Ознакомительная версия.
Увлечённый театральными замыслами и постановкой пьес в театрах, Толстой постоянно думал, что ему пора продолжить работу над основным своим произведением: «Хождение по мукам». В Берлине была издана первая часть будущей трилогии, в которой он только начал рассказ о жизни русского общества накануне империалистической войны и во время её кровавого течения, а ведь его герои постараются понять и осмыслить причины пролетарской революции и Гражданской войны. По мере того как он писал, перед его глазами развёртывались дальнейшие события в России, и ему становилось ясно, что нельзя останавливаться на первой книге, в которой только наметились основные исторические события, и он осенью 1921 года решил, что «Хождение по мукам» развернётся в эпическое полотно, но продолжать роман нужно в России, там, где всё это происходило, там, где прошла его жизнь и куда все эти годы его тянуло. Нельзя писать о народе и не знать, что эта революция дала сегодняшним строителям нового мира, не зная, что это за новый мир, за который пролито столько крови и сломано человеческих судеб. Работая над романом «Хождение по мукам», Толстой был в плену предвзятых и односторонних идей о мире и о войне. Действительно, как всякий художник, он впитывал в себя различные явления: окружающая жизнь оставляла в нём след, как птица, пробежавшая по мокрому песку. Но все эти явления можно по-разному трактовать, здесь в особенности важен угол зрения, общая линия художественных обобщений.
Достоверно и правдиво Алексей Толстой воссоздал жизнь русской интеллигенции накануне войны, показал причины её увлечения упадническим искусством, богоискательскими философскими теориями, причины загнивания старого общества и неизбежность его обновления. Если раньше сам Толстой принял Февральскую революцию радостно и восторженно, то в романе «Хождение по мукам» от былой восторженности ничего не осталось. Необходимо было убрать из романа упрощения и односторонние сцены. Для переиздания романа Толстой доработал его.
В 1925 году в Ленинграде роман «Хождение по мукам» вышел в новой редакции. Толстой кое-что убрал, кое-что доработал, уточнил, усовершенствовал, усложнил речь товарища Кузьмы в Юридическом клубе; раньше Струков выступал как выразитель философии распада и цинизма, радовался краху цивилизации и культуры, теперь Толстой сделал его простым обывателем, злобным в своем бессилии; Рощин был яростным, убеждённым противником большевиков, теперь он сомневается, колеблется, а вскоре поймёт, что именно большевики и являются созидательной силой в революции, перейдёт на сторону народа. В новой редакции и Телегин показан не наивным и слепым, каким он выглядел в первом издании, а более цельным и определённым.
В июне 1926 года Алексей Толстой всерьёз принялся за работу над второй частью романа. Страна начала готовиться к десятой годовщине Великой Октябрьской революции, и редакция «Нового мира» предложила Толстому продолжить роман, заключив с ним договор на весьма выгодных для писателя условиях: к 1 мая 1927 года он должен был представить журналу четыре печатных листа из пятнадцати, а в дальнейшем давать ежемесячно по два листа. Около года Толстой непосредственно готовился к этому серьёзному делу, собирал книжные, рукописные и устные материалы. «Книг я уже сейчас накупил рублей на сто», – сообщает он главному редактору «Нового мира» Вячеславу Полонскому 23 апреля 1927 года. И в конце марта с увлечением взялся за вторую часть трилогии. За месяц Толстой написал две первых главы и послал их Полонскому, который настороженно встретил эту рукопись, высказал много поправок и редакционных замечаний: надо показать героизм революции и самоотверженность большевиков, а не ужас и страдания действующих лиц этого огромного исторического события. Письмо возмутило писателя. «С первых шагов Вы мне говорите, – писал Толстой, – стоп, осторожно, так нельзя выражаться. Вы хотите внушить мне страх и осторожность, и, главное, предвидение, что мой роман попадёт к десятилетию Октябрьской революции. Если бы я Вас не знал, я бы мог подумать, что Вы хотите от меня романа-плаката, казённого ура-плаката. Но ведь Вы именно этого и не хотите. Нужно самым серьёзным образом договориться относительно моего романа…» И далее автор подробно описывает, почему отказывается писать роман по наставлениям редактора. Редакция «Нового мира» больше не делала попыток поучать Толстого.
Всё лето 1927 года работал над романом «Хождение по мукам», ездил в Ростов, изучал губернские архивы, побывал в Новочеркасске, в станице Павловской, Махачкале, Астрахани, Рыбинске, а «Новый мир» начал его публикацию с седьмого номера, продолжил в первом, втором, пятом, шестом, седьмом за 1928 год. В отдельном издании романа вторая часть получила самостоятельное название – «Восемнадцатый год».
«Это роман русский, но значение его интернационально, – писал Александр Фадеев. – Народ борется не для того, чтобы национально утвердить себя. Дело в том, что наш народ первый порвал цепь угнетения, он выполняет огромную историческую освободительную миссию. Отсюда русский национальный мотив звучит в романе как мировой, и это перекликается с нашим временем».
В мае 1928 года Толстой и его многочисленная семья переехали в Детское Село, бывшее Царское Село. Арендовали дом на Пролетарской улице.
В середине сентября 1928 года Толстой, вернувшись из Кисловодска и поездки в Ростов, Синельников, Днепропетровск (бывший Екатеринослав), обогатив свои представления о махновщине и самом Махно, вскоре почувствовал, что он не может писать третью часть романа, – обстановка в современной деревне была настолько накалена, что и повествование о махновщине и атамане Махно могло вызвать в политических кругах раздражение. Роман не пошёл… А на столе лежали материалы о Петре Великом, он задумал пьесу «На дыбе», несколько исторических рассказов, Полонскому пообещал к ноябрю дать рассказ о Петре, а роман «19-й год» отложить. И первые дни после приезда Толстой просто не знал, за что взяться, хотя ежедневно садился за письменный стол и начинал перекладывать многочисленные наброски – заготовки к будущим сценам.
Возвратившись из Москвы, Толстой писал Полонскому 31 декабря 1928 года: «…«19-й год» я ни в коем случае писать не раздумал… Хотел я поговорить с вами вот о чём: моё непосредственное ощущение и убеждение (логическое) заставляет меня погодить месяца три-четыре с печатанием романа. Я боюсь, т. е. я боюсь той оглядки в романе, которая больше всего вредна. «18-й год» я писал безо всякой оглядки, как историческую эпоху, а в «19-м году» слишком много острых мест и наиострейшее – это крестьянское движение, – махновщина и сибирская партизанщина, которые корнями связаны с сегодняшним днём. А эти точки связи сегодняшнего дня крайне сейчас воспалены и болезненны, и отношение к ним неспокойное… Кроме того, все, ну буквально все, даже такие люди, как Тарле, мне говорят: обождите немного. И я решил обождать до весны, с тем, чтобы начать печатать роман с сентябрьской книжки…»
А в минуты отдыха от серьёзных тем Толстой написал рассказы «Подкидные дураки», «Мой сосед», «Атаман Григорьев», не прекращая работы над романом о Петре, читал книги, делал выписки из огромных исторических фолиантов, а их накопилось великое множество. И только в начале февраля Алексей Николаевич вплотную засел за работу, с трудом нащупывал первые фразы, и роман о Петре Великом начал развёртываться. В первой же главе Толстому удалось познакомить читателей с основными действующими лицами и главными государственными проблемами, которые нуждались в безотлагательном решении в конце ХVII столетия. Одна картина за другой вставали в его воображении, тут и бояре, тут и стрельцы, и раскольники, и крестьяне, и купцы, и попы – вся многоликая, многострадальная Россия, во всём её разнообразии и многоцветности.
Полонский, прочитав начало повествования, предложил всё те же условия: печатать сразу, не дожидаясь завершения, печатать с майской книжки журнала, но при условии давать два листа ежемесячно. Толстой, разумеется, согласился и, вернувшись из Москвы после этих переговоров, снова окунулся в мир исторических сопоставлений, отбрасывая всё сомнительное и заведомо пристрастное. Снова читал и перечитывал архивные документы… В «Записках де ля Невилля» Толстой нашёл много интересных подробностей и свидетельств. Почему же не ввести его в качестве одного из эпизодических героев и не дать его глазами портрет князя Василия Голицына, человека умного и образованного, ловкостью, обманом, лицемерием добившегося полноты власти, но оказавшегося неспособным использовать её для претворения в жизнь своих любопытных мыслей? «Высокомысленные и мудрые слова» высказывает всемогущий канцлер господину де ля Невиллю. Признаёт, что два кормящих в России сословия (крестьянство и дворянство) «в великой скудости обретаются». Де Невилль, внимательно слушая его, понимает, что никто ещё до сих пор не замышлял столь великих и решительных планов. А бегство правительницы Софьи в село Коломенское, потом в Троице-Сергиево под защиту неприступных стен от гнева всё тех же стрельцов, взбаламученных раскольниками? А Пётр в Преображенском и его потешные войска? А борьба Петра и Софьи за власть? А Франц Лефорт и Немецкая слобода? А война за Крым? Сколько вопросов и проблем… И всех ведь надо представить живыми, для всех ведь надо отыскать хоть какие-то неповторимые подробности. Вот поэтому-то Толстой во время работы неизменно обращался к таким книгам, как «Дневник Патрика Гордона», «Записки» И. Желябужского, «Дневник путешествия в Московию» Иоганна Корба, «Записки» Дж. или «Рассказы о Петре Великом» А. Нартова, «Записки» Юста Юля, «Путевые записки и дневники» князя Б. Куракина, «Путешествие через Московию» Корнилия де Бруина, «Донесения австрийского дипломата» Оттона Плейера, «Книга о скудости и богатстве» И. Посошкова и, конечно, сочинения протопопа Аввакума. Такое огромное количество материала нуждалось не только в отборе, но и в уточнении по другим источникам. А для всего этого нужно много времени.
Ознакомительная версия.
