Смысл второй задачи большинству не был понятен: в обществе бытовало мнение о том, что Папа решил отдать императорскую корону Беренгарию, чтобы защититься от маркграфа Тосканы. С гораздо большим основанием общественное мнение приписывало маркграфу Тосканскому ответственность за задержку с коронацией, которая произошла во время правления Сергия III.
Смерть Адальберта Тосканского и закрепление его наследства за его сыном Гвидо, который получил от Беренгария подтверждение отцовских полномочий, мгновенно улучшили отношения нового маркграфа Тосканы и короля. Юный маркграф сопровождал в Рим короля, который прилюдно называл его «крестным сыном» (filiolus) и, возможно, поскольку наследников у него не было, думал, что однажды сможет передать все свои владения этому юноше. А поскольку маркграф Сполетский решил сменить гнев на милость и перестал противиться императорской коронации, поездка Беренгария прошла без неприятных неожиданностей[27].
В конце ноября Беренгарий и его свита подошли к Риму. С вершины Марианского холма они увидели толпы людей, которые собрались, чтобы поприветствовать нового императора:
Казалось, что город кипит и выступает за пределы стен,
Столько людей Рим впустил в свои древние недра.
(Gesta Berengarii, IV, 108–109)
Члены Сената, войска со знаменами, греческая Schola{13} и простой люд — все собрались, чтобы воздать почести Беренгарию и его свите. Петр, брат понтифика, и один из сыновей Феофилакта встретили короля на Нероновых Полях, облобызали его ноги и провели его к собору св. Петра сквозь толпу народа, которая медленно расступалась перед ним.
Иоанн X ожидал Беренгария на самом верху парадной лестницы собора, восседая на позолоченном троне. Он спустился навстречу королю, обнял его и провел внутрь. Король пал ниц перед могилой св. Петра; затем все отправились в папский дворец, где был устроен роскошный пир.
На следующий день Беренгарий получил столь желанную императорскую корону (которая, по сути дела, была для него абсолютно бесполезной). В пурпурном одеянии, в расшитых золотом туфлях король вошел в празднично украшенный собор, где его ожидал понтифик.
…Затем цезарь в венце на голове,
Украшенном золотом и драгоценными камнями,
Был помазан сливовым маслом и нектаром.
(Gesta Berengarii, 176–178)
Собравшиеся торжественно поприветствовали нового императора:
Тогда в священном храме раздались
Громогласные приветствия народа…
(Gesta Berengarii, IV, 183–184)
Заключительная часть церемонии проходила в полной тишине: новый император зачитал грамоту, в которой подтверждались все права и привилегии Церкви:
Стоя на вершине лестницы, он огласил
Грамоту о передаче в дар земель,
Как было цезарю угодно, чтобы
Впредь никто не посмел присвоить
Священные земли.
(Gesta Berengarii, IV, 188–191)
Затем внесли дары, которые новый император преподнес Папе:
Наконец, благочестивый государь внес красивейшие дары в храм:
Дорогую герцогскую перевязь своего отца,
С драгоценными камнями, из желтого, весьма ценного металла,
И одежды, жесткие от золотых украшений,
А выделялась из всего прочего диадема.
(Gesta Berengarii, IV, 192–196)
Это были золотые, усыпанные драгоценными камнями перевязи и золототканые одежды, предмет гордости герцога Эверарда, отца Беренгария, которые теперь сын принес в дар сокровищнице собора св. Петра вместе с возложенным на него во время коронации императорским венцом в память об этом достославном событии.
Церемония была весьма пышной и торжественной. Неизвестный поэт использовал весь свой талант, чтобы описать ее потомкам, но упустил одну деталь, выяснить которую теперь побуждает нас нескромное любопытство: сопровождала ли Беренгария в Рим его новая супруга Анна?
Королева Бертилла, которая столь часто пыталась воздействовать на Беренгария, используя свой авторитет, скончалась вскоре после 911 года, оставив о себе недобрую память. Она умерла при трагических, окутанных тайной обстоятельствах.
Неизвестный поэт рассказывает о ней так:
…тогда верная супруга испила чародейский напиток и умерла,
Последовав недоброму совету Цирцеи.
(Gesta Berengarii, II, 79–80)
Кто же была эта Цирцея, на чьи коварные уговоры поддалась королева? Глоссатор поэмы поясняет: «Известно, по чьей вине она погибла. Цирцея, по рассказам, была публичной девкой, которая с помощью колдовских трав и песен могла изменять облик приходивших к ней людей: и говорят, что именно из-за действий Цирцеи королева отошла от своих честных побуждений…» Возможно ли, что в пятьдесят с лишним лет королева поддалась пагубной страсти, или же ее измена заключалась в чем-то другом? Быть может, королева вступила в преступный сговор с врагами короля и либо отравилась, когда ее преступление раскрылось, либо ее собственный муж заставил ее выпить яд? И кто такая Анна, новая жена, которая появилась в 915 году, накануне коронации, но не носила ни королевского, ни императорского титула? Ее имя — Анна — было редкостью для лангобардской Италии того периода, что дает почву для самых разнообразных предположений: была ли она родом из Равенны, либо из Византии? И что с ней случилось после смерти Беренгария?
Тот, кто в способности фантазировать может сравниться с писателями, которые превратили Ангельбергу во вдохновительницу политических деяний Людовика II, а Агельтруду в злого гения королей сполетской династии, без труда представит себе Анну простой и скромной, лишенной честолюбия женщиной, которая своей нежностью скрасила последние годы жизни одинокого короля.
После тридцати пяти лет брака Беренгарий при трагических обстоятельствах потерял свою жену, в Иврее умерла его дочь Гизла, другая дочь ушла в монастырь в Брешии, интриги отца и мачехи отдалили от него племянника, который мог бы стать его наследником, и старость Беренгария, выросшего в такой же большой и дружной семье, как и семья Эверарда и Гизелы, обещала быть весьма печальной. Что же представляла собой Анна?
Никто из современников не сказал о ней ни единого слова, и Беренгарий, упоминая в грамотах свою новую жену, со сдержанным достоинством, которое отличало его на протяжении всей жизни, называет ее «нашей возлюбленной супругой» (dilectissima coniux nostra). Однако такое обращение соответствовало требованиям протокола. Таким образом, нескромное любопытство потомков так и остается неудовлетворенным[28].
Получив вожделенную императорскую корону, Беренгарий издал несколько постановлений, порадовал кого-то знаками своего расположения и отправился в обратный путь, избрав, однако, вовсе не ту дорогу, которая привела его в Рим. Через Муджелло он поехал в Эмилию, затем вернулся в Ломбардию, а летом снова покинул ее пределы, чтобы нанести визит в равеннский экзархат. И, как будто для того, чтобы почувствовать себя в новом качестве — императора, Беренгарий остановился в Равенне. Нет никаких доказательств того, что он провел там ассамблею или, по крайней мере, судебное собрание. Тем не менее нужно признать, что либо то, либо другое состоялось, поскольку Беренгарий не преминул бы использовать эту императорскую прерогативу[29].
После пышных празднеств в Риме и чествования, устроенного магнатами королевства, у Беренгария создалось впечатление, что после императорской коронации он стал обладателем чего-то гораздо более существенного, чем просто титул. Впрочем, очень скоро ему пришлось спуститься с небес на землю. Беренгарий, в отличие от Гвидо и Ламберта, не обладал ни острым умом, ни сильным характером. Во время его правления все посткаролингские государства переживали период глубокой депрессии: ни одно из них не могло похвастаться правителем, который оказался бы в состоянии предпринять поход за пределы собственного королевства. Карл Простоватый, Людовик Дитя, Конрад Франконский предпочитали оставаться в границах своих владений. При Беренгарии в области международной политики ничего не происходило: все были обеспокоены неурядицами в своих землях и не вмешивались в чужие дела. Однако, по всей видимости, Беренгарий не интересовался и внутригосударственными проблемами, которые в прежние времена пытались решить Гвидо и Ламберт.
Беренгария не волновало даже положение дел в Южной Италии, которую он оставил на произвол судьбы и византийцев. Со времен Гвидо и Ламберта улучшений в сфере безопасности и общественного порядка не наблюдалось, однако Беренгарий не издавал новых капитуляриев, вероятно, полагая, что это ни к чему не приведет, поскольку никто и никогда не считался со старыми. В среде знати он не был слишком популярен: как и Гвидо, он искал поддержки у епископов, осыпая их щедрыми дарами.