Может показаться, что такая перспективная ошибка не имеет существенной важности и что для исправления ее стоит только несколько изменить границы между великими группами исторических явлений, – соединить, например, историю древних народов Востока в одну группу, под именем древней или древнейшей истории, отделить от нее в особую группу историю Греции и Рима, назвав ее средней историей, а судьбы Европы соединить в одно целое, под именем новой истории. Конечно, такое деление было бы значительно менее уродливо, но, не говоря уже о том, что древняя история все еще представляла бы странное смешение, что за отсутствием настоящих общечеловеческих событий (в полном смысле этого слова), первое требование естественной системы, чтоб принцип деления обнимал всю сферу делимого, все-таки оставалось бы неудовлетворенным; главный, коренной, недостаток разбираемой здесь системы истории нисколько бы не устранился. Перспективный обман составляет только ближайшую причину или только повод, заставивший прийти к неверной группировке, а следовательно, и к неверному пониманию исторических явлений. Самая же неверность этой группировки, этого неверного понимания, к которому перспективная ошибка только привела, заключается в совершенно ином, несравненно более важном и существенном.
Обращаюсь за сравнением опять к наукам, в которых понятие естественной системы получило самое широкое, самое полное развитие и применение, тем более что в ботанике и в зоологии также своего рода перспективный обман приводил к подобной же ошибке и долгое время препятствовал усовершенствованию системы. (…) Мы видели, что сознательная естественная система началась собственно в ботанике. Группы растений той степени сродства, которую принято называть семействами, были уже довольно хорошо и верно очерчены младшим Жюсье; но расположение самих семейств оставалось, однако же (и затем), совершенно искусственным, главнейше от того, что тогда представляли себе формы растительного царства расположенными в виде лестницы постепенного развития и совершенствования, отыскивали какой-либо один или немногие признаки, которые служили бы мерилом этого совершенства, и сообразно его изменениям располагали семейства в линейном порядке, подрывая этим основное начало естественной системы, состоящее в возможно всесторонних изучении и оценке совокупности признаков. Начатое ботаникой довершила зоология, когда Кювье, основываясь на изучении низших животных, гениальным взглядом отличил так названные им типы организации. Эти типы не суть ступени развития в лестнице постепенного совершенствования существ (ступени, так сказать, иерархически подчиненные одна другой), а совершенно различные планы, в которых своеобразными путями достигается доступное для этих существ разнообразие и совершенство форм, планы, собственно говоря, не имеющие общего знаменателя, через подведение под который можно бы было проводить между существами (разных типов) сравнения для определения степени их совершенства. Это, собственно говоря, величины несоизмеримые. Чтобы перейти к кругу предметов более общеизвестных и уяснить значение этих типов организации сравнением, скажем, что они соответствуют не частям какого-либо здания, построенного в одном стиле (цоколю, колоннаде, архитраву, круглой башне, куполу, главе какого-нибудь храма), а совершенно разным архитектурным стилям: готическому, греческому, египетскому, византийскому и т. д. Хотя эти стили и не все способны к достижению одинаковой степени совершенства и хотя есть между ними такие, которые соответствуют младенческому состоянию искусства, нельзя, однако же, про них сказать, чтоб они служили ступенями в развитии архитектуры, и расположить их в такой ряд, в котором всякий последующий член был бы совершеннее предыдущего и составлял его развитие и усовершенствование. Между архитектурными стилями есть и такие, про которые можно только сказать, что каждый в своем роде прекрасен и все они выражают собою способность искусства – не только совершенствоваться последовательными ступенями развития, но и разнообразиться, принимая различные типы прекрасного[99]. Так же точно, если между типами животных есть абсолютно низшие, каковы первообразные (инфузории, губки) и лучистые (кораллы, медузы, морские звезды), и есть абсолютно высшие, каковы позвоночные (млекопитающие, птицы, рыбы), то есть и такие, как моллюски (раковины) и членистые (насекомые, раки, кольчатые черви), про которых трудно сказать, которые из них представляют высшую ступень организации. Одна сторона организма лучше развита в одних, а другая – в других. Это понятие о типах организации было потом распространено и на растения, и вообще – без различения групп, определяемых степенью развития, усовершенствования организации, от групп, определяемых особенностью плана, типом развития, – естественная система невозможна ни в зоологии, ни в ботанике.
Без подобного же различения – степеней развития от типов развития – невозможна и естественная группировка исторических явлений. Отсутствие этого различения и составляет тот коренной недостаток исторической системы, о котором только что было говорено. Деление истории на древнюю, среднюю и новую, хотя бы и с прибавлением древнейшей и новейшей, или вообще деление по степеням развития – не исчерпывает всего богатого содержания ее. Формы исторической жизни человечества, как формы растительного и животного мира, как формы человеческого искусства (стили архитектуры, школы живописи), как формы языков (односложные, приставочные, сгибающиеся), как проявление самого духа, стремящегося осуществить типы добра, истины и красоты (которые вполне самостоятельны и не могут же почитаться один развитием другого), не только изменяются и совершенствуются повозра-стно, но еще и разнообразятся по культурно-историческим типам. Поэтому, собственно говоря, только внутри одного и того же типа, или, как говорится, цивилизации, – и можно отличать те формы исторического движения, которые обозначаются словами: древняя, средняя и новая история. Это деление есть только подчиненное, главное же должно состоять в отличении культурно-исторических типов, так сказать, самостоятельных, своеобразных планов религиозного, социального, бытового, промышленного, политического, научного, художественного, одним словом, исторического развития. В самом деле, при всем великом влиянии Рима на образовавшиеся на развалинах его романо-германские и чисто германские государства, разве история Европы есть дальнейшее развитие начал исчезнувшего римского мира? К какой области только что перечисленных категорий исторических явлений ни обратитесь, везде встретите другие начала. Христианская религия принимает папистский характер, и хотя римский епископ и прежде носил название папы, но папство, как мы теперь его понимаем, образовалось лишь в романо-германское время, и для этого должно было совершенно уклониться от своего первоначального значения и смысла. Отношения между общественными классами совершенно изменились, ибо общество построилось на началах феодализма, который не находит себе ничего соответственного в древнем мире. Нравы, обычаи, одежда, образ жизни, общественные и частные увеселения становятся совершенно иными, чем в римское время. Хотя через триста лет после падения Западной Римской империи она восстанавливается в форме Карловой монархии, но новый римский император, несмотря на то, что имелось в виду создать его по образу и подобию древнего, получает на деле совершенно иной характер – характер феодального сюзерена, которому, в светском отношении, должны так же точно подчиняться все главы нового общества, как в духовном отношении – папе. Но и этот идеал (долженствовавший по католическому понятию составлять на земле отражение царства небесного) никогда, впрочем, после Карла не осуществлялся, и германские императоры, несмотря на все свои притязания, были, в сущности, такими же феодальными монархами, как и короли французские или английские, и скоро стали даже уступать им в могуществе. Наука, в течение нескольких веков постепенно замиравшая, принимает форму схоластики, которую нельзя же считать продолжением ни древней философии, ни древнего богословского мышления, – как оно проявлялось в великих отцах вселенской церкви[100]. Потом европейская наука переходит в положительное исследование природы, которому древний мир почти не представляет образцов. Большая часть искусств, именно – архитектура, музыка и поэзия, принимает совершенно отличный характер, нежели в древности; живопись в средние века преследует также совершенно самобытные цели, отличается идеальным характером и чересчур даже пренебрегает красотою формы, – ежели же потом и старается усвоить себе древнее совершенство формы, то все же мы не можем даже судить, насколько она продолжает или не продолжает направление древней живописи, от которого до нас почти ничего не дошло. Одна только скульптура имеет подражательный характер и тщится идти по тому же пути, по которому шли и древние, но зато именно это искусство не только не подвинулось вперед, не создало ничего нового, но даже, несомненно, отстало от своих первообразов. Во всех отношениях основы римской жизни завершили круг своего развития, дали все результаты, к которым были способны, и наконец изжились – развиваться далее было нечему. Пришлось идти вовсе не оттуда, где остановился Рим, – по своему пути он дошел уже до предела, его же не прейдеши; и, чтобы было куда идти, надо было начать с новой точки отправления и идти в другую сторону, в которой, как оказалось, открытое пространство было обширнее; но и оно, разумеется, не бесконечно, и этому шествию будет предел, его же не прейдеши. Так всегда было, так всегда и будет. Кому суждено будет вновь идти, тот также должен будет отправляться с иной точки и идти в другую сторону. Прогресс состоит не в том, чтобы все идти в одном направлении, а в том, чтобы все поле, составляющее поприще исторической деятельности человечества, исходить в разных направлениях, ибо доселе он таким именно образом проявлялся. Но об этом после.
