Весьма существенно для понимания сути ритуальных действ вокруг бадняка то обстоятельство, что верхушке бадняка придается вид бороды и он приобретает антропоморфный облик. Следует отметить также, что верхняя часть бадняка, с бородой, вынимается из очага, хранится до будущего года и кладется в Сочельник в очаг снизу, под принесенный бадняк. Домакина с бадняком встречают с хлебом и корчагой вина. В очаг бадняк кладется бородой к востоку. Домакин посыпает его пшеницей или разным зерном и поливает вином. В некоторых местностях в бадняке провертывается отверстие, и туда сыплют пшеницу, льют вино, масло и мед. К бороде бадняка подносят калач и поливают ее вином. Бадняк целует сначала домакин, а затем остальные члены семьи. И каждый отламывает, откусывает от поставленных возле бадняка калача, сахара, разных овощей и фруктов. Считается, что таинственная, сверхъестественная сила бадняка таким образом передается людям. Свидетельством тому служит и обращение к бадняку домакина: «Я тебя вином и пшеницей, а ты мне всяким добром и успехом». Изобразив на бадняке знак креста, добавляет: «Дай нам Бог в изобилии хлеба, масла и вина, живым здоровье, а мертвым покой». После ужина ударяли по бадняку кочергой со словами: «Да будет столько скота, сколько искр». Полагалось в течение всех Святок давать домашнему скоту больше корма.
Особо следует выделить локальный обычай, восходящий к глубокой языческой древности. Домакиня садится на край очага, и домочадцы обходят очаг вокруг него. Действо это является поздней пережиточной формой отправления вестника к предкам. Разумеется, мировоззренческая основа его давно уже утрачена, и оно исполняется в силу традиции. Но он служит еще одним доказательством обращенности Сочельника к священным предкам.
С общинными средневековыми кострами соотносится древний шотландский обычай «сжигание ведьмы» в общинном высоком костре, а также сжигание чучела «демона» в крещенском костре у греков. Члены местного клана, выстроенные в боевом порядке, под предводительством волынщиков направлялись к заранее подготовленному костру. Позади колонны в небольшой тачке везли чучело, изображавшее старую женщину или ведьму, которую опрокидывали в костер. Положение о переходе языческих ритуалов на демонические существа, нечисть, ведьм, нищих и т. п. в истории фольклорной традиции известно и не требует особых пояснений.
Особенно показательны в этом смысле Святки. Характерно самое название их — «погани дни». Связано оно, по-видимому, с древним представлением о том, что ко времени зимнего солнцеворота злые духи приобретают особую силу и активность. Показательно в этом смысле локальное название Святок — «караконджови дни». Происходит оно от древнеримского названия праздника Консуалий (праздник окончания жатвы), которое впоследствии было перенесено на черного демона — каликандзара, а затем перешло к македонцам, болгарам и сербам под именем караконджула{188}. Возможно, что на это представление наслоилось и позднейшее переосмысление, связанное с тем, что Святки в христианское время были яркой реставрацией язычества.
Широкое распространение получило поверье о господстве на Святках, в новогодние дни в особенности, «неведомой и нечистой силы». В «страшные вечера» она приобретает особую власть и всячески старается причинить зло людям, нанести ущерб хозяйству. В Сербии старики опасались вечерами даже выходить из дома.
Для рождественско-новогоднего ряжения характерны образы чертей, привидений, кикимор и т. п. Широкое распространение получили «страшные маски», зачастую в длинной белой рубахе с длинными рукавами.
Для ряжения чертом характерны такие приемы: «На голову навязывали кудели, чтобы быть хохлатым, косматым и вычернив рожу» (без рогов){189}. В изображении черта обращает на себя внимание косматость, хохлатость, но без рогов — непременной принадлежности в христианском изображении. Косматость, хохлатость вызывает ассоциации с изображением облика Костромы-Кострубоньки в весенне-летней обрядности — персонажей антропоморфного облика в действах, направленных на медиацию сил природы. Черненое лицо вызывает аналогии с маской смерти и изображением принадлежности к «иному миру».
Существенная параллель содержится в сообщении о святочном ряжении в «демонов» у русских старожилов Восточной Сибири. На протяжении истории религии, начиная с Древнего Шумера, происходило переосмысление прежних божеств в демонов. И в рождественско-новогоднем ряжении налицо переосмысленные на протяжении христианской эпохи образы языческих божеств в демонов, чертей, ведьм, кикимор и т. п.
«Ряженые являлись одетые по-старушечьи во всевозможные лохмотья и тряпки, с горшком, накрытым тряпицею и заменявшим кокошник на голове, чтобы можно было походить на кикимор, т. е. на ведьм{190}. Генетические корни этого вида ряжения явственнее проявляются в аналогичном ему ряжении ветлужских старообрядцев. В прежнее время старухи на святках являлись на беседы наряженными шишиморами: одевались в шоболки (рваную одежду) и с длинной заостренной палкой садились на полати, свесив ноги с бруса, и в такой позе пряли. Пряху (копыл) они ставили меж ног; на пряху кудель привязывали и привертывали толстую, завертками пряжу на свою длинную палку. Девушки смеялись над шишиморой, хватали ее за ноги, а она била их палкой»{191}.
Старухи, одетые в рванье, вызывают ассоциации с масленичным поездом, проезжающим по деревне к горе, с сидящими в санях ряжеными, изображающими оборванцев, со старухой на передних санях. Ассоциации возникают и с толпой старух и оборванцев в весеннее-летней обрядности, направленной на медиацию сил природы. Образы ряженых старух на полатях вызывают ассоциации с отправлением стариков на «тот свет» путем оставления их на печи в нетопленой хате{192}. Длинные же палки с заострением на конце вызывают ассоциации с палицами — орудием ритуального умерщвления стариков, сохранявшимися в скандинавских храмах еще в позднее Средневековье, с одной стороны, и с палками — атрибутами похоронных игр, с другой. Самое же прядение, навязывание на длинную палку толстой пряжи вызывает ассоциации с древнеиндоевропейскими представлениями о прядении нити жизни и обрыве ее, означающем смерть того, чья нить обрывается. Этот вид ряжения в свете изложенного предстает как одна из разновидностей преобразования ритуала проходов вестников к священным предкам в знаковые и символические формы. Так, обычай умерщвления стариков приобретает фарсовое претворение в карнавальных действах. Знаковое выражение преображения культа предков в этом виде ряжения предстает весьма выразительно. Толстая пряжа на длинной палке означает долгую жизнь. Палочные удары, обрушивающиеся на девушек за их насмешки и хватание за ноги, означающее, по-видимому, тщетность попытки вывести старуху из собственного дома, свидетельствуют о переосмыслении и преобразовании языческого обычая. Произошло перемещение действий с прежних объектов ритуала. Старшее поколение, отправляющееся к священным предкам ради благополучия молодых, решительными действиями пресекает их попытки осуществить неразумные действия. Подобные перемещения действий с объекта языческой обрядности на субъект — на отправителей обряда — яркое воплощение получили в карнавале. В завершении его сжигается чучело. Избранный на время карнавала «король» («царь») предстает в шутовском обличье. На протяжении карнавала он является объектом шуточного поклонения, с одной стороны, и издевок под конец его — с другой. По завершении же карнавала он тихо, украдкой благополучно возвращается домой, восвояси.
Для понимания языческой сущности прежних, переосмысленных персонажей «кикиморы» особенно существенны как архаическая форма демонических карнавальных персонажей. Отражение переосмысления прежних сверхъестественных языческих существ в кикимор содержится в средневековых документах. Так, в «Приказном столе» № 95, л. 225 значится: в начале XVII века «в Галицком уезде крестьянин Митрошка Хромой… имел сношения с „нечистым“, а словет нечистой дух по их ведовским мечтам „кикимора“»{193}.
Сообщаемость миров, не ощутимые внешними проявлениями связи между священными предками и их земными потомками, покровительство их из «иного мира» — все это представления, составляющие один из краеугольных камней древнеиндоевропейского миропонимания. Вошли они и в средневековое языческое мировоззрение европейских народов. Ушедшие в «иной мир» представлялись приобщенными к сонму священных предков, наподобие тех, в чьем окружении «пил с богами» ведийский первопредок Яма.
Под дерево с прекрасными листьями,
Где пьет с богами Яма,
Туда наш отец, глава рода,
Устремляется к предкам{194}.
Духовные взаимосвязи с ними доступны были лишь высшим жрецам. При деградации древних языческих представлений прежние обожествленные образы превращаются в демонические, в «нечистую силу». Жрецы же и волхвы преображаются в колдунов. Из позднего средневекового документа кикимора предстает как неопределенный «нечистый дух», в старинном ряжении — как образ устрашающей старухи. Такое переосмысление принципиально идентично другим карнавальным образам демонических персонажей. Представление же об особой силе, об особом разгуле «нечисти» в Святки, — это, по-видимому, переосмысленное восприятие древнего языческого верования: в новогодние и другие важнейшие календарные периоды, связанные со сменой склонений Солнца или Луны, предки-небожители возвращаются к своим потомкам и присутствуют там на протяжении культовых действ. Очевидное выражение получило это в белорусских «дзядах».
