Сим образом начал я вести новый и совсем от прежней отменный род жизни и мало-помалу привыкать к новой моей должности. И как труды мои услаждались тем удовольствием, что я был всегда на людях, мог слышать, видеть и узнавать все происходившее как тут в городе, так и в самой армии, которая находилась в походе, и из которой получаемые известия становились с часу на час интереснее, любопытнее и важнее, а при всем том, имел всегда и хороший стол: то и привык я к ней очень скоро, и она мне не только сделалась сноснее, но я начал и находить в ней уже удовольствие и скоро перестал совсем скучать ею.
Одно только меня отягощало, а именно дальная ходьба на мою квартиру, а особливо поздно по вечерам и в ненастье, но и от этого отягощения я скоро избавился; ибо не успел я изъявить о нем сотоварищам моим в канцелярии, как все стали советовать мне переменить свою квартиру и сыскать другую, и где-нибудь поближе к замку. О сем я сам давно уже помышлял, но сперва не хотелось мне долго расстаться с прекрасною своею и веселою квартирою; но как ежедневная ходьба мне наконец слишком надоела, и я увидел, что квартирою своею я вовсе почти уже не пользовался, ибо доводилось мне в ней только что ночевать, а весь день с утра до вечера провождал я в замке, то рад был наконец какой-нибудь, но только поближе, и стал действительно себе просить и искать другой квартиры. Но, по несчастью так случилось, что дома в ближних улицах были тогда все отчасти заняты постоем, отчасти по разным причинам освобождены были от онаго, и я не мог иной найтить, как с полверсты от замка, в доме одного мясника. Квартирка сия была хотя и не такова весела, как прежняя, но как было в ней два покоя, и я мог в ней свободно с людьми моими уместиться, то, уступая нужде, выпросил я себе оную и без дальнего отлагательства на нее со всем своим скарбом перебрался.
Теперь, не ходя далее, опишу я вам сию мою новую квартиру. Была она в одной части Штейндамского форштата на улице, идущей от замка мимо театра 57 и неподалеку от штейндамской кирки, бывшей потом нашею церковью. Дом был небольшой, о двух только этажах, из которых в нижнем жил хозяин, а верхний, состоящий из двух покоев и одних сенцев, опростан был весь для меня. Из сих в одном и переднем поместил я своих людей, а другой и задний ассигновал для себя. Вход в наш этаж был с улицы узенькою лестницей вверх и совсем особливый, так что мы с хозяином не имели никакого сообщения; а вид из покоев моих простирался на самый тот просторный луг, о котором прежде упоминал я под именем парадного места, и который был внутри города, между Шттейндамским, Сакгеймским и Траггеймским форштатами; из другого же покоя окна были на улицу. Итак, квартирка моя была не слишком весела; но я по крайней мере доволен был тем, что она, по низкости покоев, была довольно тепла и спокойна, и что мне ходить было ближе. Что касается до моего хозяина, то был он, как выше упомянуто, мясник, следовательно человек, заслуживающий от меня столь малое уважение, что я его почти и в лицо не знал, а все, чем я от него пользовался, состояло единственно в том, что я покупал у него за деньги ежедневно прекрасные сосиски или сырые колбасы, которые так были вкусны и сытны, что одной изжаренной на сковороде с хорошею пшеничною булкою, довольно было для моего ужина: и я так к ним привык, что мне жаривали их ежедневно, и в том одном состояли обыкновенно мои ужины во время стояния моего на сей квартире, ибо обеды наши у генерала были столь сытны, что могли мы по нужде и без ужина оставаться: и я за излишнее почитал для себя готовить оные, кроме колбас сих.
Впрочем, как чрез переезд на сию квартиру удалился я уже далеко от полку и от тех мест, где оный расположен был по квартирам, то сие и отлучило меня от всех прежних моих друзей и полковых сотоварищей, и разорвало совершенно всю бывшую у меня с ними и столь для меня опасную связь, так что я с того времени их почти уже не видывал, а о том, что между ими потом происходило и делалось, не имел уже никакого и сведения, ибо в такую даль не хотелось никому из них ко мне приходить.
Таким образом, освободился я от пагубного с ними сообщества и могу сказать, что сей пункт времени был особливо примечания достоин в моей жизни, ибо, сколько могу сам себя помнить, то с самого оного начал я - несмотря на всю тогдашнюю мою еще молодость, ибо шел мне только двадцатый год, становиться час от часу степеннее и обстоятельнее в моих мыслях и прилежал более к чтению книг и к наукам, которые потом в толикую мне пользу обратились.
Однако надобно сказать, что ко всему тому весьма много поспешествовали и разные другие причины и случайности. Из сих первым наиглавнейшим, и прямо спасительным для меня обстоятельством почитаю я то, что я привязан был тогда крепко к канцелярии, что я не мог из нее никуда и никак отлучиться и чрез сие наложена была на меня власно, как самою судьбою, узда, весьма нужная для молодого человека; ибо по молодости своей хотя бы и вздумалось иногда кое-куда пойтить и погулять, но тогда, а особливо в первые недели и подумать о том было мне не можно, но я принужден был сидеть в канцелярии и не только работать, но и всякую минуту ожидать, чтоб меня не спросили и не дали вновь какого дела; а чрез такое беспрерывное пребывание в замке и предохранился я от всех искушений, которым бы легко мог подвергнуться, имея более свободы.
Вторым и не менее счастливым для меня обстоятельством почитаю то, что из всего нашего канцелярского общества и генеральского штата, кроме вышеупомянутого адъютанта, не было никого одинаких со мною лет и такого, который мог быть мне компанионом и меня подзывать и водить куда-нибудь с собою, но все были гораздо меня старее, и таких свойств и характеров, которые не сходствовали нимало с моим тогдашним. Из сих господ, хотя и отлучались иные из канцелярии попеременно и хаживали в трактиры и другие им подобные места, а нередко у них между собою бывали и сходбищи и компании, и господа сии хотя все меня любили и ко мне ласкались, но никому из них не приходило никогда в голову подзывать меня и брать с собою к себе на квартиры, или в те места, куда они хаживали; и я не знаю, молодость ли моя была тому причиною, что они не хотели удостоивать меня своих компаний, или то, что я был посторонний человек и не принадлежал собственно к их шайке, или благодетельной моей судьбе, пекущейся обо мне, было то в особливости угодно; но как бы то ни было, но то достоверно, что я, живучи между их, и имея всякий день близкое с ними обхождение, но в самом деле был от всех их весьма удален и, пребывая во всегдашнем людстве, жил особняком и власно, как в совершенном уединении; ибо как они меня к себе никогда не приглашали, сам же я не был наянчив и насильно на то не набивался, то и не хаживал я к ним никогда, но знал только свою квартиру и канцелярию, а сие и обратилось мне потом в великую пользу, ибо после увидел, что господа сии были таких свойств, что ходючи к ним, или с ними во все места, не многому-б добру мог я от них научиться, а скорей мог бы себя повредить и испортить. Что ж касается до сверстника моего, адъютанта, то сей бедняк был еще более моего связан по рукам и по ногам и не мог сам от генерала ни пяди отлучаться; следовательно и его знакомство не могло мне быть вредно.
Третьим и счастливым для меня обстоятельством было то, что как по прошествии нескольких первых недель письменные дела мои начинали не только уменьшаться, но нередко и совсем перемежаться, так что иногда по нескольку часов сиживал я совсем без дела, то по привычке моей с малолетства к всегдашним упражнениям стали праздные часы сии мне уже и скучны становиться, так что я, не занимаясь ничем, иногда даже тосковал оттого. Сие обстоятельство причиною тому было, что я вздумал в запас на такие случаи приносить с собою с квартиры кой-какие книжки и в праздное время занимался чтением оных, ибо иного ничего делать было тут не можно, а от сего и произошли для меня многия пользы: во-первых, занимался в праздные часы полезным для себя упражнением и снискивал час от часу более себе знаниев; во-вторых, избавлялся скуки; в-третьих, препятствовал мыслям моим заниматься от праздности другими предметами, могущими обратиться мне во вред и в предосуждение, и в-четвертых, наконец, самым тем подал повод приятелю моему, адъютанту, расхвалить мне одну знакомую мне книжку, а именно: "Нравоучительные размышления" графа Оксенштирна. Он расхвалил мне ее до небес и тем так меня поджог, что я непременно положил ее себе купить, и сыскав свободный час, побежал искать книжной лавки и ее спрашивать.
День, в который я сие учинил, был для меня поистине блаженным и крайне достопамятным; ибо в самый оный судьбе угодно было отворить мне, так сказать, впервые дверь в храм наук и показать мне прелестности оного. Не могу довольно изобразить, каким восхищением поразился я, вошед в тамошнюю книжную лавку, в которой до того не случалось еще бывать мне ни однажды. Один из товарищей моих немцев взялся проводить меня в нее и указать тот глухой и неизвестный мне переулок, в котором она находилась. Не бывав никогда в порядочных и больших книжных лавках, поразился я воззрением на преужасное множество непереплетенных книг, лежащих не только в стопах по полкам, но и разложенными по всем прилавкам так, что их титлы и заглавия можно было единым взором обозревать и видеть. Я не знал, куда мне и на какую из них обращать мои взоры и какую рассматривать прежде и какую после. Несколько минут препроводил я, власно, как в исступлении и не пересматривал, а пожирал глазами все оные. Еслиб можно было, то все бы я их себе заграбил - так прельщался я сим необыкновенным для меня зрелищем. Но удовольствие мое было еще больше, когда, спросив об Оксенштирне, услышал, что она не только есть, но, несмотря на всю величину свою, так была дешева, что из бывших со мною денег еще большая половина осталась, и я мог купить на них еще несколько книг, которых мне титулы полюбились.
