Позволив Изабелле ехать на север без спешки, Эдуард, вероятно, полагал, что ей нечего бояться ее дяди Ланкастера — хотя она, естественно, могла оказаться весьма ценной заложницей, и муж должен был осознавать это. Однако Эдуарда заботила главным образом безопасность Гавестона. Всего через день или два после приезда Изабеллы в Ньюкасл, 23 апреля, он на всякий случай отправил ее в Тайнмутский приорат, откуда она при необходимости могла спастись морем. Королева оставалась там еще 26 апреля — согласно записям, в тот день она преподнесла церкви приората шитый золотом покров.{335} На следующий день она написала отцу и нескольким французским вельможам,{336} несомненно, сообщая о трудностях своего положения.
Тайнмутский приорат, приютившийся на вершине утеса над устьем Тайна и берегом Северного моря, впервые был основан еще в VII веке, но между 1090 и 1130 годами монахи бенедиктинского ордена восстановили и перестроили его. Норманнская церковь, расположенная неподалеку, с тех пор превратилась в один из самых сильных замков Англии; приорат вместе с замком окружали земляной вал и стена.[46] И все же даже при столь серьезной фортификации Тайнмут был весьма уязвим для набегов шотландцев или нападения с моря — однажды приорат разрушили захватчики-викинги. Поэтому Изабелла вовсе не была там в полной безопасности. К тому же в таком древнем, по-спартански суровом жилище у нее вряд ли имелась возможность устроиться с мало-мальскими удобствами.
Меж тем войско Ланкастера заняло Йорк и 4 мая захватило Эдуарда и Гавестона врасплох в Ньюкасле, откуда им едва удалось спастись, бросив весь багаж, одежду, драгоценности и лошадей.{337} Не встретив никакого сопротивления, Ланкастер со своими людьми занял Ньюкасл и захватил не только жену Гавестона с малышкой-дочерыо, но также все его имущество — в частности, много предметов роскоши, включая драгоценные украшения, подаренные Эдуарду Изабеллой.{338}
Графу потребовалось четыре дня, чтобы составить опись захваченного добра. Пока он занимался этим, король и фаворит проплыли вниз по реке Тайн до Тайнмута,{339} откуда 10 мая, не без основания опасаясь, как бы Ланкастер не осадил замок и приорат, бежали на лодке в Скарборо.{340} Там король оставил Гавестона оборонять замок и направился в Йорк, где надеялся собрать войско.{341}
Изабелла не отправилась с ними в море — возможно, из-за плохого самочувствия на ранней стадии беременности. Она со слезами умоляла мужа не оставлять ее, но тот настаивал, чтобы она осталась в Тайнмуте. Ланкастер прислал туда тайное послание, заверяя, что бароны не намерены причинять вред королеве и что «их единственное намерение — разделаться с фаворитом». Он писал, что не остановится, пока не изгонит Гавестона из окружения короля.{342}
Это письмо — единственное свидетельство, на котором основаны теории о поддержке Изабеллы Ланкастером в период возвышения Гавестона. Однако Изабелла вряд ли прочла эти уверения, поскольку по книге записей видно, что она покидала Тайнмут в спешке, оставив большую часть имущества в Саут-Шилдсе[47] с тем, чтобы ехать быстрее; письмо догнало ее лишь через несколько недель.[48] Вероятно, королева бежала из приората вскоре после отплытия Эдуарда и Гавестона и направилась через Дарлингтон и Райпон в Йорк, где 16 мая воссоединилась с королем. В этот день Эдуард возместил ее ревизору Джону Флиту хозяйственные расходы.{343} Скорее всего, в те дни Изабелла не испытывала добрых чувств к мужу, который дважды бежал, бросив ее, и все это только ради спасения фаворита, без мысли о безопасности супруги, хотя та вынашивала его наследника.
* * *
Теперь войско «учредителей» под командованием Пемброка осаждало Скарборо, проигнорировав приказ короля о прекращении военных действий.{344} Испытывая нехватку продовольствия, Гавестон был вынужден 19 мая сдаться Пемброку на весьма великодушных условиях. Ему предстояло находиться под домашним арестом в собственном замке Уоллингфорд до момента, когда он сможет предстать перед Парламентом и дать отчет о своих поступках. Если к 1 августа Парламент не определит судьбу Гавестона или тот оспорит его постановления, ему обещали освобождение и возможность вернуться в Скарборо с новым запасом провианта; тем временем его людям было позволено удерживать замок. Пемброк лично поклялся на Евангелии под угрозой конфискации своих поместий, что сохранит пленника невредимым до 1 августа.{345}
Пемброк доставил Пирса, как почетного пленника, в Йорк, где состоялось его краткое (и последнее, хотя оба они об этом не подозревали) свидание с королем,{346} а оттуда в начале июня повез на юг, по направлению к Уоллингфорду.{347} 9 июня он со своим отрядом прибыл в торговый городок Деддингтон в 10 милях к югу от Банбери в графстве Оксфорд. Там Пемброк устроил Пирса на ночлег в доме священника. Жена Пемброка находилась тогда в 12 милях оттуда, в Бэмптоне, и граф, желая провести ночь с нею, отправился туда, оставив пленника — как он полагал — в полной безопасности под охраной.{348} Однако Уорвик, узнав, где находится Гавестон, рано утром 10 июня явился с большим отрядом солдат, окружил дом священника и, войдя во двор, громко выкрикнул: «Я думаю, ты меня знаешь. Я — черный Арденнский пес. Вставай, предатель, ты попался!» Пирс проснулся в своей спальне и начал одеваться, но люди Уорвика ворвались в комнату и вытащили его полуодетого, без шапки, чулок и обуви.{349}
В тот же день Гавестона под конвоем отвезли в замок Уорвика. С него сорвали рыцарский пояс и заставили пройти босиком, как обычного вора, оглушенного «пронзительными звуками труб и ужасными воплями простолюдинов», через весь город и вытерпеть мучительные выходки насмешливой толпы. Только когда угрюмая процессия вышла из Деддингтона, ему позволили сесть на мула — жалкое средство передвижения для того, кто еще недавно был знатнейшим из знатных и возлюбленным короля.{350} Но Эдуард был далеко. По прибытии в Уорвик Гавестона немедленно бросили в темницу. «Тот, кого Пирс звал Уорвиком-псом, теперь посадил на цепь самого Пирса».{351}
Узнав, что Пирс попал в плен, король пришел в отчаяние и забросал Филиппа IV и папу горячечными мольбами, прося вмешаться в действия баронов и даже предлагая им совместное владение Гасконью, если они смогут спасти жизнь Гавестону.{352} Тем временем Изабелла вскоре после 5 июня покинула Йорк и направилась сперва на юг, в Селби, а затем на восток, в Хоуден — там она оказалась 8 июня. Остановилась она, вероятно, в епископском дворце. Но уже 11 июня она уехала из Хоудена и 15 июня, двигаясь по-прежнему на восток, прибыла в Беверли (фигурная консоль в соборе могла возникнуть в память о ее посещении). Наконец 18 июня она добралась до Берствика.{353} Таким образом, она находилась далеко от событий, разворачивавшихся в Деддингтоне и Уорвике, и никоим образом не участвовала в них.
* * *
Теперь Ланкастер, Херефорд, Арундел и другие вельможи собрались в Уорвике,{354} чтобы обсудить с графом Уорвиком дальнейшую судьбу Гавестона; все соглашались, что его следует предать смерти, но хотели придать своим поступкам хотя бы видимость законности. Уорвик не желал, чтобы его обвиняли в убийстве Гавестона, поэтому Ланкастер, «будучи знатнее родом и могущественнее всех прочих, взял на себя всю ответственность за это опасное дело».{355} Он заявил: «Пока этот человек жив, в королевстве Английском не будет спокойного и безопасного уголка, чему уже получено нами много доказательств доселе»{356}. Было устроено подобие суда в присутствии двух спешно вызванных королевских судей.{357} Вероятно, по чистой случайности одним из них был Уильям Индж, которому Изабелла писала четыре раза между 17 января и 4 февраля.{358}
Гавестону не позволили говорить в свою защиту. Заседанием суда руководил Ланкастер, «и он объявил, что Пирс, трижды присуждавшийся к изгнанию и трижды не подчинившийся предупреждениям, сделанным на основании закона, повинен смерти».{359} Впоследствии графы ссылались на то несколько сомнительное обстоятельство, что, обвиняя Пирса в несоблюдении двадцатого ордонанса, не знали про отмену этого ордонанса королем.{360}
Между тем Пемброк, чья честь была поставлена на карту, поскольку он поклялся охранять Гавестона и мог потерять свои владения, если клятва будет нарушена, отчаянно пытался убедить других «учредителей» отпустить Гавестона. Однако никто не желал его слушать — ни правоведы из Оксфордского университета, с которыми Пемброк консультировался, хватаясь за соломинку, ни даже шурин Пирса, Глостер — тот холодно посоветовал ему «впредь более осмотрительно раздавать обещания».{361}
