Проповедуя вселенскую религию, христианство неизбежно сталкивалось с официальным язычеством, равно как и с философским скептицизмом, которые больше не могли предложить людям ничего нового. Чужеродная религия грозила расшатать устоявшиеся структуры и скомпрометировать укоренившиеся привилегии. Таким образом, конфронтация возникала на уровне государства, общественного мнения и философской мысли.
Христианин ощущал свою двойную принадлежность — к граду земному и небесному, каждый из которых бросал ему вызов. В «Послании к Диогнету» описывается тернистый путь, коим следует христианин, этот пилигрим в Незримое царство, проходящий по всякой земле, как по своей родине, и по родине, как по чужой земле1.
Как жить в мире, в котором сама догматика и организация христианства служили вызовом? Как исповедовать свою веру, не бросая вызова традиционным верованиям и обрядам родного дома, улицы и города, в котором живешь? Как причислить себя к другому, Божьему граду, не подвергаясь обвинениям в предательстве и угрозе остракизма? Повседневная жизнь ставила перед христианином всё новые вопросы и создавала трудности, над которыми ему приходилось размышлять.
Столкновение с античным государством
В противоположность евреям христиане старались интегрироваться в государство, заверяя его в своей лояльности. Они не хотели быть обособленной группой или жить на положении эмигрантов. Ничто не отличало их от сограждан — ни язык, ни одежда, ни обычаи2. Никакого гетто. Самое большее, язычник, встретив христианина на улице, мог отметить простоту его одежды, а на христианках — отсутствие украшений и скромность платья, сшитого из дешевой ткани.
И все же на первых порах Церковь пользовалась привилегиями, предоставлявшимися государством синагоге и иудаизму — чужой религии, не включенной в римский пантеон. Однако уже первые гонения на христиан, о которых сообщает нам Светоний, внесли разлад в отношения между «учениками Христа» и евреями. Впрочем, главными оставались те же обвинения, что и выдвигавшиеся против иудеев: атеизм, притязания на исключительное положение, человеконенавистничество3.
Когда же двусмысленность в отношениях между христианами и евреями была устранена, христианство оказалось лицом к лицу с Римской империей. Его монотеизм, не имевший ничего общего с синкретизмом и не сводившийся, подобно иудаизму, к одной этнической группе, претендовал, как и римская религия, на распространение в пределах всего обитаемого мира. Но как утвердиться в государстве, в котором место уже занято государственной религией? И как можно было ограничить пределами Империи и ее институтами Евангелие, сразу же перешагнувшее за все пределы?
Римская религия, совершенно открытая влияниям извне, склонная к натурализации чужих богов покоренных территорий, оказалась принципиально неспособной к какой-либо духовной эволюции. Уклонение от участия в ее обрядах расценивалось как отсутствие патриотизма, нелояльное отношение к государству.
Столкновение христианства с Римским государством становилось тем более неизбежным, что действия имперских властей были направлены на политическую унификацию и административную централизацию4. Христианство вызывало в обществе брожение и непокорность. Выступление против религии было выступлением против государства, равнозначным попытке переворота. И действительно, некоторые христианские секты, как, например, монтанисты, открыто выступали против официальных властей, из-за чего их приверженцы то и дело оказывались в суде.
Первые шероховатости во взаимоотношениях и первые столкновения произошли в повседневной жизни, в которой язычеством было пронизано всё: семейные, профессиональные и гражданские отношения, когда человек полностью принадлежал государству, со всем своим имуществом, мыслями и даже совестью4. Нельзя было шагу ступить, не столкнувшись с языческим божеством. Трудности своего положения христианин испытывал ежедневно, ощущая себя на периферии общества или внутренним эмигрантом.
Испытание начиналось у семейного очага. Обращение в христианство одного из членов семьи создавало проблему свободы совести, сплошь и рядом оборачивавшуюся драмой. Христианин душой и телом оказывался словно в плену у языческих богов: они подстерегали его на каждом шагу, обступали его, прямо у порога собственного дома6. Как было устоять, не спасовать перед ними?
Могла ли женщина, обратившаяся в христианство, уклониться от участия в жертвоприношении, которое отец семейства, закрыв голову полой тоги, совершал у домашнего алтаря в присутствии детей и слуг?7 Ей поневоле приходилось вдыхать дым фимиама, возжигавшегося по случаю начала года и первого дня каждого месяца8. Отправляясь на коллективное богослужение христиан, она вызывала упреки и подозрения. Одна из надписей передает, какие чувства раздирали христианку: «Язычница среди язычников, верующая среди верующих»9.
Тертуллиан, не лишенный чувства юмора, поведал забавную историю о ревнивом муже: и мышь не могла пробежать без того, чтобы он не заподозрил жену в неверности. И вот она вдруг круто изменила свое поведение, тем самым вызвав у супруга новое подозрение в принятии христианства. Он скорее смирился бы с существованием любовника у жены, нежели с необходимостью саму ее видеть христианкой10.
Проблемы возникали постоянно: дома, на улице, на рынке, где торговали мясом животных, принесенных в жертву идолам, на собраниях. Рождение ребенка, облачение его в белую тогу, обручение, свадьба — всё служило поводом для совершения культовых священнодейств.
Учитель и ученик не могли избежать влияния греко-римской мифологии, поскольку школьник учился читать по перечню имен языческих богов. Процесс обучения обязательно включал в себя чтение таких поэтов, как Гомер, который, по словам Тертуллиана, являлся «отравой» как для веры, так и для морали. Учитель излагал ученикам смысл трех сил античной религии, о чем писал Варрон11. И спустя еще два века Василий в своем знаменитом «Трактате о чтении мирских авторов» трудился над разбором и толкованием поэтических сочинений в свете Евангелия. «Дидаскалии» требуют от христиан «полностью отказаться от языческих книг»12.
Учитель жертвовал Минерве, покровительнице школ, первые деньги, полученные им от ученика-христианина. Преподавание литературы вызывало у учителя-христианина душевные муки, угрызения совести, особенно если он лишь недавно обратился в христианство. Верующий повиновался, когда Церковь позволяла ему изучать языческих авторов, но он скорее был склонен к ослушанию, когда ему запрещали преподавать их. Церковь колебалась между терпимостью и запретом.
На улице христианин, — как римский гражданин, так и не обладавший правами гражданства, — обязан был обнажать голову перед храмами и статуями. Как можно было уклониться от исполнения этой обязанности, не вызывая подозрений, и как исполнить ее, сохраняя преданность христианской вере? Если христианин занимался торговлей и собирался просить денег в долг, а заимодавец требовал от него сотворить молитву во славу богов, то мог ли он ответить отказом?
Если он был скульптором или позолотчиком, то как было не извлечь выгоду из своего ремесла или искусства, изготовляя идолов или работая на храм? Если он брал на себя исполнение публичной должности, то участие в жертвоприношениях для него было обязательным. Если он поступал на военную службу, то как мог он уклониться от принесения присяги и от участия в обрядах, обязательных для римского солдата?
В Карфагене в день прохождения войск на смотру каждый солдат должен был нести на голове венок в честь богов. И лишь один из них нес свой венок в руке. Это был христианин. Его арестовали и допросили. «Я христианин, — отвечал он, — и это мне запрещено». Город пришел в великое смятение от невиданного происшествия. Возмущению не было предела, и даже благочестивые христиане порицали своего собрата за столь легкомысленный, столь безрассудный поступок13. Что было делать в такой обстановке, как жить? Христианин сталкивался с государством.
Простая оплошность могла повлечь за собой драматические события. В городах Вифинии проблема, которую Плиний представлял на рассмотрение императору, похоже, возникла из-за недовольства язычников — ремесленников, торговцев и проповедников, живших поступлениями от храмов и культа, но почувствовавших, что источники их доходов начинают иссякать. Сколько раз доносы поступали от торговцев животными, доходы которых сократились из-за того, что у них перестали покупать живность для жертвоприношений! Вся гражданская жизнь была пронизана религией. «Ни один государственный акт не совершался без обращения к богам; религиозный элемент столь неразрывно слился с гражданским порядком, что служители культа обычно являлись государственными должностными лицами, избиравшимися на определенный срок на тех же самых собраниях, что и прочие чиновники»14. Плиний радовался своей кооптации в коллегию авгуров, как другой радовался бы избранию в академию14.
