В области новых технологий доля России составляет вообще 1 %, а для США — 50 %. Это область, где наука прошла стадию прикладных разработок. Высокие технологии или наукоемкие технологии — это те технологии, в которые вложено очень много мозгов. Это высокотехнологические отрасли — электроника, информатика, космос, приборостроение. Там очень большие затраты на НИОКР. А с другой стороны, — сырье, нефть, пищевая промышленность, лес-кругляк…
Конечно, мир движется к непрерывному усложнению продукта, все время возрастает доля высокотехнологичной продукции. А Россия тут отстает. Доля России на рынке высоких технологий даже меньше 1 %, но это зависит от того, как считать, что считать, что не считать. Но порядок все равно — где-то 0,5–1,0 %.
Есть такое полушутливое выражение о том, что такое глобальная инновационная система: в США изобретают, в Индии программируют, в Китае производят, в Европе потребляют, в Африке отдыхают. А в России? Россия все это отапливает!
Но при этом Китай наступает. Это уже не только сборочная площадка, но и огромные вложения в НИОКР, в науку, и итоги мы все прекрасно видим. Это в том числе — результат распада СССР, потому что последние достижения в том же космосе у нас были в 1988 году — это был «Буран», который, впрочем, так с человеком и не взлетел. Но это было высокое достижение — автоматическая посадка, и это было действительно бесспорное научное достижение. После этого ни одного такого крупного мирового события, прорыва, который бы потряс мир, не было.
В СССР была вторая в мире наука по численности, по затратам от ВВП. Вторая по численности, но пятая-шестая по индексу цитирования. Связано это было, в частности, с тем, что была очень большая доля оборонной науки, а там мало цитируют. М. С. Горбачев открыл эти цифры в 1982 году, сказав, что у нас научный бюджет на 75 % ориентирован на оборону. А это говорит о том, что уже тогда мы сильно отставали по индексу цитирования.
В США, например, источник ресурсов — федеральный бюджет, но там есть и большое число частных лабораторий, частных фирм. Университеты тратят в основном либо бюджетные деньги, либо получают заказы от корпораций — они живут на двух источниках. Свои деньги есть, но их мало. Некоторые университеты богаты — тот же Гарвард, например, это частный университет, и у него огромный фонд, который еще и выпускники подпитывают, и он может проводить исследования за свой счет. Но все-таки основной источник — государство. Оно является главным мотором в фундаментальной науке. Потому что только государство может позволить себе тратить деньги, не получая взамен немедленной отдачи.
Но это не госзаказ. Национальный научный фонд США дает гранты американским ученым и университетам — это примерно 6 миллиардов долларов в год. Он распределяет средства на конкурсной основе по всем университетам, но никакого заказа не дает. Поступают заявки от ученых, и они проходят экспертизу самого научного сообщества, то есть приоритеты определяет само научное сообщество. Так обстоит дело в фундаментальной науке. А госзаказ может быть на прикладные вещи.
Но у всего этого российского отставания есть и другая сторона: сколько российских ученых уехало из России? Может быть, это и есть глобализация в науке и тем самым Россия встраивается в эти глобальные исследования?
Мнение по этому вопросу Бориса Салтыкова:
Вспомню анекдот начала середины 90-х гг. Вопрос армянского радио: «Вы знаете, что такое американский университет? Это здание в США, где русские профессора преподают китайским студентам». Сейчас это неверно. Потому что сейчас уже китайские профессора преподают и своим, и другим. И насчет Силиконовой долины — там много наших, там есть целая диаспора наших, и у «Майкрософта» Билла Гейтса довольно много — на нескольких высокопоставленных постах держат наших уехавших программистов и специалистов. Вы хотели русской экспансии? Вы ее получили. Мы действительно разъехались по миру мирным способом, и наши мозги уважают, особенно в тех областях, где мы всегда были лидерами. Упомяну математику — как считается, она потерпела наибольший урон. Никто не считал, к сожалению. Потому что никто не считает, кто из уехавших точно работает в науке. Уезжают вроде как ученые и инженеры, но часть из них покидают это поле деятельности. Я больше верю оценкам той группы, которую я знаю: говорили еще лет пять назад, что было 30–40 тысяч, а сейчас говорят, что все-таки 50 тысяч научных работников. То есть столько людей за все время уехали после распада СССР. Уехали и работают в науке.
Итак, уехало 40–50 тысяч человек, а официальная статистика говорит, что сегодня в России имеется 380–390 тысяч научных работников. То есть уехало примерно 5 %, так как в СССР было 900 тысяч научных работников. Много это или мало? Много. И примерно такое же количество мигрирует — их называют «челноками», то есть у них есть здесь свои лаборатории и аспиранты, но многие месяцы они проводят в лабораториях за рубежом. Их не считают уехавшими, они выполняют очень важную функцию — привносят технологии работы, связи, внедряют Россию в глобальную науку.
В качественном отношении потери гораздо серьезнее. Дело в том, что из этих 380 тысяч, по разным оценкам, не более 100 тысяч реально публикуются в серьезных научных рейтинговых журналах. Получается, что из 380 тысяч научных работников только 100 тысяч дают сейчас в России результат.
Основной ущерб понесли математика, физика, биология — там, где мы были хороши, где были самые интересные работы. Уехали звезды типа академика А. А. Абрикосова (лауреата Нобелевской премии по физике 2003 года), и его многие ненавидят, так как он написал в «Известиях» в 1993 году: «В России остались только идиоты или неучи, а все умные уехали».
Сейчас в российской науке кризис среднего возраста — практически отсутствуют исследователи в возрасте от 35 до 50 лет. Сейчас вся профессура — это примерно 70 лет. Еще пять-семь лет, и высшее образование в России будет абсолютной профанацией. Как сказал С. П. Капица, сегодня деды учат внуков, а отцов нет, они уехали. Уехало самое продуктивное поколение. Более того, продолжается уход из науки, и это не обязательно отъезд. Кстати сказать, эта внутренняя миграция создала целые отрасли российской экономики. У нас, например, не было ни банковской сферы, ни финансовой, ни информационной, а теперь это все — «перетекшие» ученые. Некоторые «перетекли» по зову сердца. В частности, член-корреспондент Академии наук Борис Березовский, наверное, был неплохим ученым, раз академия дала ему это звание.
Вот, например, говорят, что все толковые студенты и кандидаты наук уезжают за рубеж, а 100 % оставшихся работают не по специальности. Даже если это и не совсем так, но тенденция страшная.
Ярослав Кузьминов, ректор Высшей школы, все время приводит следующие цифры: не по специальности работают 30–50 % выпускников вообще. Может быть, даже больше. Но если, например, человек закончил мехмат МГУ, а пошел работать в банк программистом — это хорошо или плохо? Ему хорошо, банку хорошо, а вот наука потеряла. И так теряется связь с глобальной наукой. Математика не бывает российской или нижегородской. В этом смысле наука глобальна. И слава богу, что какие-то люди продолжают делать карьеру в математике и в физике. Но все-таки Россия очень много потеряла.
Читайте книгу Гайдара «Гибель империи». Развалила великую советскую науку, без всякой натяжки, советская экономика. Когда рухнула административно-командная система, под ее обломками наука держалась на нефтяных ценах, на огромных бюджетных вливаниях. 60-е годы — «золотой век» российской науки, да и мировой: новая идея — новая лаборатория, пожалуйста. Крупная идея — институт открывался. Но за этим стоял не очень хороший фактор соревнования в области вооружений. При этом, конечно, развивалась и фундаментальная наука. Кстати, большинство всякого рода премий было получено именно в 60-е годы. Это был пик, расцвет. 1957 год — первый спутник, 1961 год — Гагарин. Это некие индикаторы, точки. И для политиков это лишний аргумент за «оттепель» — если такие расцветы приходились на «оттепель».
А вот сегодня — плохое время для науки. Появились прагматизм, меркантилизм, переходящий в цинизм. Конечно, молодежь это отбивает.
Так, может быть, рыночная экономика и эффективная наука вообще несовместимы?
Мнение по этому вопросу Бориса Салтыкова:
Есть несколько академиков, которые лозунг «Наука и рынок несовместимы» непрерывно пиарят.
Я говорю — в США совместилось, в Японии — совместилось, а у нас не совмещается? Конечно, совместимы. Потому что рыночная экономика обеспечивает мобильность, гибкость самой экономической системы, а тогда и большие возможности финансировать то, что называется «нагрузкой». Да, это нагрузка, но без такой нагрузки экономика рухнет. Это значит, что мы все должны из своего кармана ее финансировать. Но вернемся к Бору. 20-е годы были абсолютно открытые, несмотря на то, что произошло в России. У Бора учился Ландау, Капица ездил к Резерфорду, по пятнадцать лет работал в лаборатории. Все это прекратилось в начале 30-х годов, так как началась сталинизация. И более того, после пакта Молотова-Риббентропа пошло сильное сближение с Германией, и англосаксонская часть научного сообщества прекратила контакты в очень чувствительной тогда сфере — исследований ядерной проблемы. Вы с Гитлером, а мы — нет. А до этого обмены были абсолютно открытые. И тогда наука она была глобальной.
