бойня должна быть еврейской.
Еврей-привратник на мой вопрос: “Можно ли осмотреть бойню?”, замялся и, по-видимому, намеревался обратиться к авторитету своего начальства в небольшом флигельке у ворот. В это время из флигелька выскочил юркий, свирепого вида еврей и набросился на привратника. Понимая несколько еврейский жаргон, я мог разобрать следующую фразу: “Что же ты долго разговариваешь? Ты видишь, что это не еврей. Ведь тебе приказано пропускать только одних евреев”.
“В таком случае надо будет во что бы то ни стало проникнуть на бойню”, — подумал я и решил продолжать прогулку. Возвращаясь домой опять мимо бойни, я заметил, что привратника сменили, и решил вторично попытать счастья. Для большей убедительности я заявил привратнику, что я причастен к ветеринарному надзору, что мне по делу необходимо пройти в контору, ввиду чего я прошу провести меня в контору.
Привратник помялся, но затем объяснил, как мне пройти... Старика еврея во флигеле, по-видимому, не оказалось, и я благополучно добрался до конторы. В конторе меня встретил интеллигентного вида еврей. Я отрекомендовался ветеринаром, не называя, впрочем, фамилии, и просил провести меня на бойню.
Заведующий начал подробно распространяться об устройстве бойни, при которой имеются бездействующий альбуминный завод, водопровод и также все новейшие приспособления. Наконец, заведующий начал сообщать, откуда преимущественно доставляют скот, какой породы, в каком количестве и пр. Когда я перебил его и вторично попросил провести на бойню, он после короткой паузы заявил мне, что провести на бойню не может. Впрочем, так как меня “интересует техническая часть дела”, то, пожалуй, он “может показать мне разделку мяса”.
В это время заведующего вызвали, и, уходя, он крикнул мне: “Сейчас пришлю вам провожатого”. Я решил, что проводника дожидаться не следует, так как он, очевидно, покажет мне лишь то, что меня не интересует. Без особых приключений мне удалось добраться до помещения бойни. Она представляла ряд длинных каменных сараев, в которых происходила разделка мясных туш. Единственное, что бросилось в глаза, это крайне антисанитарное состояние помещения. Один из рабочих объяснил мне, что убой уже кончен, что лишь в последнем корпусе оканчивают убой телят и мелкого скота. Вот в этом-то помещении я увидел наконец интересовавшую меня картину убоя скота по еврейскому обряду.
Прежде всего бросилось в глаза то, что я вижу не убой скота, а какое-то таинство, священнодействие, какое-то библейское жертвоприношение. Передо мной были не просто мясники, а священнослужители, роли которых были, по-видимому, строго распределены. Главная роль принадлежала резнику, вооруженному колющим орудием; ему при этом помогали целый ряд других прислужников: одни держали убойный скот, поддерживая его в стоячем положении[822], другие наклоняли голову[823] и зажимали рот жертвенному животному[824].
