Ознакомительная версия.
На страницы печати о севастопольских событиях в свое время занесен был ра-зительный случай трогательного отношения черноморских пластунов к убитому товарищу. Люди, привыкшие с мужеством глядеть в глаза смерти, не могли перенести издевательства над трупом товарища и решили в крайнем случае пожертвовать другой жизнью, чтобы прекратить опозорение мертвеца.
Четвертый бастион, на котором служили пластуны, дальше других укреплений вдавался в черту неприятельской осадной позиции и поэтому нес больше потерь, чем другие укрепления. Особенно сильно вредила ему неприятельская мортирная батарея, устроенная в земле на расстоянии штуцерного выстрела от бастиона. Когда 28 ноября было заключено между воюющими сторонами перемирие на несколько часов для уборки убитых, главнокомандующий князь Меньшиков и начальник Севастопольского гарнизона граф Сакен прибыли на четвертый бастион.
Возник вопрос о причинах больших потерь на этом бастионе. Вице-адмирал Новосельский как на главную причину указал на подземную неприятельскую батарею. Началось общее обсуждение способов, с помощью которых можно было бы уничтожить батарею, но никто ничего подходящего не указал. Тогда присутствовавший при этом совещании начальник пластунов Головинский скромно заметил, что просто надо пойти и взять батарею.
«А сумеете ли вы сделать это с вашими казаками?» – спросил его граф Сакен.
Головинский ответил утвердительно, и предложение его было принято.
Вечером того же дня составился отряд охотников из 390 казаков, 50 моряков и около 100 человек солдат. В полночь пластуны, по приказанию Головинского, поползли по направлению к неприятельским траншеям и высмотрели расположение караулов. При глубокой тишине и со всевозможными предосторожностями, осведомившиеся с расположением караулов пластуны повели отряд в обход неприятельских караулов. Когда охотники подошли к траншее, то после дружного залпа по неприятельской цепи бросились в траншею, а затем и на батарею.
Пока поднялась тревога по ближайшим неприятельским линиям, были заклепаны три больших медных мортиры. Заметивши это, урядник пластун Иван Герасименко, имевший более аршина в плечах, сказал: «Жаль, братцы, так добро портить: возьмем лучше себе» – и поднявши одну из трех не заклепанных мортир, выбросил ее наверх. Его примеру последовали и другие.
Таким образом, охотники, отступая на 4‑й бастион, захватили с собой три мортиры. Кроме того, были взяты 14 пленных, в числе которых были один полковник и один поручик, а также ружья, одежда, ранцы и пр. Отряд быстро отступил на бастион, выдержавши ужасный ружейный огонь уже у рва 4‑го бастиона. Казаки потеряли 8 человек убитыми и 5 ранеными: три пластуна были убиты в первой свалке и там остались.
На другой день казаки заметили из ближайшего к неприятелю ложемента проделку цивилизованных противников, глубоко возмутившую пластунов. К наружной стенке у траншеи был приставлен спиной убитый накануне в свалке пластун Ерофей Кобец с таким расчетом, что казаки, стреляя по траншее, по необходимости должны были расстреливать шальными пулями своего убитого товарища. Между тем и вызволить труп убитого не было никакой возможности, так как пули сыпались градом из неприятельской траншеи.
Тогда пластуны, дождавшись ночи и прикрепивши к поясу молодого пластуна Порфирия Семака длинную веревку, велели ему ползти к неприятельской траншее и привязать к ногам убитого один конец веревки. Вслед за Семаком был послан другой пластун, который должен был подтаскивать веревку и заменить Семака, в случае если бы был убит этот самоотверженный казак.
К счастью, Семак благополучно исполнил взятую на себя обязанность и, избежавши неприятельских выстрелов, буквально-таки под дулами неприятельских штуцеров привязал к ногам покойного веревку. Далеко за полночь возвратились обратно оба посланных пластуна. Затем товарищами покойного осторожно, хотя и не без затруднений, был притянут убитый и выставленный на позор Кобец к казачьему ложементу, откуда был взят на руки и на другой день похоронен по христианскому обряду.
Так Семак с товарищем исполнили свои обязанности. Поступки этого рода кроются глубоко-глубоко в нравственной природе человека, а такие деяния немыслимы без мужества и самоотвержения.
А вот еще один пример пластунской выдержки и хладнокровия.
Однажды в последних числах ноября 1854 года командир 2‑го пластунского батальона Головинский шел в сопровождении казака станицы Екатеринодарской Степана Назаренка по бастионной траншее в город. Заметивши полет бомбы, Головинский мгновенно остановился и нагнулся, прислонившись к траншейной стенке. То же по приказанию командира сделал и шедший сзади его Назаренко.
Бомба упала на откос траншеи, рядом с Назаренко, и скатилась ему на спину, не разорвавшись, так как фитиль ее не догорел еще.
«Она уже на меня взлезла, ваше высокоблагородие», – раздался вдруг за спиной Головинского голос его ординарца в таком спокойном и невозмутимом тоне, которым он как бы спрашивал начальника, что же прикажет последний дальше делать с бомбой.
Головинский, неоднократно выказывавший чудеса храбрости и самообладания, почувствовал, по его словам, что у него дыхание захватило, и едва мог проговорить: «не шевелись!» Казак в точности исполнил это приказание командира, не изменил своего положения, не шевельнулся и не дрогнул перед лежавшей на его спине смертью.
А бомба, как бы желая поощрить пластунское мужество и присутствие духа, пошевелившись, свалилась со спины на землю и не разорвалась, так как попала горящим фитилем в лужу, образовавшуюся после дождя в траншее.
Так служили и сражались под Севастополем черноморские пластуны. И здесь служебная деятельность пластунов отличалась тем же партизанским характером, какой она носила на родной Кубани в борьбе с черкесскими племенами. Но здесь, в виду сильных и хорошо вооруженных союзников, пластунская служба была несравненно сложнее и много труднее, чем на родине. Здесь пластуну приходилось совершать под выстрелами усовершенствованного оружия и часто буквально-таки под дулами неприятельских пушек и ружей все то, что привык он делать на разведках в черкесских землях при более благоприятных, хорошо знакомых и привычных условиях. И пластун стойко, исправно и мужественно нес службу, выполняя наиболее рискованные поручения начальства и с одинаковым искусством сражаясь как в одиночку, так и совместно с товарищами.
Глава XXIV Крымская кампания на Черноморском и Азовском побережьях
Война России с Турцией и ее союзными державами не ограничилась для Черноморского войска одним Крымским полуостровом, где действовали два пластунских батальона и один конный полк. Военные действия были распространены союзными войсками на Черноморию и восточное побережье Черного моря.
Как только выяснилась неизбежность войны, русское правительство немедленно распорядилось вывести гарнизоны из всех укреплений, расположенных по Черноморскому побережью, а самые укрепления привести в негодный вид. Распоряжение это было приведено в исполнение в начале 1854 года. Оставить укрепления значило бы заранее обречь на истребление как эти укрепления, так и гарнизоны их. Это были небольшие сооружения с земляными брустверами, рассчитанными на действие одного ружейного огня. Пушек в них было мало и большей частью не дальнобойных, малого калибра. Гарнизоны также были слабы по численности. Каждое укрепление было изолировано и имело беспрепятственный доступ для русских войск только с моря. Кругом были черкесы и никакой точки опоры для гарнизона.
Когда стало известным, что весной 1854 года у Константинополя было сосредоточено более 100 больших и самых совершенных по тому времени судов, с значительным по численности десантом и превосходной дальнобойной артиллерией, тогда стало до очевидности ясным, что русским войскам дольше нельзя опираться на форты и укрепления Черноморского побережья. Русский малочисленный флот, который сразу был заперт в Севастопольской бухте, не мог защитить эти примитивные крепости. Сами укрепления не в состоянии были бы дать отпор союзному флоту, так как дальнобойная артиллерия этого последнего могла разрушить их с такого расстояния, до которого ни в коем случае не могли бы достать допотопные орудия нашей крепостной артиллерии.
Если бы союзный флот не разрушил наших побережных укреплений или просто не обратил на них внимания, то ими завладели бы черкесы. Гарнизонам пришлось бы или вымереть с голоду, или отдаться в руки черкесам. Провиант, боевые припасы доставлялись в укрепления морем, и, стало быть, раз укрепления, за отсутствием русского флота, были бы отрезаны с моря, гарнизоны очутились бы в совершенно беспомощном положении. А горцы на Черноморском побережье были настроены далеко враждебнее, чем в других местах. Еще в начале 1853 года, когда Турция заключила союз с Англией и Францией, турецкие агенты в обилии появились на побережье и начали волновать горцев. Нападение 10 тысяч шапсугов и натухайцев 26 июля 1853 года на одно из укреплений – Гостагай – было уже результатом деятельности этих агентов и уверенности горцев в близкой помощи от турок. Это было указание на то, как отнесутся горцы к укреплениям и фортам побережья при открытии военных действий союзниками. Печальный опыт 1840 года, когда черкесами в короткое время, с 7 февраля по 30 марта, было взято четыре укрепления на побережье, служил также достаточно внушительным прецедентом.
Ознакомительная версия.
