Во-вторых, в число интеллигентов попали все деятели культуры, весь слой, создающий и хранящий образцы культуры.
Очевидно, что творцы культуры совершенно не обязательно входят в этот общественный слой, и приходится создавать словесные уродцы типа «дворянская интеллигенция», «буржуазная интеллигенция» и даже «крестьянская интеллигенция». Ведь Пушкин и Лев Толстой — творцы культуры, но к интеллигенции как общественному слою никакого отношения не имеют. А поскольку такого общественного слоя нет ни в одной другой стране, то и Киплинг, и Голсуорси, и Бальзак, в точности как Пушкин и Лев Толстой, в одном смысле интеллигенты, а в другом — вообще не имеют к интеллигенции никакого отношения.
Известно письмо Пушкина знаменитому профессору Московского университета, историку и публицисту Михаилу Петровичу Погодину, а в письме есть такие слова: «Жалею, что вы не разделались еще с Московским университетом, который должен рано или поздно извергнуть вас из среды своей, ибо ничего чуждого не может оставаться ни в каком теле. А ученость, деятельность и ум чужды Московскому университету» [24. С. 361].
Пушкин в роли гонителя интеллигенции?!
Поди разберись…
В-третьих, интеллигенцией стали называть «общественный слой людей, профессионально занимающийся умственным, преим. сложным, творческим трудом, развитием и распространением культуры» [25. С. 311].
Это определение понять уже несколько сложнее… Действительно, какой труд надо считать в достаточной степени сложным и творческим? Кого считать развивателем и распространителем культуры?
По этому определению можно отказать в праве называться интеллигентами Пушкину и Льву Толстому — для них гонорары были только одним из источников дохода. Профессионалы — но не совсем…
Или можно исключить из числа интеллигентов инженеров: решить, что они не развивают культуру.
Словом, это определение открывает дорогу какому угодно произволу. Не зря же появились упомянутые сочетания типа «дворянской интеллигенции», «феодальной интеллигенции», «технической интеллигенции» или «творческой интеллигенции». В общем, нужны уточнения.
Есть и еще кое-какие трудности…
Первое: далеко не все, кого готовы были считать интеллигенцией сами интеллигенты, так уж хотели к ней относиться. Например, в 1910 году студенты Электротехнического института сильно подрались со студентами Университета — не желали, чтобы их называли интеллигентами. «Мы работаем! — гордо заявляли студенты — будущие инженеры. — Мы рабочие, а никакая не интеллигенция!»
Второе: в интеллигенцию постоянно пытались пролезть те, кого туда пускать не хотели: скажем, сельские акушеры, фельдшера, телеграфисты, машинисты, станционные смотрители (в смысле — которые на железной дороге). А что?! Работа у них такая, которой надо еще научиться, умственная работа; кто посмеет сказать, что это работа не творческая и не сложная?! К тому же они живут в самой толще народа, мало от него отличаются и, наверное, несут в него культуру.
Правда, интеллигенция, имеющая высшее образование и живущая в городах, относится к этой интеллигенции сложно… Еще сложнее, чем относилось дворянство к интеллигенции, — то есть сильно сомневаются и в ее культурности, и в ее отличиях от народа… Если они и признают эту интеллигенцию, то с оговорками: мол, это «сельская интеллигенция» или «местная интеллигенция». Мне доводилось даже слышать о «железнодорожной интеллигенции».
А сомнения такого рода не способствуют консолидации сил и объединению всего общественного слоя.
В-четвертых, интеллигенцией часто называли некий слой «борцов с самодержавием».
Интеллигенцией очень часто называли себя именно те, кто посвятил себя «построению нового общества», «разрушению старого темного мира», «борьбе с угнетением», «борьбе за трудовое крестьянство» и так далее. Сейчас в России эта категория людей ассоциируется больше всего с марксистами и социал-демократами. Но в России было полным-полно и народовольцев, из которых плавно выросли эсеры, и анархистов разных направлений, и националистов от русских черносотенцев до украинских сторонников Петлюры или Пилсудского.
То есть идейно эта группа невероятно разнообразна и текуча. Все время возникают новые партии и партийки, какие-то группочки и группки, отпочковываются «направления» и создаются «учения»… Но в главном эта категория очень похожа… В каждом «учении» и «направлении» считают правыми только себя, и не только правыми, но попросту единственными порядочными, честными и приличными людьми. Фразы типа «Каждый порядочный человек должен!» или «Все уважающие себя люди…» (после чего высказывается невероятнейший предрассудок) — это только внешнее проявление их невероятной, неприличнейшей агрессивности.
Каждый «орден борцов за что-то там» предельно агрессивен и по отношению ко всем другим орденам, и ко всем, кто вообще ни в какой орден не входит. Каждый орден считает интеллигенцией себя, и только себя… В крайнем случае, других идейно близких, но вот отнеси к интеллигенции того, кто вообще не «борется», — это свыше их сил!
Эти «ордена борцов» и создали дурную репутацию и слову «интеллигенция», и всякому, кто захочет себя этим словом определить. Как раз те, кого «орден борцов» охотно взял бы в качестве своего рода живого знамени, — известные и знаменитые, тот самый «культуроносный слой», начинают открещиваться от интеллигенции.
Стало широко известно, что знаменитый поэт Афанасий Фет завел себе привычку: проезжая по Москве, он приказывал кучеру остановиться около Московского университета и, аккуратно опустив стекло, плевал в сторону «цитадели знаний». Вряд ли тут дело в особой «реакционности» Фета или в его мракобесии. Скорее получается так, что, с точки зрения Фета, как раз Московский университет и был рассадником мракобесия…
Но самое масштабное открещивание российских интеллектуалов от интеллигенции связано со сборником «Вехи», происхождение которого таково: издатели заказали статьи об интеллигенции нескольким самым известным ученым и публицистам того времени. Подчеркну еще раз: все будущие авторы «Вех» — это люди известные, яркие, к фамилии каждого из них прочно добавлено слово «известный» или «выдающийся». Высказывания авторов «Вех»: С. Н. Булгакова, М. О. Гершензона, А. С. Изгоева, Б. А. Кистяковского, П. Б. Струве, Н. А. Бердяева — это голос тех, кого «авангард революционных масс» очень хотел бы считать «своими». Но кто с плохо скрытым отвращением «своими» быть не захотел. Цитировать «Вехи» не буду, отсылая заинтересовавшихся к первоисточнику [Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. М.: Типография В. М. Саблина, 1909]. Почитать же «Вехи» очень советую — впечатляющая книга, и желания называться «интеллигентом» сразу становится меньше.
В-пятых, интеллигенцией стали называть тот самый общественный слой русских европейцев, возникший еще в XVIII веке: ниже дворянства, но несравненно выше народа.
Самому «слою» это определение очень понравилось.
Можно ли назвать шибко творческим труд копииста или даже коллежского асессора, чина VIII класса; много ли развивал и распространял культуру зубной врач или гинеколог в городе Перемышле или в Брянске — судите сами. Но как звучит!
В дальнейшем мы будем говорить об интеллигенции только в одном значении слова: как о социальном слое.
Так вот: интеллигенция с самого начала очень четко осознавала и оговорила во многих текстах, что она — никак не дворянство! Это было для интеллигенции крайне важно!
Но точно так же интеллигенция знала и то, что она — никак не народ. Она болела за народ, хотела его просвещения, освобождения и приобщения к культурным ценностям…
Но сама интеллигенция — это не народ, это она знает очень точно. Раньше, еще в XVIII веке, существовала формула, вошедшая даже в официальные документы: «дворянство и народ». Теперь возникает еще «интеллигенция и народ».
Рост числа интеллигенции
По переписи 1897 года интеллигенция в Российской империи насчитывала 870 тысяч человек. Из них 4 тысячи инженеров, 3 тысячи ветеринаров, 23 тысячи служащих в правлениях дорог и пароходных обществ, 13 тысяч — телеграфных и почтовых чиновников, 3 тысячи ученых и литераторов, 79,5 тысячи учителей, 68 тысяч частных преподавателей, 11 тысяч гувернеров и гувернанток, 18,8 тысячи врачей, 49 тысяч фельдшеров, фармацевтов и акушерок, 18 тысяч художников, актеров и музыкантов, насчитывалось 151 тысяча служащих государственной гражданской администрации, 43,7 тысячи генералов и офицеров.
В аппарате управления промышленностью и помещичьими хозяйствами трудились 421 тысяча человек.
Впрочем, далеко не все чиновники и тем более военные согласились бы называть себя интеллигенцией.
К 1917 году, всего за 20 лет, численность интеллигенции возросла в два раза и достигла полутора миллионов человек. Интеллигенция была крайне неравномерно распределена по территории страны. В Средней Азии на 10 тысяч жителей врачей приходилось в 4 раза меньше, чем в Европейской России. Плотность интеллигенции сгущалась к городам, но Петербург и Москва уже не играли той абсолютной роли, что в начале — середине XIX века.
