Георгий Кнабе - Древний рим — история и повседневность

Что же в итоге все это дает для ответа на вопросы, которые мы изначально себе поставили - каково соотношение быта и истории в древнем Риме? Какое оно имеет значение для понимания того же соотношения в другие эпохи?

Что касается первого из этих вопросов, то в Риме внутренняя форма материальной культуры и принципы организации повседневной жизни оказались аналогичны структуре исторического процесса. Можно ли на этом основании говорить об их тождественности, о том, что первые представляли собой в Риме просто частный случай второй? Вряд ли. Хотя бытовое поведение и исторический процесс обнаруживают в Риме общую внутреннюю структуру, хотя здесь у них (как, впрочем, всегда и везде) имелся общий субъект - исторически конкретный человек, реализовались они совсем по-разному: первое - в осознанных, полуосознанных, или, чаще всего, неосознанных формах его субъективной деятельности, второй - в их объективных результатах этой деятельности. Предпочесть плащ тоге стало возможным после того, как и в связи с тем, что распался замкнутый мирок римской гражданской общины, но не потому, что исчезли объективные исторические его признаки-общинная форма собственности на землю, например, а потому, что родившийся за пределами этого мирка человек стал по-иному видеть других людей и по-иному оценивать их и свои вкусы, их и свое повседневное поведение. Поэтому, по-видимому, правильнее говорить о том, что структура быта и структура исторического процесса в Риме не тождественны, а изоморфны.

Что касается второго из поставленных вопросов, то принцип, объединивший в Риме быт и историю, имел, помимо своей формы, своей структурной роли, еще и вполне определенное содержание. Он представлял собой, как выяснилось, то самое классическое начало, которое лежало в основе античной культуры и античного мира в целом и о котором у нас шла речь в историческом введении. Как бы ни решать сложную, обсуждаемую на протяжении веков проблему соотношения римской классики с греческой, очевидно, что те конкретные классические черты, которые были выявлены в предшествующих очерках, характеризуют жизнь именно древнего Рима, отражают и в кричащих антагонизмах ее эмпирии, и в гармонизующем воздействии ее идеализованных норм его особый и неповторимый облик. Характерная для него изоморфность быта и истории, равно подчиненных классическому началу, впоследствии исчезает из европейской действительности на много веков. Быт, поведение, вещи, по-прежнему неразрывно связанные с историей общества, вступают с ней в новые, иные, многообразно сложные отношения[195]. Но ни на одном дальнейшем этапе своего развития не смогут они быть до конца поняты, поняты как целое и общий принцип, без сопоставления с антично-римской классикой. Ибо "общее само есть нечто многообразно расчлененное, выражающееся в различных определениях"[196].

147-148. Портреты супругов и девушки с кодексом из Помпеи

"Именно в духовных и экономических отношениях повседневной жизни открываются силы, лежащие в основе исторических движений; эти последние, будь то война, дипломатия или внутреннее развитие государственного устройства, - лишь итог, конечный результат изменений, происходящих в глубинах повседневного" (Ауэрбах Э. Мимесис. М., "Прогресс", 1976, с. 53).

См.: Ленин В.И. Материализм и эмпириокритицизм. - Полн. собр. соч., т. 18, с. 277; ср. там же, с. 160, 181.

См.: Ленин В.И. К вопросу о диалектике. - Полн. собр. соч., т. 29, с. 321; ср. там же, т. 18, c. 130, 181.

"Завтрак неизменно всегда состоял из нескольких кочанов пластовой капусты, черного хлеба и хлебного вина. Рылеев говорил: «Русским надо русскую пищу»" (Бестужев М. Штейнгель и Одоевский. - В кн.: Воспоминания Бестужевых. М. - Л., Изд-во АН СССР, 1951, с. 300; ср. там же, с. 53: "...эта потребность гармонировала со всегдашнею наклонностью Рылеева - налагать печать руссицизма на свою жизнь".) .

Эта мысль подтверждается тем хотя бы, что русское платье московских славянофилов 1840-х гг. за пределами их узкого круга, по-видимому, воспринималось как чудачество и было лишено своего демонстративно-принципиального, то есть знакового, смысла: "К. Аксаков оделся так национально, что народ на улицах принимал его за персианина" (Герцен А.И. Былое и думы. Ч. IV. - Собр. соч. в 30-ти т., т. 9. М., Изд-во АН СССР, 1956, с. 148). Примерно ту же мысль высказывал и другой современник, Б.Н. Чичерин: К. Аксаков "первый в 40-х гг. надел терлик и мурмолку и в высоких мужицких сапогах разъезжал по московским гостиным, очаровывая дам своим патриотическим красноречием. . . Вне литературного круга на них смотрели как на чудаков, которые хотят играть маленькую роль и отличаться от других оригинальными костюмами" (Воспоминания Бориса Николаевича Чичерина. Москва сороковых годов. М., изд. М. и С. Сабашниковых, 1929, с. 239-240).

См.: ThieI E. Geschichte des Kostums. Berlin, Henschelverlag Kunst und Gesellschaft, 1973, S.461 ff. Там же очень выразительный иллюстративный материал.

Цит. по статье: Журавлева Л. Как вспоминается Талашкино. - "Декоративное искусство СССР", 1981, №3, c. 27.

См.: Рыбченков Б.Ф., Чаплин А.П. Талашкино. М., 1973, ил. 28 и 29.

См.: Москва. Памятники архитектуры 1830-1910-х годов. М., "Искусство", 1977, ил. 78-89.

См.: Воспоминания Бориса Николаевича Чичерина. Москва сороковых годов, с. 81.

После 1814 г. "и без того уже расстроенный трехгодичным походом порядок совершенно разрушился; и к довершению всего дозволена была офицерам носка фраков. Было время (поверит ли кто сему), что офицеры езжали на учение во фраках" (Записки Николая I. - В кн.: Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи. М. - Л., Госиздат, 1926, с. 15).

Например, в письме Николая I брату Константину (см. там же с. 146).

См. изложение этого эпизода со слов И.С. Тургенева в кн.: Тучкова-Огарева Н.А. Воспоминания. М., Гослитиздат, 1959, с. 287-288.

Строка из поэмы "Матвей Радаев". - Огарев Н.П. Избр. произв., т.2. М., "Худож. лит.", 1956, с. 242.

В стихотворении "Это случилось в последние годы могучего Рима" (1841), где сказался, по всему судя, тот взгляд на императорский Рим, который подлежал развитию в задуманной поэтом трагедии "Нерон". См.: Краков А. Лермонтов и античность. Сборник статей в честь В.П. Бузескула. Харьков, 1913-1914, C. 797-813.

См. особенно статью "Российские стихотворения, собранные Киршей Даниловым" (1841). См.также: Гуляев Н.А. В.Г. Белинский и античность. - "Учен. зап. Томского ун-та", №16,1951.

Герцен в произведениях 1830-х гг. говорит о "страшной личности народа римского", о "распадающейся веси, все достояние которой в воспоминаниях, в прошедшем", и противопоставляет ее "бедной общине угнетенных проповедников Евангелия" с их "верой и надеждой в грядущее". См.: Герцен А.И. Из римских сцен. - Собр. соч. в 30-ти т., T. 1 . М., Изд-во АН СССР, 1954, с. 183.

См. об этом подробно в заключительном очерке настоящей книги.

См.: Соколова Т., Орлова К. Русская мебель в Государственном Эрмитаже. Л., "Художник РСФСР", 1973, с. 20-21.

"Историю греков и римлян повелено было преподавать как можно сокращеннее, а историю Финикии и Ассирии - как можно пространнее" (Розен А.Е. Записки декабриста. М., с. 342). О других мерах правительства, шедших в том же направлении, см.: Волк С.C. Исторические взгляды декабристов. М. - Л., Изд-во АН СССР, 1958. с. 175.

В Западной Европе фрак засвидетельствован с 1790-х гг. Он, в частности, ясно виден на "Портрете Серизиа" (1795) Ж.-Л. Давида. В Россию он проникает во втором десятилетии XIX в. и распространяется к его концу: Грибоедов в1819 г. пишет о нем как о новомодной странности ("Горе от ума". III, 22); Пушкин, рассказывая в "Евгении Онегине" о событиях того же года, утверждает, что "...панталоны, фрак, жилет, // Всех этих слов на русском нет" (1, 26), то есть эти предметы одежды воспринимались еще как чисто иностранные.

Слова эти приписываются Аппию Клавдию Слепцу, консулу 307 и 296 гг. до н.э., цензору 316-311 гг. Стихотворную форму, в которой они только и дошли до нас, им придал поэт Квинт Энний (239-169 гг. до н.э.). См.: Цицерон. Катон, или О старости, 16 (пер. В.О. Горенштейна). (В нижеследующих примечаниях ссылки на сочинения древних авторов оформлены следующим образом: имя автора (в краткой, наиболее употребительной форме) и название по-русски; там, где автор известен только по одному сохранившемуся произведению, название опускается; из следующих цифр первая означает самую крупную единицу текста - книгу: последняя - самую мелкую: параграф (для прозы) или стих (в поэзии); средняя цифра (там, где она есть) обозначает промежуточную единицу текста: номер главы или стихотворения. Так, Гораций. Оды, IV, 7,5 означает: Квинт Гораций Флакк. Оды, книга четвертая, стихотворение седьмое, стих пятый; Ювенал, VIII, 162-174 означает: Ювенал. Сатиры (другие произведения этого автора неизвестны), сатира восьмая, стихи со сто шестьдесят второго по сто семьдесят четвертый.)