- Посмотрим!
- Посмотрим!
Абдулка скинул поддевку.
- Выходи на простор,- закричал он,- выходи из хаты на простор!
Конторщик, бежавший сюда, стал было его останавливать.
- Не замай, Савельич, а то и тебе бока намну,- бешено зарычал Абдулка и вышел из хаты, сопровождаемый конторщиком и толпою и на ходу распоясываясь.
- Что это они до тебя? - спросили Харько оставшиеся в хате косари.
Левенчук бросил на стол три целковых.
- Пейте, братцы, за мою душу пейте! - сказал он тоскливо и вышел, также снимая свитку.
Не успел он показаться на дворе, как на него разом накинулись Абдулка, Самуйлик и прежде побитый поварчук.
Первые двое стали его вязать, а озлобленный Антропка схватил полено и стал им бить Харько по чем попало.
Часть косарей приняла сторону Харько.
- Пустите его, что вы, душегубцы! ведите к барину, если он что сделал,- говорили косари.- Мы и сами пойдем жаловаться; нам расчет не тот дают!
- Нет, не поведем его туда! тут его живого в землю зароем! - бешено кричал Абдулка, колотя Левенчука.
Мигом Левенчука связали.
- В суд его, в стан! - горланила полковницкая дворня.
Побежали за телегой.
- Еще веревок! - кричал Абдулка.- А! ты в барский двор ходишь, да еще и дерешься! веревок еще! повозку скорее!
Привели лошадей, притащили повозку. Стали запрягать. Левенчук стоял связанный. Висок у него был расшиблен, и кровь текла из-под растрепанных темных волос. Антропка, опьяневший от бешенства и от прежде полученных побоев, ходил возле него и громко на все лады ругался. Бабы пугливо жались к стороне.
- Готово? - спросил отважно Абдулка, спешивший выиграть время,- мы и барина не станем беспокоить! в суд его, разбойника!
- Братцы! - громко крикнул косарям связанный Левенчук,- они меня побили, связали, в суд хотят везти! А сам барин ихний мою невесту украл... Я, братцы, Левенчук! Попова девка за меня просватана была... Она у полковника тут взаперти... в любовницах. Спасите, братцы! не даьте праведной душе погибнуть!.. Спасите!
- Ну, еще рассказывать! - начал Абдулка.
Последних слов Харько не договорил. Абдулка, Самуйлик и Антропка схватили его и потащили к телеге, снова угощая побоями.
- Э, нет! - отозвался тот самый батрак, которого Харько угощал с утра, загородя им дорогу,- я сам пойду до барина! За что вы его бьете и тащите?..
- Да, да! за что? - говорили в толпе и косари, испуганными и озлобленными кучками сходясь к ним.
- Э, да что на них смотреть! тащи его! Самусь, садись, вези его! Антропка, бей по лошадям!
- Нет, не пущу! - сказал охмелевший батрак, загораживая лошадям дорогу.
Тут прибежали с криками остальные косари из шинка. Произошла общая свалка. Одни тащили Левенчука к повозке, другие отталкивали его назад. Весть о том, что это жених воспитанницы священника, украденной полковником, облетела всех.
- Нет, нет, теперь уж не троньте его, оставьте! - заговорили косари разом и оттеснили Левенчука от Абдулки.
Подгулявший батрак ударил по запряженным лошадям, гоня их с пустою телегою прочь. Самуйлик кинулся их останавливать, а косари в суматохе совершенно отбили Харько, распутали ему руки и выпустили.
- Отдайте мою невесту! - сказал тогда бешено Левенчук, став перед слугами Панчуковского. Это уже был не прежний хуторский пастух. Степи изменили его. Абдулка, повар и Самуйлик остались одни против остальных.
- Нет у нас никакой девки!
- Врешь, есть! она наверху у барина вашего живет! - кричал Левенчук.
- Отдавай, а то силой возьмем! - гудели косари.
- Вот что выкусите! - ответил Абдулка, показывая кукиш, и пошел с товарищами к барскому двору, очевидно, потеряв надежду овладеть обидчиком закадычного приятеля, Антропки.
Левенчук; утирая кровь с виска, сел на крыльцо шинка.
- Дайте, братцы, хоть трубки покурить, коли с нами так поступают. Собаки и те лучше нас стали жить на свете!
Приятель его, батрак, с форсом подал ему трубку, сел возле него и обнял его, заливаясь слезами.
Толпа между тем шумела: "Как! Быть не может! Так этого самого невесту? И им спускать? Не заступиться за него? Где же тому конец будет?"
- Пойди, братику,- сказал Харько батраку, откашливаясь и харкая кровью,- пойди, хоть осьмушку вынеси! Все печенки, ироды, отшибли! Ишь ты, кровь пошла...
Косари орали более и более.
Полковник между тем, уйдя от Левенчука, подбежал к окну в кабинете и долго следил из-за занавесок, пока непрошеный гость вышел за ворота. "Воротить его? Отдать ему разве Оксану?" - подумал он, но, почитав с полчаса газеты, успокоился, оставил дело так и пошел наверх к Оксане.
Оксана сидела в своей каморке, вышивая какую-то рубаху. Домаха сидела на полу возле нее, тоже что-то штопая.
- Оксана! хочешь домой? - спросил полковник.
Она не подняла глаз.
- Что, если бы за тобою пришли, бросила бы ты меня? Неужели бросила бы? - спросил полковник.
Оксана встала, сложила шитье и поклонилась в ноги Панчуковскому.
- Пане! пустите меня, заставьте вечно за себя бога молить!..
В исхудалом, нежном и кротком лице ее кровинки не было.
Панчуковский хотел что-то сказать и затих. С надворья раздался страшный гул голосов, и одно из окон в мезонине зазвенело.
- Береги ее! - успел только сказать Панчуковский Домахе и выбежал на балкон.
Едва Панчуковский вошел туда, как увидел, что перед запертыми уже на замок его воротами стоит куча народу, а Абдулка, Самуйлик и конторщик бранятся сквозь затворы.
День между тем, как часто бывает на юге, нежданно изменился. Вместо жгучего, острого суховея, доносившего с утра под узорчатые жалюзи комнат сухой и волнистый шелест горящих в зное нив, небо стемнело, облака неслись густою грядой и накрапывал дождь.
- Что это? - громко спросил своих людей Панчуковский, склонясь через перила балкона.
- Косари взбунтовались,- робко ответил конторщик,- не хотят по полтиннику брать, требуют по два рубля.
- Ну, так гоните их взашей!
- Мы стали их гнать, а они в контору ворвались, стекла перебили, мы едва успели ворота запереть - все распьяно...
- Ваше благородие! - смело крикнул кто-то из толпы,- отдай девку! а то плохо тебе будет!
Взглянул полковник: вся толпа в шапках стоит. "Эге",- подумал Панчуковский, сильно струхнул и медленно вошел в комнаты с балкона. Сойдя впопыхах вниз, он позвал к себе Абдулку.
- Что там такое? говори правду.
- Плохое дело! Косари перепились, а тут еще бурлака тот пришел, девчонку эту требует...
- Отдадим ее, Абдул! Черт с ней! Еще бы чего не наделали... Что они? в ворота ломились?
- Запалим! говорят. Да нет, Владимир Алексеич, не поддавайтесь. Коли что, так я и ружье заряжу и по ним выстрелю холостым, напугаем их, они и разбегутся!
- Что же вы? - гудела толпа за воротами,- где это видано, чтоб девок с поля таскать? Тут не антихристы какие! Мы найдем на вас расправу...
- Вон отсюда, подлецы! - закричал опять сквозь ворота Абдулка, не отпирая железного засова.- Что вы пришли сюда буянить? Вон отсюда!
- Ломай, братцы! Топоры сюда! - уже без памяти ревела толпа,- не дают, так ломай! Пробьемся и возьмем силою у живодеров!
И в ворота снова ударили чем-то тяжелым, а потом оттуда наперли кучею все разом. Схваченные и прокованные железными скобами ворота только слегка заскрипели, но не подались.
Абдулка метался между тем, что было мочи, и ругался на все лады, грозя дерзким карою станового, исправника и самого губернатора.
- Что нам теперь исправники и ваши становые! Вы девку нашу отдайте! Тут наша воля, в степи-то нашей! До суда далеко! - выкрикивали голоса за воротами.
Полковник взбежал снова наверх. На площадке лестницы он натолкнулся на совершенно обезумевшую от страха Домаху. Старуха жевала что-то помертвевшими губами и, простоволосая, не успев накинуть на седую голову платка, дико смотрела на Панчуковского.
- Где она? - спросил полковник, идя поспешно мимо старухи.
- Там; это я ее заперла на ключ. Еще бы не выскочила к ним сдуру...
- Ну, береги же!
Он вошел в верхнюю комнату, бывшую к стороне ворот, и из-за притолоки окна увидел у ограды целый лагерь. Какие-то верховые явились... Народу было человек триста или более. Одни сидели, другие стояли или ходили кучками, как бы обсуждая, как исполнить затеянное. Трое лестницу какую-то с овчарни тащили. Остальные шли, разместившись по траве; горланили все.
"Вот и поди, живи тут в этой необъятной Новороссии,- мыслил Владимир Алексеевич,- тут чистую осаду Трои выдержишь; успеют и взять тебя, и ограбить, и убить, пока дашь знать властям хоть весточкой! Думал ли я дожить до этого? А! вон еще что-то замышляют!.."
Прибежал наверх, запыхавшись, поваренок.
- Что ты, Антропка?
- Конторщик просит кассу в дом внести; неравно вломятся, боится, что растащут.
- Вломятся? в ворота? Что ты!
- Да-с.
- Ты почему думаешь?
- Стало, можно, коли между ними вон беглые ростовские неводчики появились и бунтуют, как бы чего по правде не было, ваше высокоблагородие.
