Лучшим людям в Москве мирволили, и челобитчикам было отказано. Царь не знал, что и делать, и спрашивал совета у Нащокина: «Как тому кабацкому сбору пристойно быть, и доимочныя деньги на ком взять, чтоб кабацкая прибыль напрасно не пропала, а людей бы не ожесточить». Нащокин счёл нужным объяснить ему всё дело. «В 1668 году, — говорил он, — я устроил Псковское государство с примера сторонних чужих земель к великой прибыли твоей государевой казне и Псковскому государству к полноте и расширению. Я сделал это, ни на что не прельщаясь, только видя вашу государскую премногую милость, исполняя свой долг и надеясь получить отпущение грехов в будущем веке. Но мое дело, государь, возненавижено немилосердными людьми, приказною мздою. Отказали Стеньке Котятникову в питейных сборах, но думные зачем забыли мою вину: я и в Смоленске то же самое сделал! А Псков важнее Смоленска, лежит на рубеже двух чужих земель; жители в городе и уездах пришли в последнюю нищету, и без такого устава помочь им нечем. Всячески приводя в согласие людей Божиих и государевых, я наговаривал и писал во Пскове, и ко мне изо Пскова писал дьяк Мина Гробов, что усердно радеет, как бы прекратить разделение между псковичами, и на ком довелось кабацкую недоимку доправить, то у них уже решено; решено и то, чему во Пскове быть прочнее. Надеясь на твою государскую милость, я в Смоленске твоим указом пример учинил, товарищи мои, думные дьяки, это знали, и если, государь, в Смоленске в питейном доме зла не сделалось, и как теперь там дело идет — в Посольском приказе известно, то во Пскове было бы гораздо больше прибыли, чем в Смоленске».
Царь решился спросить всех жителей Пскова, чего они хотят, и что выгоднее для казны: питейные дома (шинки, вольные дома) или кабаки. Архимандрит Арсений, как святую панагию носит, во всякой правде сказал, и архимандрит, игумны и строители, игуменьи и строительницы подтвердили, что «питейным домам быть нельзя», потому что народ не обогатится, а пьянство будет большое. Из крестьян одни сказали, что «питейным домам можно быть по-прежнему, а кабакам быть непристойно»; другие же 670 крестьян, вместе с дворянами, казаками, стрельцами, пушкарями и воротниками, которых всего было 2115 человек, сказали, что «они не знают». В Москве последовало решение — отдать кабаки на откуп! Стали вызывать откупщиков, но откупщиков не нашлось. Нащокин долго ещё боролся с московской приказной мздой, потакавшей кабацким откупам. «На Москве, — писал он к царю, — не радят о государевых делах, — эй, дурно! Царь, думные дьяки занимаются хитростями и кружечными делами!» Но, видя потом, что это «дурно» неисправимо, и идёт всё шире и дальше, честный гражданин вдруг оставил свет и удалился в монастырь Саввы Крыпецкого, в двадцати верстах от Пскова.
Слова Крижанича и Ордына-Нащокина погибли, не оставив никакого следа: кабаки и кабацкая жизнь распространялись по всем углам русской земли.
Глава XII
Распространение кабаков с 1552 года до начала XVIII века
Мы видели, что около 1552 года во всём Московском царстве был один лишь большой царёв кабак, стоявший в Москве на Балчуге. Царь Фёдор будто бы велел сломать его и уничтожить, но это не помешало ему тотчас же по смерти отца пожаловать Ивана Петровича Шуйского городом Псковом с тамгою и с кабаки: «Государь царь Федоръ Ивановичъ, послѣ отца своего смерти, князя Ивана Петровича Шуйскаго пожаловалъ великимъ жалованиемъ, въ кормленiе Псковомъ обѣми половинами, и съ пригороды, и съ тамгою, и съ кабаки, чего никоторому боярину не давывалъ государь». Флетчер (1588–89) писал, что в его время уже в каждом большом городе стоял кабак: «In every great towne he hath a Caback, where is sold aqua vitae, which they cal Russe wine, mead, beere». Борис Годунов (1598–1605), сделавшись царём, вновь открыл кабак на Балчуге и завёл откупные кабаки по городам. Палицын говорит: «Оскверни царь Борисъ неправеднымъ прибыткомъ вся дани своя: корчебници бо пьянству, и душегубству, и блуду желателне, во всѣхъ градѣхъ въ прикупъ высокъ воздвигше цѣну кабаковъ, и инѣхъ откуповъ черезъ мѣру много бысть, да тѣмъ милостыню творитъ, и церкви строитъ, и смѣшавъ клятву со благословенiемъ и одолѣ злоба благочестiю».[119] То же, по словам Карамзина, было записано в летописи: «Уставил Борис в России и пошлину имати со всяких товаров, и мыты, и перевозы, и вино продавати от казны». Но в то же время писатели хронографов не стыдились расхваливать Бориса, что он покусился корчемства, свободной торговли вином. В хронографе, бывшем у Карамзина, записано: «Государь наш царь Борис Федорович ко мздоиманию зело бысть ненавистен, разбойства и татьбы и корчемства много покусився, еже бы в свое царство таковое неблагоугодное дело искоренити, но не возможе отнюдь». В то же время один иностранец, лютеранский поп, по поводу кабаков сочинил про Бориса целую романтическую историю вроде того, что «отдамъ послѣднюю рубашку». Желая истребить грубые пороки, говорит Бер, Борис запретил пьянство и содержание питейных домов, объявив, что скорее помилует вора или убийцу, нежели того, кто вопреки указу осмелится открывать кружечный двор. «Пусть дома, — будто бы говорил Годунов, — каждый ест и пьёт, сколько хочет; может и гостей пригласить, но никто да не дерзнёт продавать вино москвитянам. Ежели же содержавшие питейные дома не имеют иных средств к пропитанию, пусть подадут просьбы: они получат земли и поместья».[120] Арцыбашев,[121] приводя это известие, справедливо заметил, что Бер не понял указа Годунова, запрещавшего корчемство, то есть вольную продажу питей.
Новозаведённые кабаки казались народу насилием; народ помнил ещё свой старый быт, а потому, при появлении царёва кабака, сейчас писали просьбу о том, чтобы кабак снести. Люди Вельского стана, крестьяне Бориса Годунова, в 1594 году били ему челом, чтоб кабак снести, и Борис велел снести кабак, приказав, однако, смотреть, чтоб продажного питья не было, и в отвоз с вином не ездили, а «лучшие отрадные крестьяне, кому можно (?), питье держат в своих домах, и они бы держали про себя и не продавали».[122] В Новгороде этого времени было уже два кабака, от которых нужда, теснота, убытки и оскудение учинились; поэтому царь Борис Годунов, царица, царские дети по жалобе гостей и всех посадских людей Новгорода денежные доходы с кабаков отставили, а кабакам на посаде быть не велели. Муромские богаделенные старцы, двенадцать человек, подали челобитную царю Михаилу Фёдоровичу и писцам Борису Дмитриевичу Бартенёву да подьячему Михаилу Максимовичу, и в челобитной писали: «После де московскаго разорения, как приходил к Мурому пан Лисовский, дали де им муромцы, посадские люди, под богадельню пустовое место, а ныне де подле тое богадельни учинился государев кабак, а им де подле того кабака жить не мочно, а государь бы их пожаловал, велел бы им дата пустое место в Муроме на посаде, и по этой челобитной дано богаделенным старцам пустое место под богадельню». В 1638 году крестьяне Устюжского уезда, Онтропьевы слободки, били челом, что у них «заводчик корчму держит сильно, а преж деи сего у них корчмы не бывало (?) в той слободке, и та де их слободка стоит на дорогах, на великопермской, и на вятцкой, и на вологодской, и с тех де дорог у них на корчму приходят всякие люди, тати, и разбойники, и костари». Царь их пожаловал, велел заводчику «корчмы в той слободке не держати и пива ему не варити». В 1676 году крестьяне Веницкого погоста, жалуясь на кабацкого голову и целовальников, просили уничтожить у них кабак, а сумму питейного сбора разложить на них по-прежнему в виде оброка.
Рядом с царскими кабаками распространялись по городам и кабаки боярские. Кормленье тамгою и кабаком, не известное доселе ни князьям, получавшим уделы, ни боярам, кормившимся от поместий, — теперь, с половины XVI века, стало желанной целью и князей и бояр. Ещё в 1548 году Иван IV отдал боярину Игнатью Борисовичу Голохвастову в кормление город Шую «с правдою, съ пятномъ и съ корчмою». В Москве после 1552 года он построил кабак для опричников; в 1570 году немцы Таубе и Краузе, выдававшие себя за римских дворян, получили от него право продавать мёд и вино. Царь Фёдор, вступив на престол, пожаловал кабаком Шуйского. Наступило Смутное время, и московские бояре, являясь к польскому королю, предлагали ему воспользоваться кабацкими доходами Московского царства, причём не забывали и себя, и себе выпрашивали тамги и кабаков. Михаил Салтыков со товарищами, делая в 1610 году договор о призвании на московский престол Владислава, десятым пунктом этого договора постановили: «Пожитки, доходы господарскiе всякiе съ городовъ, съ волостей, такожъ съ кабаковъ и съ тамги гроши велить господарь его милость выбирать по давному». Избрав на царский престол поляка Владислава, московские сановники бросились просить у его отца, Сигизмунда III, отчин и кабаков. В длинном ряду этих искателей кабачной мзды мы встречаем дьяка Чичерина, получившего сельцо Лыжино с тамгою и со всякою пошлиною; крайчему Льву Афанасьеву даны в Новгородском уезде в Бежецкой пятине дворцовая волостка Липенская и рядом Боровичи с кабаком, и с тамгою, и с перевозом; окольничему князю Ф. Ф. Мещерскому дано в Новоторжском уезде село Кушалино с деревнями, тамгою и кабаком; дьяку Степану Михайлову Соловецкому в Старицком уезде дано дворцовое село Детунино с пошлиною и кабаком; Ивану Тарасовичу Грамотину в Вологде, в Красной Слободе, в Темникове кабак и тамга, и, наконец, Маржерету,[123] вместо его села с деревнями и кабаком, которое от него отошло и отдано кому-то иному, пожалованы поместья в Двинском уезде. Подобным образом выдано разным лицам из бояр восемьсот различных привилегий на земли и оброки, и подобные же милости бояре не прочь были получать от Тушинского и других воров.[124]
