– Татарский каган видел, что жадность ханов не уменьшилась, что голод и нужда простых пастухов усилились, что татарский народ накопил силу, которую он раньше тратил бесплодно во взаимной резне... Поэтому, чтобы простые скотоводы не пошли против своих ханов, Чингиз-хан решил направить эту накопленную силу в другую сторону... Он созвал курултай (совет) знатнейших ханов и сказал им: "Вам скоро предстоит великий поход. Вы вернетесь с войны увешанные золотом, гоня табуны коней, стада скота и толпу искуснейших рабов. Я досыта накормлю беднейших пастухов, я оберну их животы драгоценным шелком, каждому дам несколько пленниц... Мы покорим богатейшую страну, и все вы вернетесь такими богачами, что у вас не хватит вьючного скота, чтобы притащить добычу к вашим юртам..." Весной, когда степь зазеленела хорошим подножным кормом, Чингиз-хан повел конное голодное войско на древний богатый Китай... Он разметал встречные китайские войска, он носился, как буря, по стране, обратил в золу и пепел тысячу китайских городов, и только через три года войны, покорив половину Китая, отягченный безмерной добычей, он вернулся в свои степные кочевья...
– Да хранит нас аллах от этого! — прошептал летописец.
– Все, что я сказал, опять кажется тебе сказкой, а между тем все это правда!
– Скажи, пожалуйста, почтенный Махмуд-Ялвач, какой с виду этот необычайный полководец Чингиз-хан?
– Он высокого роста, и хотя ему уже больше шестидесяти лет, он еще очень силен. Тяжелыми шагами и неуклюжими ухватками он похож на медведя, хитростью — на лисицу, злобой — на змею, стремительностью — на барса, неутомимостью — на верблюда, а щедростью к тем, кого он хочет наградить, — на кровожадную тигрицу, ласкающую своих тигрят. У него высокий лоб, длинная узкая борода и желтые немигающие глаза, ка у кошки. Все ханы и простые воины боятся его больше пожара или грома, а если он прикажет десяти воинам напасть на тысячу врагов, то воины бросятся, не задумываясь, так как они верят, что победят, — Чингиз-хан всегда одерживает победы...
– Я прожил много лет, — сказал летописец, — и видел много славных, храбрых полководцев, но таких людей, как ты описываешь, мне встречать не приходилось... Очень похожа на сказку твоя речь... Объясни мне, если можешь, почему татарский каган, сделав богатым каждого пастуха, теперь вдруг сам оказался на нашей границе, так далеко от своей родины?
Посол допил чашу вина, снова закрыл глаза и сильно покачнулся. Летописец сделал строгие глаза и погрозил слуге, желавшему налить еще. Но посол очнулся и, видя пустую серебряную чашу, сделал слуге знак, и тот снова налил до краев темно-красного вина.
– Не удивляйся, что я пью так много! Ни ты, почтенный Мирза-Юсуф, ни твоя юная помощница не выпили ни капли, значит мне остается одному пить за троих...
Махмуд продолжал, держа чашу в руках и слегка покачиваясь:
– Великий каган отдыхал в своих кочевьях три года. Половину войска он оставил в Китае, где народ продолжает до сих пор защищать родину. А вторую половину войска он сам повел на запад через пустыни и горы...
Летописец закрыл руками уши и застонал.
– Я предчувствую ужасное!..
Посол продолжал:
– Жадность ханов и голод простых кочевников чрезмерны. Воины жаловались, что ханы забрали себе лучшую добычу, что беднякам достались отбросы. Тогда Чингиз-хан решил увести воинов подальше, чтобы они снова не стали резать друг друга и своих ханов...
– Сколь велико теперь татарское войско?
Посол сказал сонным, вялым голосом:
– Чингиз-хан повел на запад одиннадцать туменов (корпусов). В каждом тумене — десять тысяч конных татар. Каждый всадник ведет с собой второго запасного коня, а то и двух...
– Значит, у татарского кагана всего сто десять тысяч всадников? — воскликнул летописец. — А у нашего падишаха воинов в четыре раза больше!.. Если же он поднимет на священную войну все наши племена, то огромное войско ислама окажется совершенно неодолимым!
– Разве не то же самое я говорил его величеству, хорезм-шаху Алла эд-Дину Мухаммеду? Татарское войско перед войском падишаха Мухаммеда — царствовать ему сто двадцать лет! — все равно, что струйка дыма в темную ночь!.. Правда, по пути, во время похода на запад, к татарскому войску присоединились все степные бродяги: и уйгуры, и алтайцы, и киргизы, и кара-китаи, так что татарское войско Чингиз-хана быстро увеличилось и разбухло... Это не сказки!
Посол покачнулся, оперся руками о ковер и растянулся. Девушка подложила ему под голову зеленую сафьяновую подушку и сказала шепотом на ухо старику Мирзе-Юсуфу:
– Он хитрая лисица! Он не хочет сказать правду...
– Таковы послы! Где ты найдешь прямодушного посла?
Вошел векиль. Все долго, бесшумно сидели, выжидая и не зная, что делать со спящим послом.
Махмуд-Ялвач внезапно очнулся и разом поднялся, бормоча извинения:
– Что я вам наговорил спьяну, сам не помню! Напрасно вы все это записали! Сожгите эти записки!..
Векиль повел посла обратно узкими темными переходами дворца к глухой калитке сада, где ожидали верховые лошади. Джигиты с трудом посадили в седло качавшегося Махмуд-Ялвача. В предрассветных сумерках всадники проехали безмолвными улицами спящей Бухары и прибыли в загородный дворец шаха.
Через день, получив ответное письмо из рук шаха Мухаммеда, татарское посольство отправилось обратно на восток, в лагерь великого кагана всех татар.
5. ВЕЛИКИЙ КАГАН СЛУШАЕТ ДОНЕСЕНИЕ
Чингиз-хан отличался высоким ростом крепким телосложением. Имел кошачьи глаза.
Историк Джузджани, XIII в.
Три всадника быстро ехали по дорожке между татарскими юртами. Их шерстяные плащи развевались, как крылья дерущихся орлов. Двое часовых скрестили копья. Всадники сошли с коней, сбросив на белый песок запыленные плащи.
Один из прибывших, оправляя красный полосатый халат, воскликнул:
– Да будет благословенно имя кагана! Донесение особой важности!
Из ближайшей юрты уже бежали два нукера в синих шубах с красными нашивками на рукавах.
– Мы прибыли из западной страны, куда ездили послами от великого кагана. Скажи о нашем приезде. Я посол Махмуд-Ялвач.
В желтом шатре приоткрылась шелковая занавеска, и оттуда прозвучал приказ. Восемь часовых на дорожке к шатру один за другим повторили:
– Великий каган приказал: "Пусть идут".
Трое прибывших склонились; скрестив руки на груди, они направились к шатру. Слуга-китаец пропустил их; они вошли внутрь, не поднимая головы, и опустились на ковер.
– Говори! — произнес низкий голос.
Махмуд-Ялвач поднял глаза. Он увидел строгое темное лицо с жесткой рыжей бородой. Две седые, скрученные в узлы косы падали на широкие плечи. Из-под лакированной черной шапки с огромным изумрудом пристально всматривались зеленовато-желтые глаза.
– Шах Хорезма Алла эд-Дин Мухаммед очень доволен твоими подарками и предложением дружбы. Он охотно согласился дать всякие льготы твоим купцам. Но он разгневался...
– Что я назвал его сыном?
– Ты, великий, как всегда, угадал. Шах пришел в такую ярость, что моя голова уже слабо держалась на плечах.
Глаза кагана зажмурились и протянулись узкими щелками.
– Ты уже думал, что тебе будет так? — и каган провел толстым пальцем черту по воздуху.
Этого жеста боялись все: так Чингиз-хан осуждал на казнь.
– Я успокоил гнев шаха Хорезма, и он посылает тебе "салям" и письмо.
– Ты успокоил его гнев? Чем? — голос прозвучал недоверчиво. Глаза всматривались, то расширяясь, то сужаясь.
Махмуд-Ялвач стал подробно рассказывать о приеме у шаха Мухаммеда и о том, как ночью к нему прибыл великий визирь и вызвал для тайной беседы. Говоря это, он положил на широкую ладонь Чингиз-хана жемчужину, полученную от хорезм-шаха, и подробно изложил все, о чем говорил с Мухаммедом.
Махмуд-Ялвач чувствовал, не подымая глаз, что каган пристально всматривается в него и старается проникнуть с его затаенные помыслы.
– Это все, что ты услышал?
– Если я что-либо забыл, прости меня, неспособного!
Послышалось сипение: каган был доволен. Он ударил тяжелой рукой по плечу Махмуд-Ялвача.
– Ты хитрый мусульманин, Махмуд. Ты неплохо сказал, будто мое войско похоже на струйку дыма во мраке черной ночи. Пусть шах так и думает! Вечером приходите все трое ко мне на обед. Послы вышли из шатра.
Каган встал, высокий, сутулый, в черной одежде из грубой парусины, перетянутой широким золотым поясом. Тяжело ступая большими косолапыми ступнями в белых замшевых сапогах, он прошел по шатру, приоткрыл занавеску и следил, как три посла в белых тюрбанах и пестрых халатах садились на запыленных коней и медленно отъезжали.
– Время "великого приказания" (выступления в поход) приблизилось. Я подожду "счастливой луны".
6. БЕСПОКОЙНАЯ НОЧЬ ЧИНГИЗ-ХАНА
Чингиз-хан не любил спать на лежанках, подогреваемых длинным дымоходом, на каких спали изнеженные китайцы, или на пуховиках, обычных у мусульманских купцов. Каган любил чувствовать под своим боком твердую землю, и китайский старый слуга подстилал ему на ковре только сложенный вдвое кусок хорошо укатанного толстого войлока.
