Из моего сомнения меня вывел сам командир «Варяга», высказав уверенность, что мне, как ведающему оперативной частью флотилии, было бы тяжело вернуться, не увидев лично, как дойдет Отряд до Мурмана, и не добившись того, чтобы пережить с ним до конца все его горести и все его надежды.
Это вывело меня из нерешительности, и я ответил, что согласен, но прошу, чтобы на назначение мое на новую должность было бы испрошено согласие морского министра, дабы это не носило характер, что я уклоняюсь от исполнения прежней должности, как только она стала менее боевой и интересной.
Вечером чины штаба, кроме меня, флагманского артиллериста и двух младших флаг–офицеров, уехали в Петроград. Грустно мы простились на вокзале, и я вернулся на «Пересвет».
Через день пришла телеграмма от морского министра с согласием на мое назначение на должность младшего артиллерийского офицера на «Варяг», «временно», как указывалось в телеграмме, «впредь до прибытия Отряда на Мурман».
Этой же телеграммой в распоряжении Адмирала оставлялся еще один младший флаг–офицер по имени Феликс [92].
Старший флаг–офицер послал флаг–капитану вдогонку условную телеграмму, сообщающую все эти новости в таком виде
Флагарт [93] наш вызван в Петроград,
А генерал Петров не рад.
До Дарданелл флагартом он
Идет, Минмором [94] наряжен.
Апрелев, Феликс остаются,
Но с нашим штабом расстаются.
Флагманский артиллерийский офицер лейтенант барон Фитингоф [95] оставался еще на Отряде, чтобы облегчить работу по съемке орудий с «Пересвета».
В телеграмме, вызывающей его, указывалось, что ему срочно надо прибыть на Мурман для установки там орудий на береговых батареях и на уже пришедших противолодочных судах.
Во исполнение этого барон Фитингоф 16 июня вечером со скорым поездом выехал в Петроград.
18 июня 1916 года в 11 часов 30 минут утра я перебрался со своими вещами с «Пересвета» на «Варяг».
Новая обстановка, новое дело. Я сразу почувствовал, как будто упала с души тяжесть. Ответственность моя уменьшилась до размера той должности, которую я теперь принял. Большие планы, большие надежды остались где‑то позади, теперь в голове только забота о патронных и бомбовых погребах, которые находятся в моем ведении, да о противоминной артиллерии, огнем которой, в случае боя, мне надлежит управлять. Нас, артиллеристов на «Варяге», было всего двое, и работы было очень много.
Каюта моя оказалась в нижнем жилом помещении по правому борту. Каюта маленькая, которую так и не успели переделать. Поэтому и шкапик, и умывальник, и койка — все японское. Один маленький иллюминатор и тот так низко над ватерлинией, что на ходу его открывать было нельзя, дай на рейде его можно было держать открытым лишь в тихую погоду.
Зато меня приятно поразил состав кают–компании и команды.
Все вахтенные начальники были из прекрасных офицеров Гвардейского экипажа. Вахтенные офицеры частью тоже из офицеров Гвардейского экипажа, частью прикомандированные к нему.
Команда казалась прямо гигантами после сравнительно малорослых матросов «Чесмы». Громадные люди, с красивыми чистыми лицами, с георгиевскими ленточками на фуражках, с золотой надписью — «Варяг», хорошо одетые, дисциплинированные, производили отличное впечатление. В кают–компании на переборке был помещен большой портрет Августейшего Шефа Гвардейского Экипажа Е.И.В. Вдовствующей Государыни Императрицы Марии Федоровны. На корабле уже был сформирован прекрасный хор песенников и балалаечников, причем в число песенников вошло несколько юнг [96], которые своими еще детскими звонкими голосами очень украшали этот хор.
Только что я успел разложиться в своей каютке и наскоро осмотреть корабль, как наверху раздалась команда: «унтер–офицеры к люкам. Все наверх, с якоря сниматься».
Топот ног и трели дудок показали, что пора выходить на свое место наверх.
Обычная картина съемки с якоря. Команды: «пошел шпиль», «караул наверх». Наконец, последняя связь с родной землей порвана — «стал якорь» и затем: «чист якорь».
«Чесма» держит шары на «малый ход», «Варяг» ложится ей в кильватер. «Шары долой» [97]; оба корабля направляются к выходу из Золотого Рога…
В отличие от обыкновенных выходов в море, команда на палубе молча без приказаний обнажает головы, люди крестятся, смотря на виднеющиеся в городе купола церквей и на горящие на них золоченые кресты.
Прощай, Россия! Увидим ли мы тебя, и когда? Это было 18 июня старого стиля 1916 года в 2 часа дня.
«Чесма» прибавила ход. Крики «ура» толпы, провожающей нас и чернеющей на берегу, уже не слышны. Мы проходим Русский остров. Вот виден бедный «Пересвет». Адмирал ложится на курс, ведущий, возможно, ближе к нему. На палубе «Пересвета» офицеры и команда поставлены во фронт. С «Чесмы» слышны звуки марша, который играет духовой оркестр. У нас на «Варяге» оркестра нет, и наша команда готовится проститься с «Пересветом» криками «ура». С «Чесмы» слабо доносится голос адмирала, крикнувшего в мегафон: «До скорого свидания, молодцы. Бог на помощь!» — и по морю прокатился дружный ответ команды «Пересвета»: — «Покорно благодарим, Ваше Превосходительство», «Счастливо
оставаться, Ваше Превосходительство». Затем громовое «ура», слившееся с криками «ура» с «Варяга» и «Чесмы».
Какая странная русская душа. Всего только несколько месяцев, что Отряд был вместе. Люди еще совсем не привыкли друг к Другу, но, смотря на команду «Варяга», я заметил, как при проходе мимо «Пересвета» у многих на глазах были слезы; многие быстро, точно стыдясь, крестили его. Казалось, будто люди предчувствовали трагическую судьбу этого корабля [98]. Видно было, как им тяжело покидать соплавателя в тяжелую минуту. Те же чувства охватили и офицеров, которые, как более выдержанные, только хмуро молчали, смотря печальными глазами на остающийся за кормою «Пересвет», около которого копошились буксирные пароходы, стояли шаланды и работали водолазы.
Крики «ура» с «Пересвета» замолкли. Мы уже отошли далеко; вот и открытый океан. Тихая зыбь катится нам навстречу. Точно синяя скатерть развернулась перед кораблями. На «Чесме» взвился сигнал: «Адмирал показывает курс», и затем: «Эскадренный ход 12 узлов». Мы идем на середину Корейского пролива.
Жизнь на «Варяге» вступила в обычную колею. По части артиллерийской мы сразу начали приводить все в боевое состояние. Старший артиллерийский офицер все время занимается с артиллерийскими унтер–офицерами и комендорами–наводчиками управлением огнем и наводкой орудий на великолепном новейшем приборе системы профессора Крылова, присланном нам из Петрограда [99].
Плутонговые командиры все свободное время в кают- компании упражняются в управлении огнем на приборе лейтенанта Длусского — тоже одно из гениальнейших русских изобретений.
На мою долю выпали бомбовые и патронные погреба, подача и приборы управления артиллерийским огнем
Самым ответственным делом в условиях тропического плавания были, конечно, погреба, и поэтому я все первые дни похода употребил на то, чтобы разобраться в них, изучить их в совершенстве и обучить всему, что требуется, «хозяев погребов» [100].
Японское море прошли почти при полном штиле. Становилось все более и более жарко. Офицеры и команда во всем белом, у офицеров на головах тропические каски.
Вот и Корейский пролив. Мы идем восточным каналом и приближаемся к тому месту, где 14 мая 1905 года произошел Цусимский бой. Здесь геройски погибли броненосцы: «Князь Суворов», «Ослябя», «Император Александр III», «Бородино», «Наварин» и другие суда 2–й Тихоокеанской Эскадры. Подходя к месту боя, «Варяг» и «Чесма» подымают молитвенные флаги [101]. Начинается панихида; у нас на «Варяге» богослужение состоялось на юте.
Роскошный солнечный день. Спокойное синее море. Плотной группой стоят офицеры. Тесными рядами окружает аналой вся свободная от службы команда — несколько сот человек. Все с обнаженными головами. В черной фелони служит наш судовой батюшка иеромонах отец Антоний [102]. Среди полной тишины раздается его голос «Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков»… и по всей палубе минорным напевом несется ответ нашего прекрасного хора: «Аминь». В самую душу проникают божественные слова Ектении: «О приснопамятных рабех Божиих, вождях и воинах во брани, на месте сем за Веру, Царя и Отечество живот свой положивших и в море погибших. Покоя, тишины, блаженные памяти их Господу помолимся»… Сотни людей осеняют себя крестным знамением, и скорбно звучит над «Варягом»… «Господи помилуй»… Ему, нашему кораблю, уже знакомы давно эти печальные звуки, эта грусть по убитым и погибшим соратникам. Он сам в Русско–японскую войну, недалеко от тех мест, где мы проходим сейчас, испытал жестокий кровавый бой и сам был на дне морском.
