Эта ночь, названная одним из ее современников Варфоломеевской ночью собственности, была более всего Варфоломеевской ночью для злоупотреблений. Она расчистила развалины феодализма; она избавила людей от остатков крепостного права, землю от помещичьих притязаний, собственность поселянина — от опустошений, производимых зверями, и разорения десятинным налогом. Отменой вотчинных судов она привела к утверждению общественной власти. Уничтожение продажности судебных мест повело за собой безвозмездное судопроизводство. Она послужила переходом от положения вещей, где все преимущества были на стороне частных лиц, к такому положению вещей, где все права были на стороне народа. Эта ночь изменила весь облик королевства; она сделала всех французов равными между собой; всякий французский гражданин теперь мог достичь любой должности, приобрести собственность, заняться любой предпринимательской деятельностью. Эта ночь произвела переворот нисколько не менее важный, чем само восстание 14 июля, которого она являлась прямым следствием. Она сделала народ господином правительства и позволила подготовить новый общественный уклад, уничтожив старый.
Ход революции был очень быстрый, и она в короткое время достигла огромных результатов; ход ее был бы медленнее и результаты менее глубоки, если бы на нее не было столько нападений. Каждый отказ короля в санкционировании служил для нее поводом к успеху. Она разоблачила интригу, устояла против напора королевской власти, восторжествовала над силой. В момент, нами только что разобранный, здание абсолютной монархии окончательно развалилось по вине ее собственных вождей. 17 июня были уничтожены три сословия, и Генеральные штаты превратились в Национальное собрание, 23 июня было концом морального влияния монархии, а 14 июля — и ее материальной силы; первое наследовало от нее Собрание, а второе — сам народ. 4 августа, наконец, было венцом этой первой революции. Эпоха, которую мы только что рассмотрели, резко отличается от всех других; в этот короткий период времени сила переходит от одной стороны к другой, и совершаются все предварительные перемены. В следующую эпоху новый общественный уклад обсуждается и утверждается, и Собрание из разрушающего становится созидающим, или Учредительным.
Глава II
С ночи 4 августа до 5 и 6 октября 1789 г.
Положение Учредительного собрания. — Партия высшего духовенства и дворянства; Мори и Казалес. — Партия министерства и обеих палат: Мунье, Лалли-Толендаль. — Народная партия; триумвират Барнава, Дюпора и Ламета; положение его; влияние Сьейеса; Мирабо, предводитель Собрания в это время. — Что надо думать об орлеанской партии. — Труды по составлению конституции: Декларация прав; непрерывность и единство Законодательного собрания; королевская санкция; внешние волнения, вызванные ею. План двора; обед телохранителей; возмущение 5 и 6 октября; король переезжает на жительство в Париж.
Национальное собрание, составленное из избранных и просвещеннейших представителей нации, было проникнуто самыми чистыми намерениями и стремлениями к общественному благу. Однако же, оно не обходилось без партий и без разногласий; общая масса не находилась под господством одной идеи или одного лица, и это большинство по свободному убеждению, часто самобытному, принимало решения и присуждало популярность. Посмотрим, какие партии и интересы существовали в Собрании.
Двор имел свою партию в Собрании; ее составляли лица привилегированных сословий; эта партия некоторое время бездействовала и только позднее приняла участие в прениях. Эта партия составилась из тех, кто в период спора между сословиями высказался против соединения. Несмотря на временное согласие с общинами во время последних событий, интересы аристократии были противоположны интересам народной партии; поэтому дворянство и высшее духовенство, составлявшие правую в Собрании, были в постоянном несогласии с этой партией, исключая известных дней общего увлечения. Недовольные революцией, которой они не могли ни помешать ей своими жертвами, ни остановить ее своим согласием на уступки, они систематически противодействовали почти всем ее реформам. Два человека являлись главными представителями этой партии; эти два человека не были первыми ни по рождению, ни по званию; они возвысились благодаря таланту. Это были Мори и Казалес; один являлся как бы представителем духовенства, другой — дворянства.
Эти два оратора привилегированных сословий, следуя интересам своей партии, не верившей в прочность реформ, больше протестовали, чем защищались, и во всех прениях преследовали одну цель — не разъяснения, а стремления вредить Собранию. Каждый из них вносил в свою роль склад своего ума и характера: Мори произносил длинные речи, Казалес делал резкие выходки. Первый на трибуне сохранил привычки проповедника и академика; он обсуждал законодательные вопросы, часто не понимая их и очень редко схватывая истинный смысл вопроса, даже по пунктам, выгодным для его партии. Он обнаруживал смелость, ловкость, разнообразие в приемах, блестящую легкость и остроумие, но у него не было глубоких доказательств, законченных суждений, не было истинного красноречия. Аббат Мори говорил так, как дерутся солдаты. Никто не мог так долго и так часто возражать, как он: доказательства заменять цитатами или софизмами, проявление чувства — ораторскими приемами. При большом таланте ему все-таки недоставало того, что дает таланту живость, — недоставало правды. Казалес был полной противоположностью Мори; у него был ум быстрый и прямой; способ выражения так же легок, но более воодушевленный, у него была искренность в движениях, и он умел выбрать лучшие доказательства. Не будучи ритором, он всегда находил верную сторону в вопросах, интересовавших его партию, предоставляя Мори декламацию. При ясности своих взглядов, при горячности характера, хорошем употреблении таланта в нем не было ничего ложного, кроме того, что создавалось его положением. Мори же к заблуждениям, неразлучным с его положением, присоединял еще ложное направление ума.
Неккер и министерство тоже имели свою партию, менее многочисленную, чем первая, так как это была партия умеренная. Франция в то время разделялась на прежние привилегированные сословия, которые противились революции, и на людей, которые ее желали и поддерживали общие интересы народа во всей их полноте. Между ними не было еще места для партии, которая присвоила бы себе роль посредника между ними. Неккер высказался за английскую конституцию; все, разделявшие его взгляды, по убеждению или из честолюбия, присоединились к нему. В числе присоединившихся были: Мунье, человек твердого ума и непоколебимого характера, который в этой системе видел образец представительного правления; Лалли-Толендаль, человек тех же убеждений, как и Мунье, но более способный убеждать других; Клермон-Тоннер, друг и союзник Мунье и Лалли, и, наконец, меньшинство дворянства и часть епископов, которые рассчитывали сделаться членами верхней палаты, если бы идеи Неккера восторжествовали.
Предводители этой партии, которую позднее стали называть монархистами, хотели произвести революцию путем приспособления и ввести во Франции готовый английский представительный образ правления. Они всегда убеждали более сильных войти в соглашение с более слабыми. До 14 июля они требовали у двора и у привилегированных классов удовлетворить общины, а потом они хотели, чтобы общины пошли на сделку с двором и привилегированными классами. Они полагали, что каждое сословие должно сохранить свое место в государстве, что смещенные партии обращаются в партии недовольные и что необходимо создать им легальное существование, чтобы избежать бесконечной борьбы с их стороны. Но ошибка их была в том, что они не заметили, что идеи их неприложимы в момент господства разыгравшихся страстей. Борьба уже началась, борьба, которая должна была дать восторжествовать системе, а не привести к сделке. Была одержана победа, которая заменила три отдельных сословия одним единым Собранием, и разрушить единство этого собрания, чтобы заменить его двумя палатами, было бы делом слишком трудным. Умеренная партия не могла добиться такого правления ни от двора, ни тем более от народа; первому оно казалось слишком народным, второму — слишком аристократичным.
Остальная часть Собрания составляла народную партию. Пока в ней не выделялись еще лица, подобные Робеспьеру, Петиону, Бюзо и т. п., которые хотели начать вторую революцию, когда первая была окончена. В это время самыми крайними элементами этой партии являлись Дюпор, Барнав и Ламет, составлявшие триумвират, идеи которого вырабатывались Дюпором и поддерживались Барнавом; Александр Ламет же руководил его действиями. В этом союзе было действительно что-то замечательное; господство духа равенства, характеризующее ту эпоху, сказалось в этом тесном союзе адвоката, принадлежащего к среднему сословию, советника, принадлежащего к парламентскому классу, и полковника, принадлежащего ко двору, которые отказались от своих сословных интересов и объединились во имя общественного и народного блага. Эта партия заняла положение более передовое, чем положение, в котором находилась тогда революция. 14 июля было днем триумфа среднего сословия: Учредительное собрание было его законодательной властью, Национальная гвардия его вооруженной силой, мэрия — его народной властью. Мирабо, Лафайет, Байи опирались на это сословие и сделались один — его трибуном, другой — его генералом, третий — его судьей. Партия Дюпора, Барнава и Ламета держалась принципов и поддерживала интересы этого периода революции; но эта партия, состоявшая из людей молодых, горячих патриотов, которые вносили в общественное дело свои лучшие качества, свои таланты, свое высокое общественное положение и которые свое стремление к свободе соединяли с честолюбивым стремлением играть первые роли, — эта партия на первых же порах несколько опередила революцию 14 июля. В Собрании она опиралась на членов крайней левой, вне Собрания — на клубы, в государстве — на народ, который содействовал революции 14 июля и не желал, чтобы одна только буржуазия воспользовалась победой этого дня. Становясь во главе людей, не имевших собственного предводителя, которые, будучи несколько удалены от участия в правлении, надеялись получить в нем место, она не переставала принадлежать этой первой эпохе революции. Эта партия образовала род демократической оппозиции в самом среднем сословии, расходясь с предводителями его только в некоторых второстепенных пунктах и вотируя в большинстве вопросов с ними вместе. Это было у них скорее соревнование в патриотизме, чем раскол в партии.
