Ох, уж это картофельное поле! Завтра, когда караван очнется от оцепенения, мы опять будем искать разводья, места, где лед тоньше, трещину хотя бы в палец шириной, в которую можно вклиниться. Так мы и делаем - мы движемся вперед, наталкиваясь, взбираясь и со-{88}скальзывая. Борта корабля лишились окраски, потеряли бортовые кили и все, что когда-либо было на них, и раз в минуту корабль переключают с самого малого хода вперед на самый малый назад. На мостике стоит такая тишина, что слова команды со звоном ударяются в уши. Капитан не отнимает бинокля от глаз: под унылым картофельным полем он пытается обнаружить море, чутьем ощутить в этих канавах, разводьях и болотных озерцах зеленую воду, а когда судно начинает трясти, будто кто-то мотает его за нос, он сердито сжимает губы. Сегодня капитану лучше не мешать. Это его поединок, его ярость, его любовь.
ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО НЕВАЖНАЯ ПЕРСОНА
Каждый раз, когда я поднимаю глаза на часы Халдора, они замедляют ход, чтобы потом с лихвой наверстать упущенное. В неумолимом движении секундной стрелки уже сейчас скрыто то единственное мгновение, на протяжении которого я должен реализовать свою свободу. В ледовом плену мы потеряли много времени, и неизвестно, легче ли будет впереди. Подтвердить или опровергнуть это может только Майнагашев - начальник морских операций западного района Арктики. Ситуацию он прояснит, но решать должен буду я сам. Свобода иногда оказывается тяжким бременем. По мере того как мы приближались к Диксону, имя Майнагашева произносилось все чаще и чаще. Дальше к востоку оно постепенно начнет терять вес, и через несколько тысяч километров где-то проляжет грань, за которой услышишь: Майнагашев считает так, а Немчинов наоборот. И с этого момента будет расти могущество начальника морских операций восточного района Арктики, пока в Певеке оно не сгустится в энергию, которой впору топить корабельные котлы.
Настольную лампу вполне можно погасить, но тогда в иллюминаторы начнет просачиваться мертвенно-бледный двоюродный брат темных летних ночей, он уничтожит радость красок, сотрет тени вокруг. У нас полярный день, полный ход и чистая вода.
- За здравие "випов",- произносит с усмешкой Халдор и наполняет стаканы коньяком "Реми Мартен", приобретенным у маклера господина Р. Декитспоттера в Дюнкерке. "Вип" в модных сказках то же самое, чем в былые времена для новоявленных серых баронов была {89} приставка "фон" или для русского купца слово "князь", смешным это словечко становится только после того, как расшифруешь благородную таинственность аббревиатуры ВИП: Very Important Person - исключительно важная персона. Резиденция "випов" помещается неподалеку от Белого дома, автомобили "випов" мчатся по центральной оси улицы, в театр они проходят через специальную дверь, охраняемую поверенным, который знает всех "випов" в лицо; в частной жизни он сам "вип", а его еще более "виповая" жена является творцом синдрома "випизма".
- На всякий случай,- произносит Халдор, потому что этот вечер может стать прощальным, а может и раствориться в тусклой череде обычных вахтенных смен, откуда память никогда не извлечет его на свет божий.
В Карском море сегодня первая свободная ото льда и почти беззаботная ночь. "Виляны" идет полным ходом прямо на юг, в устье Енисея, на рейд Диксона. Утром я решаю сойти на берег и всю первую бессонную ночь, проведенную на материке, думаю: не предчувствовал ли я уже тогда, вечером, в каюте Халдора, что покину корабль? Нет, не предчувствовал. Мне это и в голову не приходило. Покинуть корабль мне казалось таким же нереальным, как покинуть Землю. Я чувствовал странную раздвоенность: в целеустремленном ритме двигателей корабля, в тихом позвякивании кофейных чашек, в настольной лампе, в предстоящих беседах я открывал все новые, каждый раз более веские причины в пользу того, чтобы остаться на судне, и, взвешивая возможность высадки на берег, видел в роли того, кто решился на это, не себя, а кого-то совсем другого, за кем, сидя в уютном кресле Халдора, я следил с любопытством и некоторым сожалением. Неужели он отважится покинуть корабль?
- "Реми Мартен". Тогда мы пили совсем не то.
Тогда? В меню стояло: "Питьевой спирт".
- Ты здорово замерз в тот раз.
- Да, замерз я тогда здорово. Меня передавали из рук в руки, как палочку эстафеты. В камчатской тундре вдруг наступила зима: вьюга, осенний паводок, ледостав. Моторную лодку нам все же удалось раздобыть. Коряки дали шубу: "Оставишь у завмага в Тигиле". Тигиль находился на другом конце света. Мы ослепли от снега и так окоченели, что уже не было сил дрожать. Ночь настигла нас в большой дельте перед выходом в Охотское море. {90} Льда там было меньше, но волна так сильно била о борт лодки, что пришлось вернуться. В охватившем нас свинцовом оцепенении это потребовало столько усилий, что всякий интерес к тому, что будет дальше, исчез. За береговым укрытием мы заметили МРТ 1. Он стоял на якоре без единого опознавательного огонька, похожий под нагромождением льда и снега на призрак, и возник из слепящей пелены вьюги так неожиданно, что поначалу показался миражем. Мы стучались добрых пять минут. Железная, белая от наледи дверь со скрипом открылась в светлый, пахнущий щами мир, а позднее мы не постеснялись улечься в еще теплые койки, которые нам уступили рыбаки, нашедшие пристанище где-то в чреве судна. В Тигиле посадочная полоса находилась на островке посреди реки, по которой с шорохом неслась шуга, а в конце полосы стояла палатка Альфреда. Альфред был геологом из Москвы, он хромал, и у него была пачка сигарет, Мы выкуривали одну до обеда и еще одну после обеда, а на четвертый день прилетел самолет. Я побежал в лавку, чтобы оставить там тулуп. Когда я залез в кабину, Альфред стянул с плеч свою шубу.
- Возьмите! Оставите в Петропавловске.
- А как же вы?
- У меня есть еще одна. Там, наверху, минус сорок, замерзнете.
Я замерз и в шубе. Получив в гостинице койку, я спустился в тренировочном костюме спортивного общества "Калев" в ресторан на первом этаже. Три капитана издали жестами пригласили меня за свой стол, и тогда-то я впервые увидел Халдора. Его не назовешь ни старым, ни молодым. Он принадлежит к тому типу худощавых людей, лица которых не меняются, потому что там нечему меняться: черты резки и законченны, как на ксилографии, а такие синие глаза и рыжие волосы встречались уже на судах Отера, ходивших под кожаными парусами. Для капитанов не осталась незамеченной моя однобокая диета - я ел один суп, и на следующий день они скинулись на обратный билет для меня. Расписки я не предлагал, просто записал на листок бумаги свое имя и адрес и попытался сунуть его кому-нибудь из них в карман пиджака. С громким хохотом они убегали от меня, перескакивая через многочисленные кровати гостиничного общежития, первое ме-{91}сто в этом беге с препятствиями занял Пеэдо, хотя у Халдора ноги были длиннее. Мы звали его Пеэтером, и под этим именем его знали по всему Дальневосточному пароходству, иными словами - на Тихом океане. Во время последнего землетрясения он упал в порту с трапа, разбился и умер в Нымме, на расстоянии всего лишь нескольких улиц от меня, но мне об этом сообщили с Камчатки, так что было слишком поздно. Случается, капитаны умирают и так. Тогда я думал, что встреча с Халдором - последняя точка, заключающая мое путешествие по Камчатке. Так оно и было, но конечная точка всегда и начало чего-то нового.
Так вот и сегодня. Мне и сейчас трудно поверить, что у меня не было времени проститься с Халдором. Пожалуй, именно это угнетает меня больше всего, а может быть, гнетет и грязь, в которую я проваливаюсь, направляясь в сторону зеленой постройки,- судя по мачтам, это управление порта. Я шагаю как во сне: прыжок из одного мира в другой слишком резкий. Никого не встретив, вхожу в комнату, из которой доносится попискивание морзянки, киваю радисту, беру в руки трубку радиотелефона, вызываю "Виляны" и прошу позвать на мостик капитана. Из окна примерно в километре отсюда, на сером, как сталь, рейде Диксона, который ветер быстро заполняет плавучим льдом, вижу "Виляны". Лямки рюкзака врезаются в плечи, и остров Диксон на горизонте кажется недосягаемым ощетинившимся утесом. Рейдовый катер привез меня не на тот берег залива и высадил в крохотном поселке на материке; попасть отсюда при такой шуге на Диксон, пожалуй, сложнее, чем с Диксона дальше, на Чукотку. Я слежу за неподвижным кораблем, представляю себе, как матрос Маклаков стучится в дверь каюты Халдора; наверное, Халдор, вернувшись от Майнагашева, уже сменил свою парадную форму на тренировочный костюм, может быть, даже лег поспать, ведь мы с ним проговорили всю ночь, но вот он уже открывает дверь на мостик, берет микрофон и говорит. Что он скажет? "Леннарт, ты?"
Именно это он и произносит.
- Я хотел попрощаться с тобой.
- Жаль, что так получилось. Если бы у тебя было больше времени.
- Так ведь нет. Когда ты выходишь?
